Таким образом, передо мною встаёт нешуточная проблема, ведь если недовольство начнёт распространяться среди составлявших до сих пор мою главную опору македонских ветеранов, армии конец. Одна мысль об этом лишает меня сна, и мои полководцы разделяют мою тревогу.

Дело осложнено и некоторыми особенностями организации моей армии, ни в одном отряде которой, кроме самых крупных соединений, не предусмотрено штабных должностей. Я хочу, чтобы все мои полководцы были боевыми командирами, пользующимися уважением и доверием солдат. При такой системе каждый сотник и тысячник несёт нагрузку и по управлению отрядным хозяйством, и по обучению воинов, которых он же ведёт в бой. До сих пор это себя оправдывало. Я всегда, и в походе, и на бивуаке, нахожусь среди командиров, а потому в курсе всего происходящего в армии. Мне известно, какой солдат обрюхатил девицу и кто чувствует себя несправедливо обойдённым наградой. Знание такого рода «мелочей» позволяет принимать правильные решения.

Но в ходе последней кампании — если быть точным, то начиная с Афганистана — наметилась нездоровая тенденция: мои командиры стали более скрытными. Они утаивают некоторые сведения, дабы уберечь и себя, и находящихся под их началом солдат от овладевающих порой мною приступов ярости, которые, как я знаю, усугубились, в чём некого винить, кроме меня самого. Опасаясь моего гнева, они не докладывают мне даже о случаях открытого выражения недовольства.

До недавнего времени положение несколько смягчалось благодаря Гефестиону, служившему как бы посредником между мною и основной массой командиров. Он имел относительно невысокий чин, так что всякий сотник мог заговорить с ним без робости, зная при этом, что мой друг, имея ко мне постоянный доступ, передаст просьбу, выбрав для этого благоприятный момент. Теперь это в прошлом. Гефестион вполне заслуженно получил повышение, стал теперь вторым по значению военачальником в армии после Пармениона. Ясно, что командиры мелких подразделений не дерзнут откровенничать с полководцем столь высокого ранга. В результате я приобрёл военачальника, но лишился ушей. И это тогда, когда в отличие от прежних времён я уже не в состоянии удержать всё происходящее под строгим контролем. То здесь, то там меня подстерегают неприятные неожиданности.

Но вернёмся к охоте. Мы разделились на группы: группу полководцев в составе Гефестиона, Кратера, Пердикки и Птолемея, сопровождаемых примерно шестьюдесятью воинами, и придворную группу, так называемый «царский список» во главе с Теламоном и Эвменом. Охотимся мы за чёрной пантерой: нам донесли, что в окрестностях заметили нескольких хищников, согнанных с гор дождями. Весь день мы прочёсываем местность впустую, не наткнувшись ни на кого, кроме косоглазого зайца, и лишь ближе к вечеру, перед самым закатом, замечаем добычу. Правда, не пантер, а стадо диких ослов. Шумная, с гиканьем, погоня оборачивается для некоторых из нас падением с лошадей, ушибами и даже переломами. Добыть ничего не удаётся: животные, находящиеся в родной стихии, оказываются для нас слишком быстрыми и ловкими. Однако результат всё же имеется, и результат положительный: головокружительная скачка выдула из наших мозгов дурь и уныние, так что вокруг костра мы собираемся в хорошем расположении духа. На ужин предлагают похлёбку из дрофы (подстреленной, замечу, поварёнком) с горным горохом, исмарское вино и горячий, выпеченный в земляной печи ячменный хлеб.

И тут я объявляю, что хочу направить реку в другое русло.

Мои полководцы дружно смеются: им кажется, что это шутка.

   — Выполнение этой грандиозной задачи потребует усилий всей армии, — продолжаю я. — Задействованы будут каждый солдат, каждая повозка, каждая лошадь и каждый мул.

Я подаю знак Диаду, включённому по моему указанию в «царский список», — главному инженеру армии, руководившему масштабными работами при осаде Тира и Газы.

Поднявшись, он подходит ко мне с ворохом свитков, на которых, как могут видеть мои спутники, начертаны различные планы и схемы.

