— Пусть попытают счастье, мы же начнём накапливать силы. Герман Зальц пообещал прислать небольшую дружину, и если их поход начнётся удачно, то мы присоединимся, я такой им дал ответ! — взор фон Фельфена вспыхнул огнём.

«Майн Гот! Таких глупцов даже несчастье не учит!», — подумал Корфель.

Он уже терзался мыслью, как оповестить Александра о новом нашествии. Литовские феодалы ещё неповоротливее, чем крестоносцы, но в сотню раз упрямее. Их словом не своротишь. С Шешуней, таинной главой князя, они условились, что в Копорье его вестей всегда будет ждать Яков Гундарь, он и домчит их до Новгорода, а до этой крепости быстрого конного лету часов шесть семь. Важно лишь не опростоволоситься да найти надёжного человечка. И сие весьма важно, ибо надобно дать понять русскому князю, что он не обманул и службу ведёт. А сие означает, что Шешуня начнёт откладывать для него и новое жалованье. Только где найдёшь такого верного слугу, который крепко бы держал язык за зубами да не требовал за это больших кошелей.

   — У князя Александра в мае день рождения, я бы на вашем месте отправил ему поздравительную грамоту, которая подтверждала бы, что вы намерены жить с ним в мире, иначе поход литовцев он расценит и как наше вероломство, — неожиданно предложил Корфель. — А я бы отвёз её в Копорье. Стоит подумать, как себя обезопасить, и вы, ваша светлость, правы в том, что ныне надо накапливать силы.

   — Разве удобно слать мне такие грамоты недругу? — не понял фон Фельфен.

   — Мы же заключили мир, а сие означает, что русичи ныне наши соседи. А меж соседей по-доброму живут...

Великий магистр задумался. Барон напрягся, занервничал. Ему не столько важна была эта грамота, сколько возможность самому вырваться в Копорье.

   — Потому что, если литовские князья потерпят поражение, а мы будем молчать в рот воды набравши, русичи смело объявят нас заединщиками, и мы опять невольно понесём убытки, — жёстко напомнил он.

   — Ну если ты считаешь, что сей шаг необходим, что ж, давай отправим, — без особого воодушевления проговорил фон Фельфен. — Изволь, сочини такую сдержанную грамотку, я подпишу...

   — Я ныне же исполню! — не дав магистру закончить, поднялся Корфель.

Александр вовремя получил весточку от него. Литовцы к тому времени успели взять Торопец и осадили Торжок. Прощённый псковитянами Ярослав Владимирович, присягнувший на вече, что более никогда немцам не передастся, был назначен героем Невским княжить в Торжок. Узрев неприятеля, он не только отбил осаду, но и погнал литовцев назад. Старший Ярославич соединился с ним под Торопцом. Литы, закрыв ворота, засели в крепости. Они грозили перебить всех жителей, если русские князья вздумают штурмовать её.

   — Вышибай ворота! — придя в ярость, приказал Александр таранщикам, держащим наготове широкий дубовый хряк. — Они хлипкие, я сам петли смотрел!

   — Но, князь, они перебьют всех! — прошептал Ярослав.

   — Вышибай!

От первого же удара ворота слетели.

   — Вперёд! — вскричал новгородец, и первым ринулся в открытый проем. Через полчаса всё было кончено. Жители сами добивали ворога и привели освободителям восемь литовских князей. Ни один торопчанин не пострадал.

   — Никогда не иди на условия неприятеля! И не жди их, не слушай, не принимай, — проговорил он Ярославу. — Твоя победа на острие твоего меча.

Основные силы литов были разбиты. Владимирович ещё добивал остатки рассеянных по округе разбойников, когда Александр с лёгким сердцем поспешил обратно в Новгород. Жена вот-вот должна была во второй раз разрешиться от бремени, но торопился князь по другой причине: мать уже не вставала с постели, а знахари лишь разводили руками, предрекая скорый конец. Часть дружины он оставил в помощь Ярославу, взяв с собой лишь тридцать ратников.

Они отъехали вёрст на двадцать, когда новгородцев неожиданно атаковали литовцы, выскочившие из небольшого леска, тотчас взяв отряд князя в кольцо.

   — Спиной к спине все, вкруговую! В кучу не сбиваться! — приказал князь.

