— Есть кто в доме? — осторожно закрывать за собой дверь, спросил Генрих.

Девушка отрицательно качнула головой. Она настороженно смотрела на него, но во взгляде не было страха только вопрос.

Я стучал. Кулак даже разбил, — сказал Генрих в ответ на этот взгляд. — Извините, к Вашим услугам полковник в отставке Генрих Пашкевич, — представился он.

Сапоги со шпорами непроизвольно щёлкнули, девушка попыталась вскочить, но ребёнок на руках помешал.

   — Где Анюта? — спросила она твёрдым голосом. — Барин мой, Андрей Андреевич, он с Вами приехал?

   — Со мной? — удивился Генрих. — Нет, я один.

Ребёнок на руках девушки спал. Поправив одеяльце, она попросила, понизив голос:

   — Вы уж будьте правдивы со мной, поклонник, не нужно ничего таить. Прошу Вас.

В сторону Пашкевича опять блеснули её глаза. Голова закружилась. Неожиданный шум в висках напомнил полковнику о происшедшем, и он попробовал отвернуться к окну.

   — Э-э, видите ли, тут такая оказия, — неспособный даже подобрать правильные слова, после паузы сказал он. — Зарезал я вашего барина. На дуэли заколол Анюту. Кабы знать, что он Анюта, кабы знать!

Луна из окна была такая яркая, что ему захотелось зажмуриться и ничего не видать. В ответ на его путаную речь девушка коротко вскрикнула и закрыла себе рот платочком. Полковник ожидал ужасного визга, воплей и стенаний, но крик не развился ни во что.

   — Не хотел я, — простонал Пашкевич, — вот Вам крест святой, не хотел.

Голос девушки, прозвучавший в ответ, показался ему неестественно тихим:

   — Пожалуйста, — попросила она, — младенчик Витя спит. Пожалуйста тише. Не нужно нам с Вами его будить. Значит, зарезали, говорите, Вы моего барина Андрея Андреевича.

Изо всей силы Генрих рубанул себя саднящим кулаком по ещё окончательно не оттаявшему колену.

   — Но скажи ты мне, — сдерживая крик, спросил он, — скажи, пошто кормящей бабе мужиком прикидываться? Зачем ей в гусарскую пьянку было лезть? — он перевёл дыхание. — Вот тебе и не разобрались, не признали. Виноват.

Он приподнял край портьеры и смотрел на лес. Зимняя Луна бродила над снежным пространством, а по дороге приближалась к усадьбе как привидение толи коляска на полозьях, толи карета, по дрожащему фонарю не угадать.

   — Вы её насмерть зарезали или как?

Девушка поднялась с кресла и уложила спящего ребёнка в кроватку, после чего пошла по комнате, задувая часть свечей. Генрих потряс головой, но коляска не исчезала.

   — Вы уж не стесняйтесь, объясните подробнее. Расскажите как всё было. Вы её… — голос девушки сбился, но она быстро справилась с дыханием, — Вы её насмерть закололи?

   — Не знаю, — сказал Генрих, — уезжал, была жива ещё. К доктору её повезли.

Полковник в первый раз за всё это время сам глянул на девушку и спросил:

   — А что это вы, гостей ждёте?

   — Каких же гостей? Нет.

   — Да вот же, едут, — Генрих постучал пальцем по оконному стеклу. — Как посудить, минут через 20 в ворота постучат. Тут и свернуть-то им больше некуда. Да, похоже, верховые какие-то там, вроде меня, ослы.

Тёмное платье колыхнулось по комнате, женская ладонь припала к стеклу. Минуту девушка смотрела вниз в темноту, на дорогу, потом сказала:

   — Это не как Вы, ослы. Это другие животные.

Холодные пальчики девушки схватили руку полковника, лицо её стало совсем взрослым.

   — Это смерть наша.

Глаза девушки вспыхнули, пальчики отпустили руку Пашкевича, и щёлкнули ноготочки по ручке кресла.

   — Смерть? — удивился он.

   — Я вынуждена просить Вас, полковник, — быстро заговорила она, — так совпало…

Девушка на минуту замолкла. Генрих не мог отвести глаз от белого женского личика от этих глаз, похожих на разгорающиеся в ночи звёзды, от этих траурно-белых впалых щёк, от этих губ, на которых вдруг закрепилась кривая неженская улыбка.