   — Прошу заметить, друзья, — заявляю я, — что в мои намерения не входит просто перегородить реку плотиной и превратить окрестности в болота. Нет, задача состоит в том, чтобы проложить для неё новое русло, тогда как старое, осушенное, превратится в дорогу, которая позволит нам развивать дальнейшее наступление.

Смех умолкает. Надо отдать должное моим товарищам: они начинают осознавать перспективу.

Диад, крепкий, практичный, как все механики, малый с лысой, как куриное яйцо, головой, берёт слово. Он сообщает, что, изучив почву и характер местности, считает эту работу трудной, но выполнимой.

   — Над лагерем, у излучины реки, залегают пласты водонепроницаемой сланцевой глины: это своего рода подземное продолжение Соляного хребта. Если прорыть канал к подножию кряжа, в низину, вода, во всяком случае значительная её часть, отойдёт туда. Что касается рабочей силы, то мы располагаем пятьюдесятью тысячами одних только солдат, не говоря о кормящихся при армии местных жителях и всяческом сброде, которого наберётся никак не меньше. Наша сокровищница в состоянии выдержать необходимые расходы. Лошадей и мулов у нас около двадцати тысяч. Да что там лошади, у нас есть даже слоны. Конечно, работы предстоит много, и работы тяжёлой, но не требующей особого умения, а значит, привлечения большого количества специалистов. Для рытья канав и установки крепления требуются не светлые головы, а лишь крепкие руки да спины. А как только мы повернём исток реки в канал, она сама устремится дальше, промывая себе новое русло в указанном нами направлении. Большую часть работы река проделает за нас.

На лицах иных из моих советников появляется скептическое выражение, и инженер при виде такой реакции улыбается.

   — Из того, что никому прежде не удавалось совершить нечто подобное, вовсе не следует, будто это невозможно. Во всяком случае, я не вижу оснований, почему бы не попробовать. Спору нет, идея безумная, но как раз такая, какой можно увлечься.

   — Напряжённый труд благотворен с точки зрения поддержания боевого духа и дисциплины, — подаёт голос Птолемей. — Если солдат не сражается, его нужно занять работой, чтобы на ворчание да сетование у него не оставалось ни сил, ни времени.

   — Мне это нравится, — говорит Кратер. — Это мы атакуем реку, а не она нас.

Эвмен, мой военный советник, отмечает ещё одно преимущество данного плана:

   — Армии необходимо нечто масштабное, способное захватить воображение. Как говорил Перикл: «Великие подвиги и тяжкий труд».

   — А ещё, — добавляет Пердикка, — это заткнёт рот «недовольным».

Он предлагает поручать этому отряду самые ответственные задания.

   — Отлынивая, эти смутьяны уронят себя в глазах товарищей, а работая честно, с полной отдачей, позабудут о своём нытье.

Гефестион предлагает воодушевлять людей с помощью соревнования: устанавливать задания для отдельных подразделений и награждать тех, которые выполнят их первыми.

   — А можно установить норму, например, сколько локтей земли положено освоить, скажем, за шесть дней. Подразделение, уложившееся в пять, получит лишний день отдыха.

Кратер считает разумным установить и главную награду за конечный результат.

   — Тогда подразделение, выполнившее шестидневное задание досрочно, продолжит трудиться добровольно, чтобы сохранить преимущество над соперниками.

Я сообщаю моим товарищам, что собираюсь послать в Экбатаны за деньгами. Главная сокровищница, сто восемьдесят тысяч талантов золота, находится там, и мне кажется разумным использовать тысяч тридцать на выплату жалованья, призов и наград. А что думают они?

Птолемей высказывает одобрение.

   — Присутствие в лагере больших денег воодушевляет людей.

   — Даже сильнее, чем присутствие женщин, — соглашается Пердикка.

   — Это потому, что, имея деньги, можно получить и женщин, — смеётся Кратер.

Все полководцы высказываются одобрительно: присылка денег — это всё равно что прибытие подкрепления. Золото являет собой такую же силу, как и войско. А новая сила — это новый рывок вперёд.