Всё это произошло полтора года назад. Молодые уехали и поженились вдали от столицы, а через месяц после их отъезда тётка Ивана, Татьяна Турсова, так и оставшись девицей до последнего своего часа, скоропостижно скончалась, не оставив завещания. Дарственная на племянника не была ещё оформлена, и деревенька под названием Ключи досталась, за неимением других прямых наследников, Семёну Петровичу Турсову.

Обида Семёна Петровича было так велика, что ни успели сестру его Татьяну предать земле, а он уже продал Ключи. Продал вместе с семнадцатью крестьянами. В подушный список безумец включил и своего сына, и его молодую жену. Кто приобрёл Ключи держали в тайне, но каким-то образом стало известно, что оба молодые супруга, оказавшиеся в положение крепостных людей, подвергаются тяжким испытанием и лишениям. Как же стало известно, что они посылали прошение на высочайшее имя, искали защиту у государя, но в защите им было отказано. Одни говорили — сам император отказал, другие утверждали, что новгородские чиновники, в страхе перед императором, прошение от него скрыли.

Так или иначе, когда слухи эти доползли до Петербурга, кто-то ночью подпалил с четырёх концов городскую усадьбу Турсовых. В огне погибли сам Семён Петрович и 8 его домочадцев. Так, что теперь со стороны Турсовых опознать мёртвых было просто некому. Семейство же Игнатовых, обвинённое в сговоре и поджоге, было по суду отправлено в каторгу, а двое братьев Марьи Илларионовны, Валентин и Пётр, сменив имена, бежали в Европу, кажется во Францию, где приняли католичество. Говорили, что они там обратились в якобинство и давали клятву верности самому злодею Марату.

История любви было печальна. Печальна, но понятна.

И Михаил Валентинович просто выбросил бы её из головы, но два вопроса не давали ротмистру упокоя. Первый — почему они теперь оказались в Петербурге, эти молодые супруги? К кому шли и зачем? Оба они были грамотные, и уж если удалось им убежать, то не лучше ли за границу, в Европу — там не сыщут? И второй вопрос — как и почему они умерли?

Подробно восстановив обстоятельства той ночи, положение тел, опытный жандарм пришёл к заключению, что не могли Марья и Иван замёрзнуть насмерть. Здесь было что-то ещё.

На второй вопрос Михаила Валентинович получил ответ уже на следующий день после выхода газеты с белым квадратом вместо объявления. Подозрения ротмистра полностью подтвердились.

Поручик Измайловского полка, Афанасий Мелков, сам явился в приёмные часы. Удуев принял его.

Преодолев некоторую неловкость, поручик, сперва, принёс извинения, оправил зелёный мундир, подвинул перевязь, потоптался на месте. За своё неприличное поведение в ту ночь в церкви Спаса ему было действительно стыдно, после чего сообщил о цели визита.

   — Об убийстве хочу доложить, об облике убийцы, — сказал он и поступился. — Глупо, конечно, мелочь, но честное слово, совсем замучила меня эта мысль, по ночам мёртвое лицо снится.

Он запнулся.

   — Ну, ну, — слушаю Вас, молодой человек. В чём проблема, рассказывайте. Кого же Вы на этот раз убили? Дуэль? Пьяная драка? Несчастная случайность при чистке оружия?

   — Я про тех двоих замерзших хочу сказать, — поднимая глаза на жандарма, сказал Афанасий. — Помните там, в церкви на скамьях, мертвецы лежали, мужчина и женщина.

   — Помню. И что же? Они погибли от холода, они замёрзли, молодой человек, дело обычное.

   — Не замёрзли они, — сказал с некоторым волнением Афанасий. — Отравили их в кабаке Медведева! Мы с Василием водки хотели добыть, пьяные были. Ворвались туда, стали требовать.

   — Медведев водки не дал, а вы ему горячего петуха, — усмехнулся ротмистр.

   — Не совсем так. Водка, как раз, нашлась, но я не про то совсем. Понимаете, видел я их обоих, этих, замерзших, там, в кабаке. Сидели за столом. Я ещё тогда поразился, что у крестьянки может быть такая нежная ручка, манеры, ну сами знаете, как барышня головку повернуть может, речь. Но не подошёл, не полюбопытствовал — не до того было.

   — Конечно, — усмехнулся в усы Удуев, — не до того. Значительно интереснее было устроить пьяный дебош, и в результате кабак подпалить. Но Вы сказали, поручик, что знаете убийцу, — взгляд жандарма стал серьёзным и жёстким. Коли так, расскажите.

Накануне ночью, когда оба офицера лежали рядом без сна, Василий во всех подробностях поведал Афанасию о том, что случилось в доме Бурсы, когда он отправился туда пьяным свататься. Описание, напавшего на Василия, клеймёного мужика, спрятавшего половину лица в шарфе, и надвинувшего шапку по самые брови, совпадало с обличием человека, виденного в кабаке Медведева. Человек тот сидел за одним столом с молодыми супругами.

   — Был там один очень подозрительный, — не имея возможности рассказать чужую историю, осторожно сказал Афанасий. — Вместе они за столом сидели, и эти двое и он, всё подливал им и подливал из бутылки.

   — И что же в нём было подозрительного, кроме того, что он подливал.

   — В кабаке жарко было, а он эту шапку так надвинул, что бровей не видно. Можно подумать, что на лбу клеймо. Уверен я, отравил их этот, в шапке, не замёрзли они вовсе, от яду умерли, яд-то сразу действует!

Афанасий повернулся, собираясь уходить.

   — Мне в полку быть пора. Пойду я.

Драки и поджоги в первые недели 1796 года были последним вздохом екатерининской вольности. Под нажимом нового императора армия поутихла и замерла. Все знали, что не будет в ближайшем времени никакой войны, и многие офицеры, только увидев новое своё нелепое обмундирование, слизанное начисто с военной моды Фридриха, подавали в отставку.

Павловская муштра не вполне ещё коснулся пехоты Измайловского полка. Да уж пошли аресты офицеров за разгульное поведение и жестокие порки солдат. Не желая невзначай переселиться из сухой просторной казармы в сырую тесноту шлиссельбургской крепости в одночасье быть разжалованным в рядовые и получить публично плетей только за то, что во время смотра на плацу не той стороной повернул эспонтон, офицеры осторожничали. Играли при закрытых дверях. Если назначал кто дуэль, то делали совсем тихо где-нибудь в роще, рано поутру. В секунданты брали проверенных, а доктор знал, что, если проболтается — ему не жить, и поэтому держал рот на замке.

Прибывших из заграницы проверяли ещё более тщательно чем иностранцев. Найденная на столике возле постели офицера запрещённая книга, становилась опаснее бомбы с подожжённым запалом.

При въезде в город повсюду появились строгие посты. Всем безмолвно заправляла Тайная Экспедиция. Её боялись, но толком о ней никто ничего сказать не мог. За одну неделю всё переменилось. Разгульная жизнь обернулась серой рутиной и скукой.

Теперь свой чин и само дворянство можно было потерять просто по оплошности. Указа ещё не было, но зная о том, что государь его уже приготовил, из страха, загодя до официального уведомления, прекратили производство солдат в офицеры. А уже произведённые, из солдат в поручики, младшие офицеры, ощутили себя крайне неуютно.

Армия замерла, затаила дыхание.

Как и весь Санкт-Петербург, казармы стали похожи на огромный игрушечный домик, просвеченный насквозь и набитый совершенно одинаковыми механическими куклами изо дня в день повторяющие одни и те же слова и движения, ни одного лишнего вздоха, ни одного ненужного жеста, ничего нельзя.

Десятками молодые офицеры, ссылаясь на болезнь, уходили в отставку и разъезжались по своим поместьям. Только за праздничные дни было 4 самоубийства. Напряжение в армии возрастало, и новый порядок, пришедший с императором Павлом, как огромный часовой механизм устанавливался в столице.

Неудивительно, всё это прошло мимо Василия Макарова, никак не задело и не озаботило молодого офицера. Василий будто ослеп и оказался нечувствителен к переменам. Гренадерский поручик Измайловского полка был по уши влюблён. Пылал страстью, и притом не имел ни одного шанса на успех. Не решаясь даже приблизиться, несчастный поручик бродил вокруг дома Бурсы. Мороз поослаб. С Невы не было ветра, но снежные вихри, поднимаемые десятками карет, пролетающих по Конюшенной, досаждали прохожим. Василий был несколько не в себе. В задумчивости по нескольку раз пересекая улицу, он получил кнутом от какого-то бесстрашного лихого кучера, и не придал этому значения.