Скорее всего, «человеческий разум» в том виде, в каком мы его знаем, развивался постепенно. Так же постепенно, как и другие свойства из «пакета человеческих признаков», таких, как бипедализм, длинная и гибкая поясница, низкие плечи, большой мозг и т. д. Все эти свойства не появились сразу, словно чертик из табакерки, они возникли в ходе постепенного, мозаичного процесса. Разум наших предков вовсе не внезапно стал обладать истинно человеческим сознанием.

В современной биологии идея линейного прогресса, начиная с «низших» животных и кончая «высшими», была заменена концепцией буйно ветвящегося древа жизни. Однако идея о линейной scala naturae, целью и верхней ступенью которой является человек, оказалась очень живучей. Из-за того, в частности, что мы на самом деле оказываем громадное влияние на окружающую нас природу, мы испытываем сильнейшее искушение считать себя венцом эволюции. В начале ХХ века так считало большинство биологов-эволюционистов, рисовавших человеческую эволюцию как естественное расширение тенденций в эволюции приматов, как неизбежное и прогрессивное развитие. Но обнаруженные в 1950-х годах окаменелые костные останки помогли вскрыть совершенно иную историю, историю, в которой на развитие видов сильно влияли непредсказуемые изменения окружающей среды. Эволюция человека оказалась полной разнообразных непредвиденных случайностей.

Во второй половине ХХ века, по мере обнаружения новых костных останков ископаемых гоминид, наше семейное древо стало довольно интенсивно заселяться все большим числом видов, и выяснилось, что наши отличительные признаки достались нам отнюдь не в виде одноразового «пакета». Хождение на двух ногах возникло за миллионы лет до увеличения объема головного мозга. Тем не менее ученые, занимавшиеся эволюцией человека, продолжали искать определяющий момент истинного возникновения человечества, так сказать «адаптивный сдвиг», направивший наших предков по новому пути развития. В 1960-х предположили, что таким сдвигом стал переход к охоте и употреблению в пищу мяса. Это новое поведение и предопределило появление человека. Сегодня такие идеи кажутся весьма причудливыми и напоминают историю поисков мифического Святого Грааля. Если дорога в ад вымощена благими намерениями, то путь к человечеству вымощен многочисленными, порой малозаметными, изменениями в поведении, физиологии, анатомии – и в сознании. Глупо искать что-то одно, какую-то одну вещь, которая могла толкнуть целую группу живых существ в абсолютно новом направлении эволюционного развития. Как бы то ни было, такое «направление» становится очевидным лишь при ретроспективном взгляде. Видимо, возможно идентифицировать и выделить ключевые инновации, но все равно остается крайне маловероятным, что одно изменение способно объяснить большую часть отличий человека от его ближайших, ныне живущих сородичей.

Как и всякий другой биологический вид, Homo sapiens представляет собой вариацию на определенную тему – как животное, как позвоночное животное, как млекопитающее животное и как примат. Однако многие виды обладают признаками, которые выделяют их на фоне остальных, признаками уникальными и необычными, делающими их непохожими на других. Например, у павлинов – это длинный и роскошный хвост у самцов, у людей – это наш невероятно большой мозг и то, что мы научились делать с его помощью. Многие наши телесные функции и анатомические структуры, их осуществляющие, – от процессов пищеварения в кишечнике до способа, каким сердце гонит кровь по организму, и до восприятия сетчаткой световых волн определенной длины – невероятно схожи с тем, что мы видим у человекообразных обезьян и даже у других млекопитающих. Но наш мозг так велик, так переполнен знаниями, мыслями и чувствами, что мы всерьез уверены, что находимся – в этом отношении – вне досягаемости для любого другого животного. Но действительно ли наш разум так уникален?

Насколько нам известно, когнитивные способности человека действительно уникальны среди ныне живущих животных, но даже если мы можем быть уверенными в том, что нам присущ уникальный набор признаков, начав анализировать разные аспекты нашей психологии, мы обнаружим, что разница между нашим сознанием и сознанием других животных выражается лишь разницей в степени его развитости, а не в нашей абсолютной уникальности, абсолютном отличии от ментальных состояний других живых существ. Даже шимпанзе, как представляется, имеют некое подобие «теории сознания» – способность оценивать мысли и намерения других особей; это напоминание о том, что и другие существа обладают сознанием, включающим мысли, чаяния и надежды.

