— Слушаюсь, ваше сиятельство, — ответил офицер. — Что касается этого приказания, то могу вас уже заранее заверить, что оно будет в точности исполнено.

— Как только вы узнаете что-либо, немедленно известите меня, — закончил граф Шувалов.

Затем он позвал коменданта и приказал ему предоставить караульному офицеру полную свободу действий в отношении арестованного, так как он принимал на себя полную ответственность за последнего; вместе с тем он распорядился отдать приказание всем караулам внутри крепости и у дверей каземата, чтобы этому офицеру во всякое время дня и ночи без всяких опросов и задержек разрешались выход и вход туда. Затем граф сел в карету, уже давно ожидавшую его у ворот, и сломя голову помчался в Царское Село. Караульный офицер между тем возвратился в переднюю каземата графа Сен-Жермена; его глаза сияли честолюбивыми надеждами.

Ближайшее время граф Сен-Жермен провёл в некотором нетерпеливом ожидании последствий своего разговора с начальником тайной канцелярии. Незадолго перед временем ужина в его каземате снова появился караульный офицер. Следом за ним солдат внёс огромный пакет, завёрнутый в тёмное сукно.

Выражение лица офицера было вежливее и учтивее, чем оно бывало до сих пор; казалось, в его чертах запечатлелось неподдельное благожелательное и сострадательное участие к своему пленнику, и это выражение не ускользнуло от наблюдательных взоров графа.

   — Мне предстоит привести в исполнение приказ, необходимо требуемый крепостным положением, которое одинаково для всех арестованных, — сказал он. — Я исполню его со всею осторожностью, которую требуют от меня положение, несомненно занимаемое вами в обществе, и вместе с тем искреннее участие, которое я питаю к вашей судьбе.

   — Прошу вас делать всё, что составляет вашу обязанность, — в высшей степени учтиво ответил граф с такою миною, как будто его тронуло сострадание офицера. — Я знаю, чего требует служба, и далёк от того, чтобы ставить вам в вину её суровость.

   — Есть предписание, — сказал офицер, — чтобы все арестованные, доставляемые сюда, снимали с себя платье, которое было на них, до белья включительно, и одевали арестантское платье; но для вас, я думаю, следует сделать исключение; я выписал из города приличествующее вам, как кавалеру, платье, бельё и всё необходимое для вашего туалета. Я принуждён лишь, — прибавил он, устремляя на лицо графа свой пытливо-выжидательный взор, — просить вас совершенно раздеться в моём присутствии и одеть принесённое мною платье.

Он взял пакет, принесённый солдатом, и, выслав последнего, развернул и разложил пред графом костюм из тонкого серого сукна, вполне подходящий для роста графа, несколько тонких батистовых рубашек, шёлковых носков и кружевных галстухов.

Сен-Жермен по-видимому смутился, и на лице офицера мелькнуло выражение радостного удовлетворения.

   — Если это должно быть так, — сказал граф, причём его лоб с обманчивой естественностью боязливо-обеспокоенно нахмурился, — то я охотно соглашаюсь сменить платье; но всё же, — продолжал он, — не можете ли вы оставить для этого меня одного?

   — Невозможно, никак невозможно, — с притворным сожалением пожимая плечами, возразил офицер, — моя служебная инструкция весьма ясно говорит и об этом пункте.

   — Хорошо, — ответил Сен-Жермен, глубоко вздыхая, словно ему с тяжёлым и удручённым сердцем пришлось подчиниться неотвратимому.

Отвернувшись от офицера, он начал раздеваться. Прежде всего, сняв свой камзол, он стал ощупывать рукою его грудь.

Офицер мгновенно подскочил к нему.

   — Я обязан, — заявил он, — немедленно отбирать каждую часть вашего туалета, как только вы освободитесь от неё.

С этими словами офицер взял камзол из рук графа и с торжествующей миной отложил его в сторону; Сен-Жермен, по-видимому, намеревался удержать камзол и дал вырвать его у себя почти лишь силою; при этом он взглянул вслед ему таким взором, как будто терял в нём свой последний спасительный якорь. Затем он с глубокими вздохами продолжал разоблачаться и равнодушно бросал за спину каждую отдельную принадлежность своего туалета. Сняв всё, что было на нём, Сен-Жермен стал снова одеваться в вещи, принесённые ему офицером, и вскоре уже стоял пред ним в новом простом костюме, впрочем нисколько не вредившем его важной осанке. Вполне довольный поведением арестованного, караульный офицер завернул снятое арестованным платье в то же самое сукно, которым был обернут пакет с принесёнными им вещами.

