Мне между тем спешить некуда. Я попридержу свои фланги и тыл, не дам отставать обозам и предоставлю подкреплениям возможность догнать главные силы. Кавалерийские кони получат возможность пощипать свежей, зелёной травки, вьючные животные вдоволь напьются чистой воды из горных ручьёв. Мои фуражиры обдерут окрестности как липку, а мои войска будут заниматься боевой подготовкой. Если сражение не состоится до зимы, ну что ж, пусть так и будет. Всё это время мне нужно будет кормить всего пятьдесят тысяч человек, тогда как Дарию — более миллиона.

Таким в общих чертах мой план остаётся до тех пор, пока на двадцать первый день нашего марша примчавшиеся галопом разведчики не извещают меня о том, что Дарий покинул Вавилон. По донесениям всадников из наших передовых разъездов, он переправился через Тигр и теперь со всеми своими силами напористо движется на север так, чтобы река, получившая своё имя из-за стремительного течения («tigris» по-персидски означает «стрела»), пролегла между ним и нами как линия обороны. Когда поступает это донесение, мы находимся на расстоянии более тысячи двухсот стадиев от ближайшей переправы. Я немедленно отдаю приказ избавить марширующие колонны от любого груза, кроме оружия. Загляни в дневники похода, мой друг, и ты увидишь, какой темп мы смогли набрать. Двести семьдесят стадиев за переход, триста десять, триста, триста сорок... За четыре дня мы добираемся до брода и переправляемся на тот берег, пока Дарий находится в тысяче стадиев к югу. В истории войн ни одна армия не преодолевала такого большого расстояния за столь малое время.

Правда, следует признать, что этот форсированный марш выжал из нас все соки. Особенно трудной оказывается переправа через Тигр: глубина у брода по грудь взрослому мужчине, а вода несётся со скоростью скачущего галопом коня. Нам приходится растянуть через реку две линии кавалерии, одну выше, другую чуть ниже по течению, связать всадников друг с другом верёвками и пустить пехоту между этими двумя колоннами. Всадники, стоящие выше по течению, выполняют роль волнолома, слегка смягчая напор реки, в то время как нижние образуют живую стену, чтобы ловить людей и оружие, когда их сносит течением. На переправу всей армии уходит сорок восемь мучительных часов, и на том берегу солдаты оказываются измученными и вымотанными сверх всякой меры. А в таком состоянии люди более всего склонны поддаваться пугающим слухам.

Между тем вражеская кавалерия поджигает степь на нашем пути. Землю на многие стадии вперёд устилает пепел, дымные облака скрывают солнце. По ночам горизонт озаряют бесчисленные огни.

Нечто подобное я видел во сне.

Воины начинают видеть знаки и знамения в самых обыденных явлениях. Ворон, кружащий в небе, змея, извивающаяся в пыли, — всё это создаёт плодотворную почву для самых невероятных догадок и предположений. Стоит какому-нибудь малому вскрикнуть во сне, и весь лагерь оказывается в состоянии, близком к истерике, ну а уж рождение у козы трёхрогого козлёнка доморощенные лагерные пророки объявляют верным предзнаменованием скорой и ужасной гибели.

Разведчики в поисках воды находят пруд, жидкость в котором под воздействием солнца воспламеняется. Все в панике, как будто никто не слышал о нефти, чёрном, горючем соке земли. Жрецы и прорицатели, состоящие при армии, целыми днями только и делают, что пытаются развеять предубеждения и дать происходящему правильное истолкование.

Армия заражена страхом. Иррациональным, необъяснимым, неистребимым. Я удваиваю число передовых патрулей и утраиваю их награды. Через некоторое время нас нагоняет обоз, оставленный нами позади, чтобы увеличить скорость движения. Он находится по ту сторону реки, но наш молодой механик Ангел, хоть и не без труда, наводит понтонную переправу через Тигр, и мы спешно переправляем тяжёлый груз на наш берег.

Где же противник?

Наконец начинают появляться первые дезертиры из его лагеря. Разведчики приводят их связанными и с повязками на глазах — недовольных наёмников на краденых лошадях, маркитантов, которых надули при расчёте за товары, женщин, претерпевших насилие. Порядок предписывает держать этих беглецов особняком, чтобы дикие слухи не захлестнули лагерь. Самые нелепые россказни распространяются как пожар. Войско противника составляет уже не миллион бойцов. У него два миллиона. Три.