Вероятно, есть разница в глубине, с какой работает эта «теория сознания» у шимпанзе в сравнении с человеком. Но это означает и то, что – повторим это еще раз – речь идет о разнице в степени различия, а не в абсолютном различии. Мы не настолько отличаемся от других, не настолько уникальны, как можно было бы думать. Конечно, эта мысль огорчает, и она является главной причиной того, что многие люди находили (а в местах, которых не коснулось просвещение, находят и до сих пор) дарвиновское описание и объяснение эволюции невероятным и невозможным. Мы не являемся уникальными созданиями, выделенными из остальной природы, как бы нам ни нравилась эта мысль.

В 1860 году Томас Генри Гексли, «бульдог Дарвина», неожиданно оказался вовлеченным в спор со своим противником, архиепископом Сэмюелем Уилберфорсом. Дело происходило в Оксфордском музее естественной истории. По ходу обмена мнениями Уилберфорс обрушился с нападками на теорию эволюции и спросил Гексли, с какой стороны – с материнской или отцовской – он считает себя произошедшим от обезьяны. Что было дальше, разные источники описывают по-разному, но согласно одной из версий события, Гексли буркнул: «Господь предал его в руки мои», а затем встал и ответил: «Я предпочел бы быть потомком двух обезьян, нежели человеком, боящимся смотреть в глаза истине».

Неужели нам до сих пор неловко думать о себе как об обезьянах, млекопитающих, позвоночных? Но ведь мы и то, и другое, и третье. Через 134 года после стычки Гексли с Уилберфорсом в Оксфорде антрополог Мэтт Картмилл написал: «Попытка показать, что все человеческие признаки либо в зачаточном состоянии, либо параллельно существуют в жизни и адаптивных признаках наших братьев животных… по сути, означает сомнения в реальном существовании моральной границы, которая отделяет людей от зверей. Главное заключается в нашем отношении к размыванию этой границы – мы можем либо бояться, либо приветствовать его».

Мы – обезьяны, добившиеся впечатляющих успехов, и я не собираюсь это отрицать. Это очень необычно, что один вид обезьяны сумел достичь таких поразительных результатов. Мы создаем удивительные вещи, включая произведения изобразительного искусства, музыки и литературы, мы создаем технологии, увеличивающие наши шансы на выживание, размножение и долголетие.

Но так же, как мы – в качестве индивидов – не будем жить вечно (как ни тяжело смириться с этой мыслью), так и наш вид не будет существовать вечно. Мы слегка замедлили темп эволюции, немного отвели в сторону косу смерти, которую мы называем естественным отбором, – по крайней мере, в развитых странах, но даже в таких привилегированных местах, где каждый ребенок имеет большие шансы выжить и дожить до взрослого состояния, всегда будет разница в числе детей в разных семьях, а эта разница будет изменять частоту распределения генов в популяции. Так что эволюция пусть даже и медленно, но будет продолжаться.

Возможно, что с нами не произойдет каких-либо значимых изменений – во всяком случае, в нашем анатомическом строении, – ибо мы находимся в том привилегированном положении, в котором можем контролировать и поддерживать стабильность окружающей нас среды. Мы можем стать живыми ископаемыми – подобно подковообразным крабам или целакантам – в то время, как рядом с нами будут возникать и исчезать новые виды животных. Мы дали себе реальный шанс переживать местные природные катаклизмы, так как смогли распространиться по всему земному шару и размножиться до численности в десяток миллиардов. Однако в конечном счете вполне вероятно, что какое-нибудь катастрофическое изменение в нашем окружении, которое – будем смотреть правде в глаза – может оказаться и рукотворным, драматически поменяет правила игры. (Можно вспомнить в связи с этим судьбу динозавров и Чиксулубский астероид.) В такой момент наш вид может исчезнуть или сократиться до нескольких маленьких очагов населения, которое будет зависеть от условий окружающей среды, и будет жить в местах, которые останутся пригодными для жизни. В таких убежищах естественный отбор снова наточит свою косу и примется за работу, и тогда эффект дрейфа генов может оказаться разительным. В таком случае будущий облик человечества будет сильно отличаться от его нынешнего воплощения.