Жил да был Нарисуй, художник, меня, Пририсуй гитару мою. Вот она висит, пыльная, Я больше под нее не пою. Не потому, что в ней жару нет — Спит тишина на струне — Время нас всех не жалует — И вот она – на стене. Нарисуй, художник, ее, Чьи казались морем глаза, Как под ту гитару поем — Петь ей под другую нельзя. Шорохи темных комнат, Шепот навсхлип в ночи — Все та гитара помнит И молча с гвоздя кричит. Нарисуй, художник, капель, Что по окнам нотами бьет. Где она, красотка, теперь, И под чью гитару поет? Как это все знакомо — Холст оказался мал. Может, остался омут, Где я еще не бывал? Жил да был, Ни дня того не боле. Жил да был, Бродил вином все дни. Была тюрьма, но к ней была и воля, И били вместе в голову они. Жил да был, Терновником кромсался. Жил да был, На кулаках – без зла. Бренчал и в омут с головой бросался, А в каждом омуте любовь жила. 2013 г. За морем синим
Табак выгорает так сладко, И бродит вино в голове, На сцене танцует мулатка, И вечер необыкновен. Горланят безмозглые чайки, Вцепляются в гриву волне. Встречайте, встречайте — Я русский блатной шансонье! Я вырвался за море сине И в шляпе из пальмовых крон Хлещу и грущу по России, И мне не хватает ворон. Что снег на погостах глотают, Что воду лакают из луж. А так же вон той не хватает, Что за море выпустил муж. Здесь воздух в цикадовой фальши, И тесно уже на столе. Я с каждым стаканом все дальше К родной улетаю земле. Мечтаю, как сяду в кутузке И как из нее убегу. Я русский. Я русский… А значит, здесь жить не смогу. Ах, как здесь тепло, да не хватает дрожи. Ах, как здесь темно в свете фонарей. Ах, так здесь вино — папуасов дрожжи. Ах, как мне хмельно. А Родина хмельней. 2001 г. Звоны Хор трезвонных звуков скомкан — Бьет собой во все концы. Слева – колокол негромко, Справа – треньком бубенцы. Бубенцы вопят во славу. Дышит колокол мольбой. Мне налево ли? Направо? Мне на выбор – звон любой. Выбрал, да и выбрал Я из этих двух, Вырвал, да и вырвал Окаянный слух. Колоколу дать бы Бить со всех концов. Но на радость свадьбы Как без бубенцов? Завопят, а звон так сладок, Как на праздник леденцы, Из цветов небесных радуг — Ты вставай под бубенцы! Но проломит грудь – не больно, — И прольется через край Звон хрустальный колокольный. Ты все слышал. Выбирай. Выбрал, да и выбрал Я из этих двух, Вырвал, да и вырвал Окаянный слух. Будут пусть две плети Звонких у меня — Пусть мне те и эти Поровну звонят. 2017 г. Золотая рыба В заведеньи, где на вывеске горит огрызок слова, Где ни воду пить не стал бы, ни вино… Но за окнами гроза, и я сажусь за стойку снова, И прохожих, как ворон, могу считать через окно. А она красивой рыбой за стеклом, хвостом виляя, По дождю плывет – как жаль, что не сюда! — Машет каждому такси и не такси, как в баттерфляе, Но пустого не найти и не уехать никуда. Я пускаю дым в слезливое окно. Я вслед не брошусь, Золотая моя давняя пора. Золотыми пусть останутся слова: «Прощай, хороший…», И пусть случайный подвезет и не отпустит до утра. Городская рыба золотая, Ночь тебя размоет и вода. Ночь бывает, дождь бывает, все бывает, Но у нас с тобой не будет никогда. 1995 г. Золотая Це-Це Было тяжело и душно, А наутро выпал снег. И была ее подушка Все еще во сне. Где замки, полы и стенки Вышвырнуты вон, Где она была туземкой Голой среди волн. И глядела то и дело В ласковую синь. А его корабль белый Был простым такси. Замер, не захлопнув дверцу, На чужом крыльце. И ее во сне кусала в сердце Золотая Це-Це. И ресницы были – крылья Полуночных сов. И душа дышала пылью Белых парусов. А у той, другой, подушка Со свинцом в лице. И у ней считалась просто мушкой Золотая Це-Це. Через ночь вела крутая Лестница-змея. Тот, в ночи блудил, плутая — Был, конечно, я. И по мне во сне жужжала Как о подлеце, И туземке в сердце била жалом Золотая Це-Це. 2000 г. |
