Мимо меня с встревоженным видом прямиком на кухню прошел Кристиан. Я пошла за ним, полагая, что если нам предстоит сниматься вместе, то неплохо было бы познакомиться поближе. Когда я вошла, то увидела, как он ест сахар. Он повернулся и, заметив меня, подпрыгнул от страха, что его застукали прямо на месте преступления. Он выглядел напуганным и умолял ничего не говорить его агенту. Конечно же, я дала слово. Как можно впадать в такое состояние только из-за того, что кто-то увидел, как ты откусываешь кусок сахара? Я попыталась немного с ним поговорить, поскольку он выглядел таким встревоженным, но он замкнулся в себе, и я его прекрасно понимала. Даже будучи новичком, он уже, должно быть, достаточно повидал, чтобы знать, что в этой профессии нельзя доверять никому.

Моя очередь так до сих пор и не подошла, и я пошла к Дамьену, который что-то настраивал в своей камере. Я мельком бросила взгляд на экран его компьютера и буквально остолбенела: его работа была восхитительна. Цифровая обработка, разрезавшая снимки на отдельные фрагменты и перемешавшая их между собой, позволила превратить фотографии в истинные произведения искусства. Он позвал обратно Кристиана, а я вернулась к буфету. Чипсов нет, нет и сыровяленой колбасы. Но курага все еще была на месте. И ведь курага – это те же самые фрукты, в конце концов.

Я принялась за курагу. В действительности за каких-то десять минут я проглотила всю пачку. Еще через четверть часа меня скрутило от неимоверной боли. Мой пищеварительный тракт мстил мне за огромное количество проглоченной еды, от которого он уже давно отвык. И какая же я была идиотка, что не взяла с собой ни одной таблетки слабительного! Я легла на кровать в одной из комнат, которую Дамьен мне показывал по приезде, и уснула.

Когда ассистентка разбудила меня, я чувствовала себя немного лучше. Она протянула мне первое платье, и я стала переодеваться, встав напротив огромного зеркала, весящего на стене в спальной. Увидев свое тело, я ужаснулась: оно было полностью деформировано. Над линией бежевых трусов выступал жутко раздутый живот. Он походил на шар, поставленный на постамент из моих бедер, которые на фоне этого выглядели еще более худыми. Я выглядела как те голодающие африканские дети, которых так часто показывают по телевизору. Ассистентка посмотрела на мой живот, а потом перевела взгляд на мое лицо. Мое сердце бешено заколотилось от страха, что я не смогу сейчас влезть ни в одно платье. «С тобой все в порядке, Виктуар?» Я сказала ей, что слишком много съела всего и что теперь у меня жутко болит живот. Она отложила в сторону приготовленное для меня обтягивающее светло-синее платье и протянула взамен белое платье настолько свободного кроя, что в него можно было смело завернуть корову.

Никто ничего не заметил. Никто ничего не сказал. По просьбе Дамьена я встала позировать ему, белая как простыня, в белом платье, на фоне белой стены. Он был очень добр, и я следовала его указаниям, как робот. Он даже не заметил, что меня там просто не было.

Я больше не была нигде. Я больше не существовала.

Когда я добралась до дома, то сделала клизму и провела всю ночь в ванной, пытаясь избавиться от этой продуктовой оргии. «Это будет мне хорошим уроком».

На следующий день, трясясь от страха, я встала на весы. Я была уверена, что прибавила килограмм, если не два. Пять ломтиков ветчины и целый пакет кураги были как бомба замедленного действия.

Весы показали 47,2. Я не прибавила ни грамма. Похоже, вчерашний жуткий день начал открывать для меня новые перспективы…

Было такое чувство, будто ломтики ветчины, съеденные на фотосъемках у Дамьена, разбудили мой аппетит, который ничем теперь невозможно было заглушить. Он стал как бездонный колодец. Поскольку я не поправлялась, я снова начала есть, но уже с умом и никогда в присутствии других. Мне было стыдно, словно я делала что-то очень личное или крайне непристойное. Заглядывая иногда в мою тарелку, отец начал чувствовать себя более спокойно. Единственное, о чем он не знал, так это о том, что в дополнение к моей диете шло слабительное по утрам и клизма каждый вечер. Полжизни теперь я проводила в туалете, испытывая нестерпимую боль во всем животе и кишечнике и постоянные позывы к рвоте, но зато я больше не чувствовала себя голодной. По крайней мере, не такой голодной, как раньше.

