Возможно, отчасти он сам виноват. Когда родитель приезжает в дом из долгого похода, Феодор, вопя от радости, бежит к нему навстречу, кидается на шею, Александр же с застывшим лицом стоит рядом. Уже мать, подталкивая его в спину, шепчет: «Ну иди же к отцу. Что ты стоишь?»

Он подходит, робко прижимается к его ноге, обхватив её, но князь на руки сына не берёт. Похлопает по спине в знак приветствия, вот и все нежности.

Они уже давно скакали по лесной дороге: двое слуг впереди, Шешуня рядом. Хвойный лес плотной стеной подступал с обеих сторон, и в душу закрадывалась тревога. Она мелькнула ещё в тот миг, когда отец растоптал оберег, что-то зловещее, роковое почудилось Александру в этой ярости, точно она кем-то искусно направлялась. И отец Геннадий дважды нашептал: «Не снимай оберег!» Монах слишком умён, чтобы заниматься глупостями: вырезать птичек с женскими ликами, освящать их да тайком вешать на шею.

Всё случилось в последние две недели. Византиец внезапно обеспокоился и попросил мать не выпускать сына одного в город.

   — Лучше совсем не выпускать, — добавил он.

Мать жаловалась нянькам, утверждая, что монах заговаривается, и она не ведает, стоит ли и дальше его подпускать к детям. Нянька же, ободрённая этой хулой, стала пересказывать городские сплетни, распускаемые про монахов. Оказывается, они выкапывают мертвецов, варят их и едят, а из гнилых кишок свои снадобья готовят. Александр не поверил в эту чушь, мать же всплеснула руками, ойкнула и закачала головой:

   — Да неужто едят?

   — Люди сами видели! — перекрестилась нянька. — По ночам варят, так вонища жуткая прёт из келий-то. Один монах, живший по соседству, задохнулся, и наутро его мёртвым нашли. И никто не видел, как его закопали. Видно, и его съели!

Александру потом большого труда стоило убедить Феодосию в обратном. К его счастью, она неожиданно вспомнила, как на масленицу отец Геннадий отказался от пирогов с требухой, сказав, что мяса и скоромного вообще не ест, а яйца и кур берёт для Петра с Иоанном. Сам же он питается орехами, кореньями, разной травой, овощами, всем тем, что растёт. И даже рыбу не ест. И тоскует очень по морским водорослям. Правда, недавно нашёл одну травку, которая на речном дне гнездится, она хоть и не такая вкусная, но всё же.

Это мать успокоило, и она отца Геннадия не прогнала. Княжича же удивило другое: зачем людям вообще нужно сочинять столь дикие небылицы? Это явная ложь, но она кому-то нужна. Для чего?..

Александр задумался, но словно кто-то в спину его подтолкнул, и он снял лук с плеча. И в ту же секунду мимо уха просвистела стрела, а двое слуг, ехавших впереди, сражённые насмерть, полетели с лошадей. Ярославич моментально скатился на землю, уполз в кусты, за ним последовал Шешуня.

   — Сколько ж их? — прошептал он.

   — Трое, — спокойно ответил княжич. — Три стрелы были разом пущены. Одна в меня не попала.

   — То-то они не спешат объявляться. Осторожничают...

Александр заметил, как шевельнулся низкорослый ельник, и мгновенно послал туда стрелу. И сразу же понял: попал. Веточки судорожно дрогнули и затихли. Сам же он, едва отпустив тетиву, ловко перекатился на другое место, ибо выстрелом выдал своё убежище. И не зря. Две стрелы мгновенно прошили ёлочку, за которой он прятался, и чуть замешкайся княжий отрок, расстался бы с жизнью...

Теперь их двое на двое, это всё же полегче. Страха Ярославич не чувствовал, лишь странный азарт примораживал кожу. А вот Шешуня, увидев, как княжич чуть на тот свет не отправился, боялся после этого и пальцем пошевелить, позабыв о своём луке и стрелах.

Александр, откатываясь, успел-таки углядеть, что два других разбойника прячутся за могучими соснами, и тут уж надобно ждать, пока они сами себя обнаружат. Но, судя по всему, оба татя не новички в ратном деле и по глупости свои жизни не отдадут. Потому они теперь и соображают, как им лучше поступить, дабы выманить из укрытий противную сторону. Но из-за сосен плохо наблюдать. Вороги и стреляли наугад, по слуху, услышав щёлк спускаемой тетивы, и точность стрел — знак немалой искусности лучников. Но княжич и сам в этом не промах.

