Моя армия прошлась по Элладе и повсюду установила порядок. В Коринфе меня, следом за отцом, признали гегемоном греческого союза государств, после чего настала очередь воинственных северных племён. В моих воинах пылала неугасимая жажда битвы. За шесть дней мы дали четыре сражения, сумев в течение всего одного дня, без кораблей и мостов, переправить через Дунай, самую могучую реку Европы, четыре тысячи солдат и пятнадцать тысяч лошадей. За всё это время не имело места ни одного случая грубого нарушения дисциплины, так что никто не был наказан.
К северу от Дуная мы на пшеничном поле одолели десятитысячную орду диких кельтов и германцев. Эти могучие дикари, превосходившие нас ростом и способные сами таскать на плечах своих низкорослых лошадок, тем не менее бежали как крысы, отступив перед безукоризненной военной машиной, созданной и доведённой до совершенства моим отцом, Антипатром и Парменионом.
На обратном пути, перебравшись через Аксий в Эйдомен, я проехался вдоль возвращающихся колонн победителей. Повозок не было: Филипп запретил их как замедляющие движение. О лагерных шлюхах и маркитантах не могло быть и речи. Одно вьючное животное приходилось на пятерых солдат и один слуга на десятерых. Всё необходимое армия несёт в плетёных корзинах, пятьдесят фунтов на спине, тридцать на груди, для равновесия. На груди меньше, ибо к нагрудной корзине ремнём крепится ещё и железный шлем. Сариссы подвешены на ремнях, да и башмаки из бычьей кожи болтаются на завязках на шее. Босая колонна переходит брод, словно посуху. Клянусь небом, как движутся эти солдаты! Враг готовит нам встречу, а мы ушли уже стадиев на четыреста! Там, где нас ждут завтра, мы оказываемся сегодня, а где рассчитывают увидеть сегодня, мы побывали уже вчера.
Я смотрю на марширующих агриан. Это мои люди, северяне, нанятые мною за свои деньги и влившиеся ныне в македонское войско. В горах без метателей дротиков не обойтись: если враг укрепляется на перевалах, там, где не пройдёт фаланга, атаковать его в лоб бессмысленно. Тяжёлая пехота тут бесполезна, а вот агриане, не имеющие ни шлемов, ни лат, а лишь хламиды, служащие им, как и нам, и плащами и одеялами, могут определить исход дела.
Единственный их груз — это оружие, которого иные из них имеют при себе до дюжины единиц. Стоит отметить, что на изготовление каждого дротика или копья уходят месяцы, с учётом жертвоприношений и благодарственных обрядов, совершаемых перед деревьями, чьи ветви или стволы должны превратиться в древки. Главным достоинством метательного оружия они называют «правдивость», подразумевая под этим абсолютную прямоту древка. Малейшее отклонение от этой прямоты грозит изменить траекторию полёта. Каждое из своих метательных копий, или, как принято говорить у них, «шипов», воин носит в отдельном навощённом чехле из оленьей кожи. Чтобы сберечь «правдивость» оружия, они готовы на всё. Воины спят в обнимку со своими «шипами», и я сам был свидетелем тому, как в мороз они оставались полунагими, но, дрожа от холода, заворачивали в плащи свои драгоценные древки. Каждый дротик несёт метку своего владельца и метку его клана: после боя воины обходят поле и собирают свои метательные орудия. Но не чужие: это считается тяжким грехом и бесчестьем. Оружие, вкусившее крови, получает собственное имя, а сразившее врага насмерть переходит от отца к сыну.
Искусство метания копий передаётся из поколения в поколение, и каждый юноша, прежде чем ему позволят метнуть «шип» длиною в человеческий рост, проводит не один год, учась попадать по мишеням палками. На поле агриане сражаются парами — отец и сын, старший брат и младший (старший выступает как метатель, а младший — как оруженосец). Подобно охотникам, они учитывают направление ветра. При этом им безразлично, метать оружие по ветру, против ветра или при боковом ветре, они лишь используют воздушные струи, ловя их, как ловят крыльями ветер парящие птицы.