Один беглец утверждает, что пересёк равнину близ Описа после того, как по ней прошла кавалерия Дария, и божится, что земля пропахла конским навозом на четыреста стадиев. Житель Багдада заявляет, что с его провинции затребовали тысячу волов, которых воины Дария сожрали в один присест, причём предназначалось это мясо только для командиров.

На марше наша пехота разбивается на группы из восьми человек, которые связывают вместе свои сариссы. Эти связки по очереди несут по двое дежурные, которых называют «носильщиками». Обычно «носильщики» смеются или чертыхаются, но сейчас все идут молча, без шуток и даже без ворчания. В некоторых подразделениях даже не назначают «носильщиков»: каждый, угрюмо уставясь в землю, волочит ноги, держа на плече длиннющую пику. В такие моменты ситуация угрожает выйти из-под контроля, и в то же время появляется искушение перестать думать и положиться на судьбу. Подобным настроениям надлежит противиться во что бы то ни стало.

Я терпеть не могу проводить инспекции. Но сейчас общая проверка необходима, чтобы успокоить людей и убедить их, что армия не испытывает нехватки ни в чём, даже в таких мелочах, как точильные камни, древки копий или ремни.

Во время обхода я разворачиваю десятника, несущего свой шлем в руках.

— Положи его в торбу, болван!

Меня заботит всё: уксус для очистки воды, сало, чтобы смазывать ступни. Клянусь Зевсом, если я услышу о том, что солдат не может идти из-за того, что стёр ноги, я заставлю его ползти, подтягиваясь на руках.

Теперь я провожу совещания с высшими командирами по три раза в день, а спать ложусь два раза в сутки: на два часа днём и на час ночью. Буцефал стоит наготове возле моего шатра, а мой конюх Эвагор держит всё моё боевое снаряжение под рукой. В сложившихся обстоятельствах основная моя роль сводится к тому, чтобы внушать солдатам уверенность. Стоит мне появиться, и люди не сводят с меня глаз. Я изгоняю страх, и благодаря моим усилиям страх отступает. Две ночи подряд после проведения всесторонней проверки я разъезжаю вдоль строя, оставаясь на виду у людей. Кажется, мне удаётся поднять их дух, но тут, как назло, тьма сгущается и луна исчезает с неба. Затмение.

   — Только этого нам и не хватало! — бушует Кратер, видя, как ветераны двадцати кампаний жмутся в кучки, уставившись на небо и суеверно бормоча какие-то вздорные заклятия. Следует ли нам, уподобляясь школьным наставникам, распинаться перед солдатами, разъясняя им особенности астрономических корреляций луны и солнца?

   — Приведите этих египетских дармоедов! — орёт Кратер, имея в виду жрецов-прорицателей. — Клянусь гривой Аида, им лучше состряпать для всего этого какое-нибудь подходящее объяснение!

Египтяне понимают, насколько серьёзно он настроен, и действительно что-то придумывают. Что именно, я уже не помню. Какую-то бредятину насчёт того, что персы — это луна, а мы — солнце. Объяснение так себе, но страх оно приглушает. На время.

   — Лучше бы им не застаиваться, в движении в голову лезет меньше глупостей, — указывает Теламон.

Я с ним согласен. Движение ускоряется.

Пот, скорость, действие — вот наилучшие противоядия против страха.

Но на сей раз они не срабатывают. В шестистах стадиях к югу, на скрещении торговых путей у местечка, именуемого Арбелы, разведчики обнаружили базовый лагерь персов. Как доносят патрули, армия Дария уже покинула его и ушла на двести стадиев дальше, за реку, именуемую Лик — Волчья река. Там простирается обширная равнина, известная под названием Гавгамелы. Персы подготавливают почву. У них две сотни серпоносных колесниц и пятнадцать индийских боевых слонов.

Разведчиков, прибывших с этими донесениями, я помещаю под домашний арест с приказом не выпускать даже помочиться: делается всё, чтобы предотвратить распространение способных породить панику слухов. Однако, несмотря на все меры, они всё равно просачиваются.