Я отправилась на подиум, пытаясь не думать обо всех тех нелепых случаях, которые показывают всегда по телевизору, чтобы рассмешить людей, когда у модели подворачивается нога и под общий хохот зрителей она падает вниз. Зал для показа был немного непривычно декорирован: мы должны были проходить между большими цветными кубами, на которых сидела публика. Другими словами, проход осуществлялся прямо между гостями, без какой-либо темной завесы, в которой они обычно сидели, или света прожекторов, которые нам не позволяли толком разглядеть собравшихся. Главная задача заключалась в том, чтобы не зацепиться за чей-либо взгляд, в противном случае я бы точно свалилась. Поэтому я уставилась в точку на горизонте и грациозно пошла среди людей, в глубине души сильно надеясь на благополучное возвращение в раздевалку.

Все прошло безупречно, за исключением финального выхода, когда под шквал аплодисментов все шли одной ровной группой, и только я одна никак не могла их догнать. Даже не знаю, как так получилось. Я видела, как разрыв между нами все нарастает и нарастает, и чувствовала себя очень глупо. Я была уверена, что получу за это выговор, но ничего подобного не произошло. В те самые короткие мгновения эйфории после показа, когда напряжение рассеялось и мы поздравили друг друга с успешной работой, никто ко мне так и не подошел с предложением научиться ходить. Я сняла свои жуткие туфли с чувством огромного облегчения и удивительного ощущения свободы.

Как обычно, после показа нас поджидала толпа журналистов. Они кричали: «Жаклин, Жаклин, пожалуйста, улыбнись!», и мне показалось, что они обращаются ко мне. Я остановилась и улыбнулась, готовая сказать, что меня зовут не Жаклин, когда Жаклин Яблонски, голубоглазая брюнетка, как и я, и любимица прессы, появилась перед всеми. Она окинула меня ледяным взглядом, позволила себя сфотографировать с трех разных ракурсов и исчезла. Затем они спросили меня: «Как тебя зовут, детка?» Я ответила, и все тут же заголосили в унисон: «Виктуар! Виктуар!» Я с огромным удовольствием попозировала для них, размышляя над тем, что, возможно, я неизбежно и сама того не желая, только что нажила себе врага в профессии.

На следующий день я участвовала в показе Грэма Армора – одного английского дизайнера. Поскольку прическа и макияж были сделаны заранее, у меня появилось немного времени на то, чтобы поболтать с одной очень милой русской моделью, которая рассказала мне, что эта профессия была единственным шансом для всей ее семьи избежать бедности. Она объяснила мне, что именно по этой причине русские девчонки вели себя столь напористо и агрессивно: у них просто не было выбора, поскольку это было их последней надеждой на достойное будущее, на хоть и мимолетное ощущение роскоши, на возможность попутешествовать по миру. В середине беседы нас прервала ассистентка, пришедшая объявить всем, что приехали люди с телевидения. Я увидела, как все модели тотчас отправились в сторону буфета, где, как правило, кроме фруктов, была запрещенная для нас еда, и принялись уплетать кексы и пирожные, выглядевшие, к слову сказать, весьма и весьма аппетитно. Я не могла поверить своим глазам: как они могли позволить себе подобную поблажку прямо посреди Недели моды, в то время как мой внутренний голос поедом меня поедал, заставляя есть все меньшее количество куриной грудки и все большее количество слабительного? Ответ на мой вопрос пришел очень скоро. Как только люди с видеокамерами покинули помещение, все девушки тут же побежали в туалет, очевидно, чтобы заставить себя вытошнить съеденные сладости. Все понимали, что происходит, никто ничего не говорил, и жизнь продолжалась, как будто все было в порядке.

Шоу должно продолжаться.

После показа меня ожидал приятный сюрприз. Я услышала, как фотографы кричат: «Виктуар! Виктуар, пожалуйста, улыбнитесь!» Даже если днем ранее я и нажила себе врага, зато теперь меня все знали по имени.