Одна надежда на то, что у юнца терпения не хватит, разбойники его пересидят. Ярославич хоть и понимал своим малым умом, что лезть на рожон не стоит, но его так и подмывало пойти на обострение. Он показал Шешуне на лук, и тот, устыдившись перед мальцом в трусости, всё же достал его из-за спины и приготовил стрелу. Теперь княжич должен вызвать огонь на себя, тогда таинник сумеет убрать ещё одного лучника. Но дразнить этих псов опасно. Они не простят и малейшей оплошности. И слух у обоих отменный. А допустив промашку, будут класть стрелы на его перекат.

Александр огляделся и заметил узкую ложбинку, слегка присыпанную, в которую легко поместится. Вся затея лишь в быстроте двух переворотов. Первый княжич успевает сделать до выстрелов, а вот на втором может попасться, если кто-нибудь из двоих выстрелит по ходу его перемещения. Но надо рисковать. Он не выдержит долгой засады. Тело уже ноет, а душа клокочет, рвётся наружу. Тут ему с лучниками не тягаться.

Александр выстрелил, перекатился в ложбинку, и обе стрелы шмыгнули над головой. Никто по ходу послать железный наконечник не рискнул. Шешуня радостно мигнул глазами, значит, не проворонил, успел зацепить одного из ворогов. А далее всё развязалось мгновенно. Послышался треск кустов, топот копыт. Видимо, последний, лишившись подмоги да поняв, с кем имеет дело, судьбу решил не испытывать, сбежал, бросив обоих. Шешуня тоже сообразил, что случилось, вытянул голову, приподнялся, а ещё через мгновение, уже не таясь, встал во весь рост.

Первого из нападавших княжич уложил наповал. Стрела пробила лоб и прошла до половины. Он лежал с вытаращенными глазами, словно удивляясь этой неожиданной смерти. Второму же таиннику, уже в летах, крепкому да плечистому, Ярославич угодил в живот. Будь на вороге доспехи или хотя бы кольчужка, ничего бы не случилось, кафтан же защитить не смог, стрела вошла глубоко, и рубаха уже напиталась кровью. Но разбойник ещё шумно дышал и не мигая смотрел на отрока.

   — Кто таков, откуда? — обнажив меч и приставив его к шее ворога, потребовал Шешуня.

   — Прикончи меня, ничего я тебе не скажу, да и нечего глаголить, — прошептал тать.

   — Кто третий? На кого руку, псы, подняли? На княжеского сына! Отвечай по чести, если ты русского духа, не погань душу перед кончиной.

   — На него и подняли, — помедлив, глухо отозвался разбойник. — Да не мы всё затеяли, сами люди подневольные. Жёны да дети наши остались в руках тех, кто послал убить его. Либо одна жизнь княжича, либо их, а у меня семеро ребятишек «мал-мала-меньше». Да обещали по возвращению кошель золотых монет. Но, видно, Бог княжича бережёт, и сам он оказался проворнее...

   — Кто послал?

   — Лучше тебе совсем их не знать, боярин, — ответил тать. — Волки дикие степные, вот кто нас послал. У них пасти огромные, зубы железные, усталости, боли и пощады они не знают. И тьма их несметная. С ними воевать никому из вас не по силам, потому не томи больше душу расспросами, прикончи меня.

Шешуня оторопел, услышав эти слова.

   — Ты чего несёшь? Какие волки с железными зубами? Кого запугать хочешь?

Разбойник закрыл глаза, устав разговаривать с таинником. Шешуня ткнул его мечом в бок, окровавив его.

   — Говори, пёс! Или я на куски тебя порежу. — Шешуня собрался нанести ещё один удар поверженному врагу, но Александр остановил таинника:

   — Не трожь его. Кто с лежачим да раненым воюет?

   — Спасибо, княжич! Дай Бог тебе ни в один из силков не попасть. На прощание скажу: враги твои никогда тебя в глаза не видели и на земле вашей не бывали, и неведомо мне, почему они убить тебя повелели. Так и умру, сей тайны не узнав. Прости глупца перед смертью, что ввязался в недоброе дело, хоть и не по своей воле. По заслугам и получил. Прости, коли можешь!

   — Прощаю тебя, — произнёс Александр.