Свои дротики они мечут не просто рукой, а с помощью специальной, похожей на пращу петли. В полёте дротики вращаются. Чтобы выработать такое умение, требуется огромный труд, но зато бросок настоящего мастера, стремительный, сильный и мощный, не только устрашает, но и восхищает своей красотой. Воин, добившийся совершенства в этом искусстве, достоин высочайших почестей. Я потратил уйму времени на тренировки с агрианским дротиком, но то, что со стороны кажется очень лёгким, в постижении оказывается весьма трудным. Метательные орудия агриан несут смерть, и противникам это хорошо известно. Порой одно их появление на поле способно заставить врага дрогнуть.
Как раз когда я, сидя верхом, беседовал у переправы через Аксий с вождём этого народа Амалписом, с юга галопом прискакал гонец.
Известие о гибели Александра в бою вызвало восстание в Фивах. Народ танцует на улицах, возвещая освобождение Эллады.
В донесении говорилось, что патриоты Фив застали врасплох наш гарнизон и перебили его командиров. Город взбунтовался; возникла угроза, что его примеру последует весь юг.
Гефестион и Кратер пришпоривают коней, направляясь ко мне, а я, ещё читая, ощущаю пробуждение моего даймона. Последовательность ощущений такова: приступ ярости, немедленно сменяющийся холодным гневом, а потом состоянием чистой, объективной отстранённости. Эмоции исчезают, сознание обретает ясность и чёткость. В нём не остаётся ничего лишнего. Я думаю так, как думает орёл или лев. Удачно то, что оттуда, где застала нас эта весть, можно выступить прямо на юг, к Фивам, не двигаясь через Пеллу, столицу Македонии. В этом случае лазутчики или наши недоброжелатели наверняка известили бы врага о нашем продвижении, а отсюда мы можем пройти горными тропами, сторонясь городов, и оказаться у Пелинны в Фессалии, не будучи замеченными кем-либо, кроме козьих стад.
Фивы увидят меня на своём пороге раньше, чем до них вообще дойдёт известие о том, что я жив.
Сердце моё исполнено гнева, но я негодую на фиванцев вовсе не потому, что они стремятся к свободе (это лишь делает им честь), и не потому, что они обрадовались моей смерти. Нет, тут есть одно очень тонкое различие.
Суть в том, что они поверили в то, что я умер. Что они осмелились такому поверить.
Как видишь, мой юный друг, это оскорбление, нанесённое моему даймону.
Путь до Пелинны рассчитан на девять дневных переходов, но мы преодолеваем его за семь. Колонна стремится на юг, подгоняемая гневом. Нашим гарнизоном в Фивах командовал любимый всеми товарищами Аминта по прозвищу Абрутес, что значит Бровастый. Вот его история.
Этот человек так хотел сына, что пообещал пожертвовать богине своё имение, если она пошлёт ему младенца мужского пола. Всё так и случилось, однако мальчик во младенчестве умер от лихорадки, а несчастный Аминта остался и без наследника, и без состояния. Но как раз в это время супруги его дяди и двоюродного брата, уже имевших наследников, родили крепких, здоровых мальчуганов. Не сговариваясь, оба родича явились к Абрутесу, чтобы предложить ему своего младенца взамен утраченного, а когда встретились в его доме, то были так поражены этим совпадением, что сочли его неким небесным знамением. Видимо, они были правы, ибо не прошло и года, как жена Бровастого разрешилась тройней, и наш добрый товарищ, лишь недавно боявшийся, что не оставит на земле своего семени, стал счастливым отцом пятерых славных ребятишек. Теперь они подросли (им минуло по одиннадцать и по десять), радовали отца своими успехами, а он любил их и гордился ими.
А они гордились им и тем, что он дослужился до должности командира гарнизона Фив.
Фиванцы располосовали ему горло и повесили тело на крюк. Помощником у него был антемец по имени Алексид. Этого командира, связав, сбросили с городской стены, оставив его тело на растерзание бродячим псам и воронам.
Армия спешит на юг, подгоняемая гневом. Истинную меру ярости воинов можно определить по тому, что они молчат. По пути к нам поступают донесения о том, что мятеж ширится. Повстанцы, изгнанные Филиппом, вернулись в Акарнанию, встретили радушный приём местных жителей. Бунтовщики изгнали наш гарнизон из Элиды. Аркадия разорвала имевшиеся договорённости и направила помощь Фивам. Аргос, Амбракия и Спарта тоже вынашивают мятежные планы. В Афинах (об этом мы узнаем позднее) известный демагог Демосфен явился перед народным собранием, увешанный гирляндами, и даже предъявил людям свидетеля, якобы видевшего меня мёртвым. Город охвачен ликованием.