Новгородцы быстро выстроили второе кольцо, разглядывая противника. Судя по всему, это и был один из отбившихся литовских отрядов числом более двухсот всадников. Над шлемом одного из них развевался княжеский султан из бело-чёрных перьев. На мгновение обе противные стороны оцепенели.

Гавриил Алексин, находившийся рядом с князем, озорно закрутил в воздухе топориком.

   — Эх, видывал бы ты, княже, как твой дед Мстислав Удалой поигрывал с ним, — улыбаясь, прошептал Алексин. — Я тогда ещё мальцом был, рот разинул, а в него муха залетела, вот на всю жизнь и затвердил как «Отче наш». Ныне тот самый случай, когда наука сия пригодится.

Литы, истошно вопя, набросились на русичей, пытаясь их смять, сломать их кольцо, но никто из новгородцев не дрогнул, назад не подался, каждый дрался, как лев. Любо было смотреть на Гавриила Алексина, чей топорик, как шмель, летал поверх вражьих голов, круша их с такой силой, что скоро рядом с ним лежало пятнадцать бездыханных тел. Да и Александр не отставал, двумя ударами меча повергая наземь закованного в латы рыцаря. Вёрткий Сбыслав Якунович даже что-то подпевал себе, а Савва, слушая его, заливался тоненьким смехом. Половчанин же шумно вскрикивал, приговаривая: «Ай да Яшка! Ай да молодец!»

Через полчаса половина литов валялась на земле. Чёрно-белый султан, наблюдавший со стороны схватку, оглядев страшное побоище, дрогнул и что-то выкрикнул. Ещё через мгновение вражий князь понёсся прочь, увлекая за собой остальных.

   — В ощип нечисть! В ощип! — взревел Александр, бросаясь в погоню.

Версты четыре гнали новгородцы неудачливого противника, пуская стрелы и разя коней литов, покрошили ещё половину, лишь после этого Александр махнул рукой, приказывая своим дружинникам остановиться.

   — Вот запомните, други мои, — снимая шлем и отирая пот с лица, проговорил Ярославич. — Литов поганых в семь раз больше нападало, но победа досталась тому, у кого храбрость страх пересилила. Не всё числом в бою решается. Мне рассказывали, что немногочисленную дружину Евпатия Коловрата сам Батый, имея тьмы за спиной, испугался. А на нашей стороне Господь стоял да правда великая!

Он сошёл с коня, опустился на траву, как бы разрешая всем передохнуть. В лесу за их спинами шумела осень, и было слышно, как падают листья.

   — За правду и умереть не страшно, — отозвался Сбыслав Якунович.

   — А вот умирать нам ни к чему. Пусть враг умирает, а мы будем жить, несмотря ни на что.

Через несколько месяцев после тех успешных битв под Торопцом, на два года отвадивших литовцев ходить на Русь, окончила свои дни княгиня Феодосия. Последние годы она жила одна, так и не сумев до конца простить мужу измену и появление его внебрачного сына. А может быть, Ярослав не мог забыть её месть Утяше и попытку убить любимца Андрея. Тем не менее, следом за Александром она родила мужу ещё двоих сыновей: Ярослава и Константина. Но прежних чувств между ними уже давно не было. Феодосия не вздорила с мужем ради сыновей и, встречаясь с ним, старалась быть покладистой.

Раньше, когда Ярослав уезжал из Новгорода, он ещё звал её с собой, хотя она никуда и не ездила. А после возвращения из Мордовии они встретились, как чужие. И Александр, выбрав сторону матери, тоже стал для отца чужим.

Головные боли у матери не прекращались. Будучи не в силах их переносить, два последних года она почти каждую ночь криком кричала. Сновали служанки и лекари. Александр не спал, дёргался. Но потом неожиданно привык. А в один из вечеров этих криков не последовало. Он бросился к матери в светёлку, она, хватая ртом воздух, улыбнулась ему, и с этой улыбкой на устах отошла в другой мир.

Перед смертью Феодосия приняла схиму и монашеское имя Ефросиния. На похоронах отца не было, он к тому времени по приказу Батыя двинулся к нему в Орду, на Волгу, а младший, Константин по ханской же прихоти отправился ещё дальше, в Каракорум. Не приехал и Андрей.