Я прибавила три килограмма, изначально отреагировав на это как на глобальную катастрофу – мой маленький голос сводил меня просто с ума. Но потом я свыклась и успокоилась. Я весила около 50 килограммов. Я спокойно помещалась в размер 34–36, что для фотосъемок было идеально. А после Рождества можно было вернуться обратно и к строгой диете, и к 32-му размеру одежды.

В агентстве никто ничего не замечал. При этом они нашли повод посмеяться надо мной: Дамьен дал мне двести евро, чтобы расплатиться с таксистом, и я отдала Фло 35 евро сдачи, чтобы она смогла вернуть ему их при случае. Они просто не могли в это поверить: говорили, что еще никто из моделей никогда не возвращал деньги, данные как аванс, и что теперь весь Париж будет судачить об этом. Я превратилась в посмешище недели. Я была той девчонкой, которая со всеми здоровалась и прощалась, всех благодарила и, самое главное, возвращала авансовые выплаты! Что ж, если это их веселило, то пусть развлекаются.

За кулисами модных показов жизнь модели оказалась далеко не подарком.

Когда я не была задействована в крупных фотосъемках, я должна была разъезжать по разным журнальным издательствам, чтобы фотографироваться для них: демонстрировать на себе последние тенденции в области макияжа и причесок. И со мной разговаривали только о коже, волосах, макияже и прическах, как будто это были самые важные темы в мире.

Меня все это начало безумно утомлять.

Я приняла участие в одном закрытом показе малоизвестного дизайнера, который он провел в каком-то темном помещении театра, пригласив одетых исключительно в деловые костюмы исполнительных директоров компании IBM. Это был скорее званый ужин, где нас подавали как десерт. Вернувшись домой, я почувствовала подступающие приступы тошноты. Еще Соня Рикель отобрала меня для составления каталога своей последней коллекции. Я была рада снова поработать с ней. Мне нравился этот бренд, как и сама модельер, ее дочь и история их жизни. Но конечно, с ними повидаться мне так и не удалось. Меня встретил фотограф, который, как обычно, со мной даже не поздоровался, и я провела четыре часа, меняя наряды и позируя для него в гробовой тишине на фоне белой стены.

Когда я возвращалась с подобных фотосессий домой, то чувствовала себя совершенно опустошенной, пустотелой и прозрачной, с коэффициентом IQ как у бельевой вешалки. Лагерфельд был прав: чем еще мы могли быть, в конечном итоге?

На два дня я ездила в Лондон на съемки лукбука[23] и презентацию марки Gap, выбравшей меня по рекомендации Рассела Марша. Я взяла с собой бутылку шикарного шампанского, выбранную моим отцом, и заскочила в офис Рассела, чтобы передать ему ее в знак моей глубокой благодарности за все, что он для меня делал. Я была так рада снова повстречаться с ним, и было видно, что эта радость была взаимной. Он сказал, что в мире моды редко встречаются «культурные и хорошо воспитанные девушки». Я не рискнула заикнуться о том, что окружающие нас люди, как правило, смеялись над тем, что ему так нравилось во мне. Он пожелал мне удачи и внес в расписание на февраль нашу с ним встречу. «Вот увидишь, все будет просто превосходно!» Я направилась в Риджентс-парк, где в течение трех часов позировала для фотографа, не уступавшего по дружелюбию крокодилу и постоянно кричавшего «Дальше!» после каждой новой позы. Среди других приглашенных моделей была та маленькая немка, чья худоба поразила и напугала меня в Милане. Знаю, что это покажется странным, но я почему-то испытала облегчение, увидев, что она еще жива.