Лицо Пассека разгорелось от гордости и счастья при таком неслыханном отличии на глазах всего двора. Великая княгиня приблизилась к нему в свою очередь и расцеловала его по примеру своей тётки. Между тем Пётр Фёдорович стоял, отвернувшись и потупив взор.

   — Обнимите вестника победы, племянник! — строго сказала императрица. — Он — представитель моей славной армии и, конечно, заслуживает благодарности от будущего императора России.

Одну минуту Пётр Фёдорович упрямо смотрел на императрицу, но её взоры были устремлены на него так повелительно и грозно, что он подошёл нерешительными, нетвёрдыми шагами к майору, отличённому такой высокой милостью, и на одно короткое мгновение заключил его в объятия.

   — Жду вас к себе завтра, — сказал он, — вы должны в точности рассказать мне, как могло произойти такое неслыханное событие, что Апраксин разбил войска Фридриха Великого. Приходите рано утром; я хочу знать всё, так как почти ещё верю, что это может оказаться заблуждением.

Пассек поклонился; его лицо просияло счастьем, когда великий князь отдал ему приказ явиться в Ораниенбаум.

Императрица между тем сказала:

   — Прежде всего, нам подобает возблагодарить Бога и святых Его, ниспославших благословение русскому оружию. Послезавтра в Петропавловском соборе должен быть отслужен торжественный молебен. На завтрашний же день я приглашаю всё собравшееся здесь общество в Царское Село, чтобы там предварительно возблагодарить Господа Бога в маленькой церкви, выстроенной моим августейшим родителем. Его дух будет ближе всего к нам на этом месте, а его сила и благословение изольются на меня для дальнейшей победы. В два часа начнётся божественная служба.

Граф Бестужев подошёл к императрице и сказал:

   — Соизвольте, ваше императорское величество, всемилостивейше вспомнить, что вновь назначенный посланник польского короля с нетерпением жаждет вручить вам свои верительные грамоты. Представителю августейшего союзника России вполне подобало бы получить возможность присутствовать на благодарственном молебствии по поводу победы над общим врагом.

Граф Иван Иванович Шувалов поспешно подошёл к ним и сделал движение, точно хотел дотронуться своей рукой до руки императрицы, однако Елизавета Петровна, с лицом, сиявшим радостной гордостью, возразила торопливым тоном:

   — Я помню, что имела причину быть недовольной графом Понятовским, и несколько удивлена, что король польский назначил его сюда посланником. Тем не менее вы правы, граф Алексей Петрович, представителю короля Августа подобает участвовать на празднестве победы, выигранной также для его государства. За час до начала парадной церемонии введите графа ко мне; я приму от него верительные грамоты его монарха. Вы, майор Владимир Александрович, — прибавила она, обращаясь к Пассеку, — также должны явиться ко мне завтра перед торжеством. А до тех пор обдумайте хорошенько, с какою просьбою желали бы вы обратиться ко мне.

Молодой майор поклонился, сияя счастьем.

Пока императрица принимала поздравления Разумовского и других высоких сановников, граф Бестужев подошёл к великой княгине.

   — Довольны ли вы, ваше императорское высочество? — тихонько спросил он.

   — Я удивляюсь, — с улыбкою ответила Екатерина Алексеевна, — великому дипломату, которому всё возможно, даже то, что удаётся весьма немногим, а именно сдержать своё слово.

Она обернулась как бы в испуге: ей показалось, что по её телу прошёл магнетический ток или пробежала электрическая искра. Граф Сен-Жермен стоял у неё за спиной, и её боязливый взгляд встретился с его большими, неподвижно устремлёнными на неё глазами.

Словно привлечённая неодолимой силой, великая княгиня подошла к нему и сказала с некоторым замешательством:

   — Удивляюсь, граф, вашему искусству, предсказание которого исполнилось с такою неожиданной быстротою.