В агентстве Silent все были довольны: казалось, что люди все больше и больше начинали поговаривать обо мне и что «все» заметили эту маленькую восходящую французскую звезду. По словам Луи, чье мнение мне казалось больше приближенным к реальности, чем мнение Себа (если честно, я вообще устала от его превосходных степеней), можно было вполне рассчитывать на то, что очень скоро бренды начнут драться за мое участие в их показах и рекламных кампаниях. Оставалось только надеяться на то, что он был прав! Эта профессия выглядела привлекательной только тогда, когда все вокруг кипело и бурлило, когда дела и события развивались с молниеносной скоростью. Именно этого я и хотела – все или ничего!

На тот момент я не знала, сколько денег мне приносила моя работа, но прекрасно видела, сколько она требовала затрат. Чем лучше выглядели новости для агентства, тем хуже они были для меня. Хотя я планировала вернуться в Париж, я могла там провести всего одни сутки. На следующий день после приезда я должна была вылететь в Милан, где было запланировано десять дней интенсивных кастингов, а затем обратно в Париж, на октябрьскую Неделю моды. Я совсем не хотела этого делать – мне было необходимо отдохнуть, провести время со своей семьей и с братьями, встретиться, наконец, с Софи и рассказать ей обо всем, сходить в кино со своим двоюродным братом Томом. Мне нужно было хотя бы денек провести вместе с бабушкой и дедушкой, чье здоровье ухудшалось, потискать Пушинку и обнять мою дорогую маму…

Я стала все хуже и хуже спать. У меня постоянно болела спина, как будто кожа на ней трескалась и разрывалась на куски. Когда я ложилась в кровать, я чувствовала каждую косточку на своем теле и не могла никак найти удобную позу для сна. К тому же постоянным источником моих страданий был желудок. Лошадиные дозы слабительного больше не приносили мне должного успокоения. Как только что-то попадало внутрь желудка, даже если это был малюсенький кусочек приготовленной на пару рыбы или четвертинка медовой дыни, создавалось ощущение, будто я проглотила воздушный шар. Я просматривала фотографии с моего первого показа и видео, которое мы сделали между двумя кастингами для Silent в саду дома фотографа, живущего в Бруклине. Там я выглядела худой, практически прозрачной, эфемерной. Но так мне нравилось больше – я предпочитала, чтобы люди видели мои кости, а не жир!

Слегка смущенная Матильда указала мне на одну деталь на фотографиях, которая меня тоже повергла в некоторое замешательство: на фотографиях с показа Ду-Ри было видно, как по всему моему телу дыбом стоят волоски! Я точно помню, как дрожала от холода в том помещении, где кондиционер работал на полную мощность, так что моя кожа вся была покрыта мурашками. «Ты должна побриться, Виктуар. И ноги, и руки». Я согласилась с ней насчет ног: я даже никогда не думала, что была настолько волосатой. Хотя где-то в глубине души я продолжала думать, что все дело было просто в холоде, установленном со спины освещении и сверхмощной фотокамере, что и дало в совокупности подобный эффект. Но руки? Я не собиралась брить свои руки! В тот же вечер мама согласилась со мной, что это была плохая идея. Если я начну брить свои руки, потом я должна буду делать это всю свою оставшуюся жизнь! Это даже не обсуждалось.

Я была приглашена на показ склонного к минимализму модельера Мэтью Эймса, где представляла красивые платья из плиссированной ткани и драпировок. А затем на показ неудержимого Дэнниса Бассо, создающего наряды для принцесс из шикарного меха. Я приезжала померить их заранее в его ателье в центре Бронкса. Я появилась на огромном «Хаммере», управляемом шофером и заказанном специально для меня в агентстве. Мне казалось, что я еду на бронированном танке! Именно на этом показе, когда я переодевалась, меняя платье-сетку из тончайшего шелка и белой норки на удивительно элегантное черное платье-футляр с воротником из лисицы, я заметила юную модель, которой едва было шестнадцать лет и которая была вместе со своей мамой. Так, значит, такое было возможно? Значит, мама сможет сопровождать меня в Милан? Я просто обязана поговорить об этом с Себом. Я была уверена, что только так я смогу задержаться в этой профессии и быть по-настоящему счастливой. По крайней мере, на какое-то время.