   — Не хотите ли Вы, полковник, защитить теперь женскую честь и уберечь жизнь невинного младенца? — спросила она, приподнимая портьеру. — Посмотрите. Эти люди хотят убить нас.

Генрих Пашкевич послушно посмотрел. Небольшая кавалькада приближалась к дому. Теперь можно было в лунном свете пересчитать и всадников. Всадников было пятеро.

   — Ну, так как, полковник? — женские пальчики опять щёлкнули по ручке кресла. — Вы поможете?

   — Никогда от драки не отказывался, — буркнул смущённо в усы Пашкевич, припоминая своё недавнее желание броситься на штыки и пушки. От этого воспоминания у него даже кончик носа зачесался, — но хотелось бы получить хотя бы минимальные объяснение. Я, честно говоря, не совсем понимаю с кем предстоит биться.

Объяснения девушки были обрывочные и сумбурные — потому, что давались уже на лестнице. Из них в голове полковника сложилась следующая картина: проживающая в этом поместье Анна Владиславовна Покровская, по неясной причине выдавала себя за местного дворянина, графа Андрея Трипольского. Также по неясной причине, Анна Владиславовна ожидала нападения бандитов на уединённо стоящую усадьбу и искала у соседей помощи, но не имея под рукой даже такой малости как дворовый мальчишка, которого можно послать с письмом, поехала накануне вечером сама искать защиту. Легко добралась до поместья Шморгина. Но сперва наткнулась там на пьяную оргию, а потом на его, Пашкевича, шпагу.

«Что за бандиты? Почему они хотят напасть на двух беззащитных женщин? — думал Пашкевич, послушно следуя за девушкой в темном платье? Почему эта женщина носит мужскую одежду и мужское имя? Почему в доме нет никаких услуг? Кто эти люди, что хотят вломиться сюда в подобный час?»

Вопросов оказалось так много, что полковник не смог выбрать из них главного, и не задал вообще ни одного.

«Чего уж непонятного, — соображал он, — ограбление. Да что в этом доме возьмёшь? Мебель одна, серебро, да тряпки. Месть! Но коляска, вооружённые всадники среди ночи против двух женщин, кто так мстит?»

   — Против кого драться будем? — наконец остановившись на одном из вопросов, показавшемся ему наиболее значимым, полюбопытствовал он.

Всё также послушно полковник спустился в темноту нижнего этажа за шуршащим платьем. Во мраке был виден только белый обвод воротничка.

   — Это негодяй, поверьте, отъявленный негодяй.

Под женской ножкой отчётливо поскрипывал рассохшийся паркет. Она немного опередила Пашкевича и первой распахивала одну за другой какие-то двери.

   — Силы неравны, — звучал во мраке уверенный девичий голос. — Я думаю Вас, полковник, ожидает верная смерть. За то, что Вы натворили этого мало…

   — Но, чёрт возьми, — наконец возмутился Генрих. — Ваше имя? Как Вас зовут прекрасная незнакомка? Кто Вы, в конце концов? Барышня? Служанка? Наёмная гувернантка?

Она всё-таки остановилась. Скрипнул паркет, зашуршало платье. Она повернулась к нему. Белый овал лица плыл и подрагивал, глаз не видно.

   — Должен я знать имя, за которое… — крикнул полковник.

   — Аглая, — прервала она. Ледяные пальчики накрыли губы и следующее слово Пашкевича. — Я из крепостных.

Пока Генрих Пашкевич, в свете нескольких найденных здесь же дешёвых свечей, разбирал содержимое небольшого оружейного шкафчика и заряжал новенькие пистолеты, он не задавал никаких вопросов. Ему было не любопытно, болела голова, и, как бывает иногда перед серьёзной дракой, будто холодок пробегал по спине. Генрих определял это чувство как озноб нетерпения.

Пока он занимался оружием, Аглая сходила наверх и переменила своё тёмное платье с кружевным воротником на мужской костюм. В свете принесённого ею фонаря девушка была похожа теперь на молодого корнета. В одной руке корнет держал бутылку красного вина, а в другой два бокала.

   — А хороши у вас пистолеты, — сказал Пашкевич, демонстративно задувая свечу, — новенькие совсем, неиспользованные.

Он был доволен результатом проделанной работы: порох — наилучший, сухой; пули чистые.

   — Выпьете? — девушка позвенела бокалом о бокал.