— Это — правда, — горячо воскликнул Пётр Фёдорович, — это — правда! Если Апраксин будет здесь, то пусть Шуваловы делают какие угодно попытки, я всё же останусь властелином, и, клянусь Богом, они ещё почувствуют мою силу! — промолвил он, злобно сверкнув глазами.

   — Я счастлив, — продолжал граф Бестужев, — что вы, ваше императорское высочество, а также ваша супруга вполне поняли и одобряете мою мысль. Следовательно, дело заключается лишь в том, чтобы как можно скорее вызвать Апраксина из его главной квартиры в Норкиттене.

   — Совершенно верно! — воскликнул Пётр Фёдорович. — Вызовите его сейчас же!

Граф Бестужев задумчиво покачал головой.

   — Я прошу ваше императорское высочество обдумать это дело, — сказал он. — Фельдмаршал отправлен в поход её величеством государыней императрицей и по её высочайшему приказу занял позицию против пруссаков; возврат с поста представляется делом чрезвычайно серьёзным, и мне кажется совершенно невозможным, чтобы фельдмаршал решился на такой важный и, быть может, даже роковой для себя шаг, основываясь только на моём желании, причём я — даже не непосредственный начальник его. Если бы государыня выздоровела, что, к сожалению, едва ли возможно, она привлекла бы фельдмаршала к тяжёлой ответственности. В своё оправдание Апраксин мог бы только сослаться на такой авторитет, который стоит выше всякой личной ответственности; а таким авторитетом может быть только имя вашего императорского высочества. Моё дело будет найти надёжного гонца, каковой уже имеется у меня наготове, который поставит фельдмаршала в известность о положении вещей. Вашему же императорскому высочеству следовало бы написать определённый приказ фельдмаршалу ввиду указанных обстоятельств немедленно возвратиться форсированным маршем.

Пётр Фёдорович испуганно взглянул на свою супругу; великая княгиня также, казалось, в нерешительности раздумывала над словами канцлера.

   — Послать фельдмаршалу такой приказ? — пробормотал великий князь слегка дрожащим голосом. — Это — очень серьёзное дело! Что сказала бы государыня, если бы она выздоровела?

   — О, вы, ваше императорское высочество, найдёте достаточно причин объяснить свои действия; граф Разумовский и Шувалов оберегают доступ в покои больной государыни от всех, даже от вас, племянника и наследника её императорского величества; при таких условиях легко возможно злоупотребление именем её величества и вы одни, ваше императорское высочество, имеете право вызвать армию, свободную от всяких посторонних влияний, дабы предотвратить возможные злоупотребления императорским именем и авторитетом. Я заготовил приказ в таком духе! — сказал он, развёртывая вторую бумагу. — Здесь, конечно, не указаны мотивы вызова, их неудобно излагать в письменном сообщении, да к тому же они понадобились бы только в том случае, если бы вам пришлось держать ответ перед её императорским величеством, что едва ли случится. Если фельдмаршал двинется форсированным маршем, он будет здесь через две недели, и я уверен, что если жизненные силы её императорского величества угаснут ранее того времени, то графы Шувалов и Разумовский постараются скрыть это печальное известие на некоторое время, пока основательно не обдумают своих замыслов. Во всяком случае фельдмаршал явится как раз вовремя, чтобы быть в полном распоряжении вашего императорского высочества.

Екатерина Алексеевна поспешно схватила приказ, заготовленный на имя фельдмаршала Апраксина, и стала с глубоким вниманием перечитывать его, между тем как Пётр Фёдорович со страхом следил за выражением её лица.

   — Хорошо, — сказала великая княгиня, — иначе оно не может быть! В крайнем случае это — меньшее из зол, и во всяком случае легче будет оправдаться пред императрицей, нежели без армии Апраксина удержать за собою власть. Подпишитесь, мой супруг!.. Дело идёт о том, быть ли вам в будущем самостоятельным императором или жалкой игрушкой в руках ваших врагов, которые ненавидят и презирают вас.

