— Да, я хотел предупредить...

Берке ожёг провидца взглядом.

   — Я буду молчать, — помедлив, прошептал прорицатель. — Клянусь!

   — Я тебе не верю, пёс! Не верю.

Отто Раушенбах, старый лис Ордена, с острым носом, жёсткой рыжеватой щетиной вместо бороды и бугристой головой с редкими остатками седых волос на затылке и висках, разбудил Андреаса фон Фельфена в семь утра. Великий магистр, мучившийся бессонницей и сумевший сладко задремать к тому часу, готов был убить слугу, прервавшего его сон.

   — Он сказал, что повесит меня, ваша светлость, если не подниму вас! — побледнев, пролепетал долговязый Иоаким.

   — Ступай! Скажи, сейчас выйду.

Слуга исчез. Раушенбах уже давно точил зуб на барона Корфеля. Однако пойти в открытую атаку на него он отважился только тогда, когда тот купил старый замок под Любеком и перевёз туда жену Всеславу с тремя детьми. Юная русская распутница подарила тупоголовому барону трёх крепких розовощёких сыновей и сама расцвела как роза. Но не это более всего возмущало Отто. Корфель приехал в Ригу в рваных сапогах, а теперь приобрёл замок, щеголял в бархатном кафтане да хвастался, что купил карету и отборных лошадей для выездов. На скромное жалованье крестоносца не разбогатеешь. Откуда тогда свалилось богатство?

   — Наверняка барон прибрал к рукам деньги Волквина! — убеждал Фельфена Раушенбах, но магистр лишь морщился в ответ: доказать сие было невозможно, а само разбирательство бросит тень на святость орденского рыцарства, которое и без того обвиняли в смертных грехах.

Потому он запретил Раушенбаху даже помышлять об этом.

   — Если будут другие вины барона да твёрдые доказательства, приходи, — сказал он.

И старый лис затаился. Он стал следить за каждым шагом своего ворога да столь искусно, что тот не замечал слежки. В последние месяцы Корфель и впрямь растерял всю осторожность. Он перевёз в замок жену, детей и собирался уйти на покой. Великий магистр его не задерживал. Таинничая десять лет на Новгород, советник выгреб из русичей немало серебра и решил остановиться. Бережёного Бог бережёт. Последние деньги привёз псковский купчина. Барон купил у него для отвода глаз две уздечки, и тот скрытно передал ему кошель с деньгами. Но Раушенбах успел это заметить. Коробейника схватили, бросили на дыбу. Об этом Отто успел сообщить Фельфену, и, коли теперь будил его в столь ранний час, значит, открылись обстоятельства неожиданные.

Фон Фельфен прошёл в кабинет, где его поджидал Раушенбах. Старый лис тотчас поднялся.

   — Купец признался, что передавал барону кошель с деньгами, — тотчас заговорил Отто, придвигаясь к магистру. — Деньги привезли из Новгорода, упросили купца передать, тот взял...

   — Кто упросил, за что? — насторожился фон Фельфен.

   — Вот и я хотел узнать, мы с помощником нажали на купчину, да тот не выдержал...

Раушенбах смутился, вытер ладонью мокрый рот. Когда он говорил, то исходил слюной.

   — Что значит «не выдержал»?

   — Умер... — вздохнул Отто.

«Тупой болван, идиот!» — обругал его в душе магистр.

   — Он знал, я по его плутоватым глазам видел, что ведает, от кого брал деньги, приказал Курту загонять ему раскалённые иголки под ногти, а на третьей игле у этого псковитянина сердце не выдержало! Надо схватить Корфеля! Под пытками тот признается, сердце у него здоровое.

   — В чём мы можем его обвинить?

   — В том, что он предатель, изменник, обо всех наших планах доносит Новгороду и те ему за это платят! И доказательство — кошель серебра!

   — А он скажет, что возвратили старый долг. Жена одалживала. И что тогда? Его слово против твоего. А коли доказательств нет, то за клевету я буду вынужден наказать тебя. Ты этого хочешь? Да и когда его успели склонить к измене?

   — Во время Чудского побоища. Он тогда попал в плен, его увезли в Новгород, а потом он прискакал обратно...