   — Позвольте заметить вам, — сказал Сен-Жермен, бросая на пакет тоскующий взор, — что золотые пуговицы моего камзола осыпаны драгоценными камнями; может быть, не будет противоречием крепостным правилам, если вы разрешите мне отпороть эти пуговицы и оставить их у себя?

   — Невозможно, никак невозможно! — воскликнул офицер. — Насколько охотно я пошёл бы навстречу вашим желаниям, настолько же я не смею разрешить ни малейшей перемены в снятом вами платье; я не могу даже позволить вам дотронуться до него. Впрочем, не беспокойтесь: все ценные предметы, которые найдутся на вашем платье или в нём, будут заботливо сохранены для возвращения вам по окончании процесса... К сожалению, — прибавил он, принимая грустное выражение и сострадательно взглянув на графа, — я боюсь, что это для вас будет безразлично, так как, судя по нескольким замечаниям, сорвавшимся у начальника тайной канцелярии, дело идёт о тяжком, весьма тяжком преступлении, и я опасаюсь, что едва ли когда-нибудь у вас будет возможность покинуть заключение, разве лишь для того, — продолжал он ещё более печальным тоном, — чтобы оно было заменено чем-нибудь значительно худшим.

   — Вы так думаете? — спросил Сен-Жермен, как бы в испуге роняя голову и схватывая руку офицера, который не мог заметить насмешливую улыбку, игравшую при этих словах на губах графа.

   — О, я в этом уверен! — воскликнул офицер. — Возможно лишь, — прибавил он, — что ваше сознание заставит императрицу или тех лиц, которые заменяют её во время болезни, смягчить вашу участь.

   — И вы полагаете, — неуверенным голосом спросил Сен-Жермен, — что подобное сознание действительно могло бы предотвратить или смягчить участь, которая, по вашему мнению, грозит мне? Вы полагаете, — продолжал он, пронизывая молодого человека боязливым взором, — что обещания, которые дают мне на случай подобного сознания, будут сдержаны? Впрочем, зачем я спрашиваю вас об этом? — печально произнёс он. — Едва ли вы можете иметь определённое мнение в этом отношении... Ведь это не относится к вашим обязанностям; ведь вы должны только караулить меня до тех пор, пока будет произнесён мой приговор, и для вас безразлично, что будет со мною дальше.

   — О, ни в коем случае, ни в коем случае! — воскликнул офицер. — Хотя мне и неизвестно, в чём заключается дело, однако мне приходилось вступать в сношения с арестованными, находившимися в том же самом положении, как и вы. Граф Шувалов, — самонадеянно продолжал он, — доверяет мне; я немного знаю его и думаю, что могу с полною достоверностью заявить вам, что всё обещанное будет исполнено. Государыня императрица не любит жестоких и суровых наказаний, а те, которые управляют её именем, руководятся её принципами... Я уже имел случай видеть подобные примеры и уверен, что будут цепляться за каждую возможность, чтобы смягчить вашу участь, и что охотнее отвезут вас за пределы России, чем применят к вам жестокое наказание, если только своим обстоятельным показанием и откровенным сознанием вы доставите возможность предотвратить последствия преступления, в котором вас обвиняют.

Сен-Жермен, казалось, и не обратил внимания на то, что офицер уже смотрел на него как на уличённого преступника; он ещё раз пожал его руку и сказал:

   — О, мой друг, если бы это было так! Но я всё же не могу ещё верить этому! Однако у нас ещё есть время поговорить об этом; позвольте мне подумать немного.

Офицер взял пакет с платьем своего пленника и вышел. Он закрыл комнату снаружи на ключ и на засов, передал караул ефрейтору своей части, приказав при малейшем подозрительном шуме немедленно войти в каземат заключённого и одновременно доложить коменданту. Затем, в сопровождении солдата, нёсшего пакет, он поспешил к графу Александру Шувалову, чтобы отнести ему платье заключённого. При этом он сообщил, что Сен-Жермен придал особую ценность своему камзолу и его пуговицам, и в то же время не без некоторой гордости рассказал, что его пленник, по-видимому, уже проникся доверием к нему и не так упрямо, как прежде, избегает всякой близости. Граф Александр Шувалов ещё раз предписал ему проявить побольше ловкости и самого живого усердия и, повторив свои обещания относительно большой награды, попросил его прежде всего точно разузнать, в самом ли деле Сен-Жермен не принимает никакой пищи, и выманить у него тайну, благодаря которой он способен переносить такое лишение, не теряя своих сил.