Сен-Жермен возразил:

   — Легко показать то, что уже произошло, но ещё неизвестно, труднее проникнуть в отдалённое будущее, но и оно открывается моему взору. Так как я вижу его пред собою, то и прошу ваше императорское высочество держать себя подальше от государственного канцлера, потому что он обречён на глубокое и роковое падение и вскоре над его головой грянет гроза.

С испугом посмотрела великая княгиня на графа Бестужева, который, улыбаясь, разговаривал неподалёку с несколькими дамами.

   — А что же угрожает ему? — спросила она. — Нельзя ли его предупредить и спасти? Ведь он стоит на самой высоте благосклонности и необходим императрице.

   — Его судьба бесповоротно решена, — ответил прорицатель, — не приближайтесь к путям, по которым он идёт навстречу гибели. Вам самим суждена тяжёлая борьба, не касайтесь же катящегося колеса чужой участи.

   — Значит, я также обречена несчастью? — спросила Екатерина Алексеевна, невольно содрогнувшись от серьёзного тона, принятого графом.

   — Нет, — ответил тот, — вам предстоит только испытание, серьёзное и тяжёлое испытание. Жизненный путь вашего императорского высочества спускается глубоко вниз, но не теряется в прахе, ему предстоит снова подняться в ярком блеске на такую высоту, которой суждено достигать лишь особенно взысканным судьбою смертным. Высочайшее могущество на земле и бессмертная слава начертаны звёздными письменами небосклона над вашею главой.

   — О, тогда, — воскликнула Екатерина Алексеевна, между тем как в её глазах засветилась упорная, вызывающая отвага, — тогда всякое испытание будет встречено мною с твёрдостью. Поверьте, я достаточно сильна и тверда, чтобы сопротивляться всему и ниспровергнуть всякое препятствие. Мои сила и мужество в случае надобности доходят до отчаянного удальства.

Последние слова она произнесла громко. Великий князь, подходивший, чтобы подать ей руку, так как императрица направлялась уже к дверям столовой, услышал голос супруги и заметил с насмешливой улыбкой:

— Удальство хорошо, когда человек остерегается, чтобы оно не довело его до падения в пропасть.

Он бросил враждебный взгляд на Сен-Жермена и повёл свою супругу вслед за императрицей.

Екатерина Алексеевна не расслышала его замечания, она задумчиво смотрела перед собою, тихонько улыбаясь. Казалось, она более думала о будущем возвышении, чем о предшествующем унижении, предсказанном ей графом.

Рано утром на следующий день, когда избранное общество начало уже собираться на праздник в Царское Село, тамбурмажор Шридман пришёл в Ораниенбаум. Согласно приказу великого князя, он был тотчас введён в кабинет Петра Фёдоровича, что не возбудило никакого удивления во дворце, так как великий князь часто требовал к себе любимых солдат своего голштинского войска, чтобы упражняться с ними тут же в комнате или требовать новый ружейный приём. Пётр Фёдорович, подражавший своему идеалу, королю прусскому, также и в раннем вставанье, после чего он проводил весь день в той суетливой деятельности, которая по справедливости заслуживала название деловитой праздности, находился уже у себя в кабинете, одетый в голштинскую форму, и был занят различным построением деревянных солдатиков в два дюйма величиной.

   — Ну, Шридман, — воскликнул он при виде вошедшего, — что скажешь? У тебя на языке как будто важная новость, и ты как будто уверен, — прибавил он с насмешливым хохотом, — что сыграешь скверную штуку с кем-то, кого мы знаем.

   — Я уверен в том, — ответил Шридман, по-военному вытянувшись в струнку у порога с выражением злорадства в грубых чертах, — и я счастлив этим не столько ради себя, сколько ради того, чтобы отмстить за гнусный обман и измену моему всемилостивейшему герцогу.

   — Будь покоен, будь покоен, — воскликнул великий князь, с удовольствием потирая руки, — ты не будешь забыт. Если ты сумеешь доказать то, о чём мне говорил, то получишь обратно эполеты; когда же я со временем сделаюсь императором, то ты можешь всегда напомнить мне о том, что я обязан тебе благодарностью. Ну, так что же новенького? С чем ты пришёл?