   — Русичи всех пленных отпустили...

   — Но он приехал предлагать мир от самого князя. Откуда Александр его знает?

   — Мы с Корфелем вместе были в гостях у князя в Новгороде, только и всего.

   — Но ведь могли склонить к таинничеству, — загорелся, забрызгал слюной Раушенбах, и магистр отгородился от него рукой. — И после этого ни один наш, ни литовский походы не были удачными, точно русичи о них знали. Дело дошло до того, что литы уже отказываются совершать набеги на Русь, боятся!

   — Мне нужны не домыслы, а веские доказательства, — поморщившись, утёрся платком фон Фельфен. — Корфель — барон и мой советник, он больше тридцати лет служит Ордену, и обвинение, построенное на твоих догадках, суд чести отметёт.

   — А признание? Я добьюсь его признания. Дайте мне только попытать его!

   — А если Корфель не признается? Тогда я буду вынужден тебя повесить, Отто. Да и мне достанется...

   — Но я чую, он предал нас! — вскипел Отто, выпустив целый фонтан брызг. — Из-за него погибли многие наши люди! И мы простим это ему?

Магистр несколько мгновений размышлял. Он хорошо относился к барону и вовсе не жаждал его крови. Но и проверить возникшее у Раушенбаха подозрение он был обязан.

   — Хорошо, у тебя будет возможность проверить свои подозрения.

О походе на Псков Корфель узнал на следующий день. Он уже собирал вещи и принимать участия в осаде не собирался. Но предупредить русичей можно, лишний кошель серебра не помешает. У барона до деталей был продуман способ оповещения. В корчму, расположенную неподалёку от его дома, заходил псковитянин Феофан и проводил там два часа. Туда же с пяти до семи вечера заходил Корфель, и если заказывал пива, то сие означало нашествие литов, если вино, то нападение Ордена. Если первую чашу барон выпивал залпом, то предполагалось, что выступление произойдёт незамедлительно. Если лишь пригубливал, делал глоток и ставил сосуд на стол, то дружина выйдет не раньше чем через три дня или неделю. Были и другие знаки, с помощью которых разгадывалась численность выступающих, берут ли они с собой метательные, стенобитные орудия, сколько пешцев и конников. Внешне же они делали вид, что незнакомы. И лишь в исключительных случаях Корфель приезжал к Феофану домой.

Потому два надзирающих за ним неприметных человечка не узрели в его поведении ничего подозрительного. О том и донесли Отто.

Раушенбах нюхом чуял, что Корфель ведёт двойную жизнь. И в корчму заходил не случайно. Почтенному советнику великого магистра нечего делать там, где собирается всякий сброд. Но может быть, барон не встретился, с кем хотел, ибо раскусил слежку?

   — Это исключено, — в голос заявили оба наблюдателя. — Мы следили порознь и весьма осторожно. Барон должен был иметь глаза на затылке, чтобы нас обнаружить.

Но если он ничего не заметил, значит, Корфель встретился, с кем хотел, и всё передал. Но как? Через корчмаря?

   — Барон с ним почти не общался, хотя мы выяснили, что Корфель изредка заходит туда...

   — Ничего не понимаю! — морща лоб, пробормотал Раушенбах.

   — Он мог передать эту весть иным путём, — проговорил один из таинников. — Пиво, вино, употребление разных словечек — всё могло что-либо означать, как и посещение корчмы.

   — Барон лишён этих премудростей! — раздражённо проговорил Раушенбах. — Следите за ним, не спускайте с его дома глаз.

Но ничего за эти дни не случилось. Ливонцы выступили. Однако не успели они подойти к Пскову, как передние сторожа доложили: новгородская дружина уже на подходе. Крестоносцы, выполняя указ Фельфена, развернулись и отправились назад. Но псковичи, ободрённые подходом новгородцев, кинулись в погоню и выкосили треть, и фон Фельфен спешно подписал мир на выгодных для русичей условиях. Столь великой неудачей закончилась попытка разоблачить предполагаемого изменника.

   — Разве это не доказывает, что их предупредили? — взвился Отто. — Что среди нас кроется изменник?!

   — Не ори! — оборвал его магистр. — Ты найди его, схвати за руку.