   — Я хочу быть императором! — воскликнул Пётр Фёдорович, весь красный от волнения и напряжения, вызванного продолжительным разговором.

Он взял бумагу, а граф Бестужев подал ему перо с маленького письменного стола, стоявшего в углу комнаты; быстрым росчерком великий князь подписал своё имя под роковым посланием, которое могло бы сыграть решающую роль в судьбах России.

Екатерина Алексеевна встала и подала руку своему супругу.

   — Желаю вам счастья! — сказала она. — Этим росчерком пера вы, быть может, положили основание царствованию императора Петра Третьего, да пошлёт ему Бог славу и блеск!

Граф Бестужев открыл дверь и позвал Леграна.

   — Вы знаете, мой друг, — сказал он, — что вы должны передать фельдмаршалу Апраксину?

   — Я к услугам вашего высокопревосходительства, — ответил Легран с таким спокойным видом, как будто дело шло о самом обыкновенном деловом поручении.

   — Отлично! — воскликнул канцлер. — В таком случае возьмите эту бумагу, передайте её фельдмаршалу и сообщите ему всё, что я уже поручил вам. Эту бумагу храните как собственную жизнь, так как если вы не доставите её в руки фельдмаршала, то и ваша жизнь, пожалуй, потеряет всякую цену. Идите и обдумайте это поручение; от быстрого и точного выполнения его зависит вся ваша будущность.

Легран положил бумагу в крепкий портфель, спрятал его у себя на груди, затем поклонился и исчез, ни на минуту не изменив выражения лица.

   — Теперь я лягу спать, — воскликнул великий князь, — я устал, ужасно устал от всей этой работы!

Действительно, он казался окончательно обессиленным; он бросился на диван, стоявший у одной из стен комнаты, и его глаза сомкнулись почти моментально.

Граф Бестужев предложил руку великой княгине, чтобы проводить её в её покои. Когда они проходили через большую переднюю, откуда исчезли все придворные дамы и кавалеры и где не было лакеев, которые могли бы схватить на лету какое-нибудь слово, он наклонился к уху Екатерины Алексеевны и сказал:

   — Вы видели сейчас, что, если мы потеряем императрицу, мы всё же не будем иметь императора. Без содействия вашего императорского высочества великий князь не принял бы такого решения, и это первое деяние окончательно сломило и утомило его. Но если нам не суждено иметь императора, то будут приложены все старания, чтобы бразды правления попали в твёрдые руки регентши. Апраксин — мой единомышленник, и мы, как верные друзья, станем опорой и поддержкой государыни регентши.

Дойдя до дверей великокняжеских покоев, они остановились. Екатерина Алексеевна посмотрела на канцлера странным, пронизывающим взглядом.

   — Благодарю вас, граф Алексей Петрович, — сказала она, пожав его руку, — я всегда буду другом моих истинных друзей.

Граф открыл двери в другие покои, где дожидались камеристки, затем простился глубоким, церемониальным поклоном, а великая княгиня проследовала в свой кабинет.

Мария Викман возвратилась в свой дом бледная, с широко раскрытыми блуждающими глазами.

   — Что с тобою? Скажи ради Бога! — воскликнул Бернгард Вюрц, встретив её на пороге и протягивая к ней руки, чтобы поддержать её, так как, судя по её мертвенно-бледному лицу, она едва держалась на ногах.

Мария остановилась перед ним с широко раскрытыми, лихорадочно сверкающими глазами и долгим взглядом хотела, казалось, проникнуть в самую глубину его души.

   — Ты поверил бы, — спросила она глухим, но вместе с тем умоляющим, боязливым голосом, — если бы про меня тебе сказали что-нибудь подлое, низкое?

   — Мария! — воскликнул Бернгард, схватив её холодные, влажные, судорожно сжимавшиеся пальцы. — Какой вопрос! Того человека, который осмелился бы сказать про тебя что-нибудь подобное, я назвал бы в глаза клеветником, даже если бы то был мой брат или твой отец.

Мария вздохнула свободнее и продолжала ещё более умоляющим тоном, ещё более проницательно и пытливо глядя на него: