— Не могу найти, — задвигая очередной ящик, развёл руками. — А что вам, собственно нужно. Скажите, может быть, эти документы где-то в другом месте. Может быть, я что-то смогу рассказать Вам на словах. — Секретарь произнёс это и замер в ужасе.

Иван Бурса стоял неподвижно посреди библиотеки и смотрел на него улыбаясь.

   — А ничего не нужно, — сказал он.

Он вынул длинный кинжал и просунул его в щель между потайной дверцей и стеной.

   — Я так понимаю, Сергей Филиппович, Вы всё ещё не до конца осознали, что произошло.

Дверца хрустнула и открылась. Бурса быстрыми движениями вынимал и просматривал листки, притом продолжая говорить.

   — Вы, Сергей Филиппович, трус. И Вы, за счёт своего страха, навсегда в руках моих. Вы будете теперь делать, то что я прикажу. Вы ещё помышляете о смерти, но Вы не умрёте.

Один листок заинтересовал Ивана Бурсу. Он на минуту замолчал, впитывая в себя и явно запоминая текст, потом продолжал:

   — Нет, Вы не умрёте. Вы мой раб, — Бурсы глянул на замершего бледного секретаря и вдруг подмигнул. — Вы привыкнете быть моим рабом. Это даже приятно. Только во вкус войти. А вот за сломанную дверцу вам придётся отвечать. Но здесь Вы сами виноваты, вольно ж вам было ключ от меня прятать.

Замешкайся негодяй хотя бы на 10 минут, то уже вряд ли ему удалось бы открыть тайник. Как раз в этот момент на улице послышался шум подков и громкие голоса.

Бурса бросил листки внутрь тайника и шагнул к окну.

   — А вот и полиция, — он торжествующе глянул на секретаря. — Мне нужно уходить, а Вам придётся придумать какое-нибудь вранье по поводу сломанной дверцы.

Сам не понимая зачем он это делает, секретарь с трудом ступая на ватных ногах, проводил негодяя до чёрного хода и сам же растворил перед ним дверь.

   — Прощайте, мон шер, — весело сказал Иван Бурса. — Я пришлю Вам весточку, ждите.

   — Когда, — прошептали твёрдые губы секретаря.

   — Не знаю. Ждите. Всё время. Всегда.

Только теперь Сергей Филиппович увидел, что Иван Бурса уезжает на простой крестьянской телеге, забитой каким-то громоздким и грязным скарбом. Телега со скрипом тронулась. Вместе с главным негодяем Иваном Бурсой в телеге сидели ещё человек пять ухмыляющихся разбойников.

Погруженная в глубокую скорбь, Анна Владиславовна даже не поняла в первую минуту, что происходит.

Поцеловав в губы несчастного покойного поручика Василии Макарова, девушка пошла меж могил, и не глядя по сторонам, вскоре вышла из ворот кладбища.

«Только бы не говорить теперь ни с кем, не видеть никого, — ей почудилось, что губы Макарова были теплы и мягки. И что ей почти ответили на нежный поцелуй. Анна чуть с ума не сошла от этого.

Она отошла, наверное, шагов двадцать в сторону, когда рядом возникла огромная фигура. Широкоплечий рябой мужик, одетый в валенки и овчину, хитро улыбнулся и спросил:

   — Ну, чё, барыня, поедем кататься?

   — Зачем это, — не поняла Анна. — Куда?

В следующую минуту наступила темнота. Мужик накинул ей на голову мешок, её скрутили сразу несколько рук. Рядом заскрипели полозья и Анна оказалась лежащей на внутренней скамье кареты.

Девушка попробовала было высвободиться, но её крепко держали. Рядом кто-то спросил по-английски:

   — Куда?

Ответ был также на грубом английском. На таком, наверное, говорят в самых грязных притонах Британии.

   — На запасную квартиру. Иван Кузьмич велели её отвезти, а оттуда, наверное, уж домой. Надоело здесь. Ходишь как прокажённый, лица не покажешь, слова не вставишь. Надоело.

Карета скользила по городу и не похоже было, что её преследует.

«Неужели никто не заметил, как меня украли? — с ужасом подумала Анна. — Неужели я отошла от могилы так далеко, что никто не видел?»

Карета несколько раз свернула. Судя по голосам вокруг она двигалась где-то в оживлённом районе Петербурга, где-то в центре.

Через какое-то время уже другой голос по-русски сказал:

   — Если нас догонят, хозяин велел снасильничать девицу. А если снасильничать времени не будет, то сразу прирезать.

   — Чё тут насильничать? Тощая, — отозвался на ломаном русском первый англичанин. — Кости одни.

От этих слов Анна Владиславовна, наконец-то, во всей полноте осознала происходящее. Она рванулась, завизжала и прямо через мешок вцепилась зубами в чью-то руку.

   — Эк ты прыткая какая, — сказал тот же голос.

Больше она ничего не услышала — её ударили по голове и Анна потеряла сознание.

Очнулась она уж совсем в другом месте. Было душно. Девушка открыла глаза.

Маленькая тёмная комнатка. Занавески опущены, мебель хорошая кругом, но сильно потрёпанная. Горел камин.

Она лежала на маленьком кожаном диване. Ноги связаны верёвкой, хотя руки свободны.

Напротив, на круглом мягком стуле с вытертой голубой обивкой, сидел незнакомый человек в платье какие носят на службу младшие клерки.

Человек был худ. Узкое лицо его было неприятно глазу. Что-то в этом лице присутствовало омерзительно-холуйское. Совсем низменное.

   — Проснулись, Анна Владиславовна? — спросил он с подобострастием и вскочил со стула. — Хотите, покушаем?

   — Нет.

   — А хотите, может быть, морса клюквенного. Уж, наверняка, после приключения такого в горле пересохло у Вас.

   — Где я нахожусь?

   — Ну, не хотите, как хотите. А насчёт того, где Вы находитесь, что уж тут скрывать-то: в Санкт-Петербурге городе, на одной квартире мы. Но это ненадолго. Скоро поедем. Стемнеет, вот и поедем. Иван Кузьмич не велел тянуть с отъездом, опасно тянуть.

   — А куда же поедем? — спросила Анна, примеряясь чем ударить наглеца, и подыскивая рядом подходящий предмет.

   — Домой, — протянул холуй. — Хватит уж нам тут с Вами по столицам. В имение. А там уж и поженитесь с хозяином, глядишь. Как хорошо.

Выбрав подходящий предмет, Анна Владиславовна, сменив тон свой, с агрессивного на послушный, спросила почти жалостно:

   — Миленький, посмотри, что это у меня с ногой. Болит очень, подвернула что ли?

Холуй покорно склонился к связанным ногам девушки, и та, ни секунды не раздумывая, схватила, стоящий на столике рядом с диваном, медный подсвечник и ударила его по затылку. Удар получился слишком сильным. Холуй сразу обмяк на её ногах, и Анна почувствовала, как хлынувшая из раны кровь, заливает ей юбку.

Она уронила подсвечник и завизжала от ужаса. Дверь в комнату распахнулась и вышли два мужика. Они были пьяны. На Анну Владиславовну Покровскую смотрели две пары жадных, бессмысленных голубых глаз.

До последней минуты Андрей Трипольский сомневался, но расчёт его всё же был верен.

Солнце клонилось к сияющим белизной кровлям северной столицы, когда Андрей Андреевич обнаружил проклятую карету. Он мог бы проскочить и мимо этого малоприметного дворика в северной части города, но глазастый Афанасий вовремя крикнул:

   — Стой!

   — Где?

Рука Трипольского с кнутом замерла в воздухе, не успев нанести очередного удара.

   — Может, показалось?

   — Только что проскочили, — Афанасий указывал назад. — Там в подворотне, похоже, она только без лошадей.

Бросив сани, оба молодых человека вернулись немного назад и осторожно проникли в мрачную подворотню. Посреди двора, действительно, стояла карета похитителей, но только лошадей уж не было. Карету распрягли, дверца была открыта и внутри возился какой-то человек.

   — Тихо! — Трипольский приложил палец к губам. — Если услышат, всё пропало.

Он обошёл карету с другой стороны и, рывком распахнув другую дверцу, спугнул вора. Тот кинулся назад и был крепко скручен Афанасием.

   — Клеймёный?

   — Да вроде нет, — отозвался Афанасий, сдирая с него шапку. — Хотя, погоди-ка.

Голова вора была начисто выбрита, и прямо на черепе красовалось пять очень маленьких синих букв.

   — Бур-са, — прочёл по слогам Афанасий.