— Зачем же? — искренне удивился секретарь.

   — Это бодрит, знаешь ли, — Бурса поднялся из-за стола, отодвинул кресло и, разминая ноги прошёлся по кабинету. — Свежий воздух, две коляски, верные секунданты, тощенький напуганный доктор с чемоданчиком. Потом бах, — Бурса поднял выставленный палец, изображая пистолет. Он был теперь в превосходном расположении духа. — И все галки со всех сосен в небо, как гнилые груши посыпались.

В ночь перед дуэлью Василий Макаров не сомкнул глаз. Он лежал на спине на своём жёстком ложе в казарме, смотря широко раскрытыми глазами в темноту. Но молодой человек, как это не удивительно, вовсе не думал о предстоящем смертельном поединке. Он не думал и о прекрасной Анне Владиславовне, ставшей причиной раздора. Ему не давала покоя совершенно другая мысль…

«Тот человек, тот клеймёный каторжник, что напал на меня возле женской спальни тогда ночью, — думал Василий. — Ведь прошёл он в дом также тайно, как я, через чёрный ход. Я забрался туда свататься с пьяных глаз. А он-то зачем полез среди ночи? Что каторжнику клеймёному могло в доме понадобиться в такой час? Если он хотел украсть что-то, так зачем же ему лезть в девичью спальню? В девичьей спальне, кроме визга и переполоха, ничего среди ночи не сыщешь. Да и, если бы он хотел украсть, не стал бы на меня нападать. Почему он напал на меня? Вероятно, принял за кого-то другого. Кого он хотел убить? Кто его послал?»

Вокруг стояла ровная зимняя чернота, когда, стряхнув с себя остатки дремоты, Василий сел в санки.

   — Так ещё рано, — мутными глазами глянув на него, сказал Афанасий, устраиваясь рядом. — Могли бы ещё немножко соснуть. Стреляться со свежей головой надо, зачем мы…

Афанасий, согревшись под полостью, задремал. Он так и не понял — зачем Макарову понадобилось выехать раньше.

Прежде, чем ехать на Пряжку, сани, по приказу Василия, сделали большой круг по городу и прокатили мимо дома на Конюшенной.

Проведя не один день перед этим домом и ни разу не заметив уголовника в надвинутой на глаза шапке, Василий почему-то решил, что, как раз теперь он его увидит.

«Если замечу, убью сразу, — определил для себя молодой горячий поручик. — Больше всего похоже, что в дом он не просто так прокрался, а за жизнью Анны Владиславовны приходил. Даже, если я и неправ, лучше убить. Не велик грех каторжника убить. Замолю».

В окне Анны горел свет. Василий остановил сани и тихо, так, чтобы не разбудить своего секунданта вышел. Обогнув здание, молодой офицер приблизился к двери чёрного хода. Нажал на ручку, дверь не поддалась.

«Ну слава Богу, — подумал он, — так просто не войти».

В городе было совсем тихо, и неожиданно долетевший до слуха звук речи, удивил Василия. Ни стука подков, ни шороха полозьев, ни ржание, а только лишь голоса и осторожные шаги.

Поручик повернулся и быстро отошёл от двери, покидая освещённую зону, присел на корточки и замер. Напряжённо он смотрел на запертый чёрный ход. Шипел, разбрызгивая синие искры, адский газовый фонарь. Минуту проходила за минутой. Никаких голосов уже не было слышно.

Василий начал замерзать и хотел вернуться в свои сани, когда вдруг увидел две фигуры, качнувшиеся в неверном сильном свечение фонаря. Теперь голоса прозвучали совсем близко, но Василий Макаров не понял ни одного слова. Говорили на чужом языке.

Неплохо зная немецкий язык, в полку было много теперь немцев, и он специально упражнялся, Василий был удивлён, что совсем ничего не понимает.

«Неужели французы? — подумал он. — Откуда среди ночи в Санкт-Петербурге пешие французы в оборванных шубах?»

Отчётливо он видел две крупные фигуры. Он услышал, как болезненно скрипнула запертая дверь. Скрипнула, но не поддалась.

Мягко прозвучало какое-то слово на непонятном языке. В свете фонаря блеснуло короткое широкое лезвие. Лезвие было вставлено в щель, но нажать на рукоятку взломщик не успел.

Василий вскочил на ноги, подпрыгнув на месте, возвращая подвижность застывшим членам, и, выхватив саблю, кинулся широкими шагами к злодеям.

Опять короткое слово на незнакомом мягком языке. Слово в ответ. Было похоже, что двое говорят, набрав в рот горячей картошки.

   — Стой, сука! — крикнул Василий, размахивая саблей. — Стой!

Но почти бесшумно возникшие взломщики, также бесшумно мгновенно исчезли. Они будто растворились в морозном воздухе так быстро, что возникло даже сомнение: не привиделись ли они вообще.

«Почему они не стали драться? — возвращаясь в сани и натягивая поводья, соображал Василий. — Почему они бежали? Наверное потому, что не драться пришли, а убивать. Но это не был тот клеймёный в шапке, это были какие-то французы, да и язык-то на французский не похож. Может быть, англичане? Странно. Утром пойду к Бурсе, всё ему расскажу, всю правду. Пристрелю этого нахала и поеду! Нужно было сразу же рассказать о моем ночном визите, честь честью, но жизнь девушки подороже станет!»

Только что воздух был чист, и при каждом вздохе, будто крепкою водкой, ночь обжигала горло. Как вдруг посыпал с неба, закружил густой тёплый снег.

Когда Василий Макаров вместе с Афанасием выбрались из саней, все были уже на месте. Секунданты сошлись и начали переговоры.

Трипольский, заложив руки за спину, прохаживался туда и обратно. Между двух прямых берёз — похоже, мысленно считал шаги.

Василия насмешил доктор. Доктор был жирный, лысый. Он всё время снимал шапку и вытирал ею лицо. Из-под руки доктора, из-под меха, будто вспыхивали маленькие напуганные глазки.

Когда, закончив переговоры, один из секундантов подошёл к Трипольскому, тот спросил угрюмо и раздражённо:

   — Нормального доктора не было? Зачем вы такого-то взяли?

   — Да мы его с трудом уговорили, — обиделся секундант, — их всего трое было. Одного поручик Игнатенко со злости застрелил. Другой с лихорадкой лежит, а третий в Баден-Баден на воды укатил нервы подправлять.

   — А это, что же, четвёртый?

   — Не хотят доктора в наших играх участвовать, Андрей Андреевич. Не хотят. Говорят: вас под трибунал и отпустят. А мне плетей и в Сибирь, чтоб неповадно другим.

Чёрный лакированный футляр с медными застёжками выплыл среди крутящегося снега, будто во сне. Василий потёр глаза.

   — Прошу, господа, — сказал Афанасий, и голос его повторился глухим эхом.

Трипольский первый вынул из футляра, заранее приготовленный заряженный пистолет, и отошёл на обозначенную позицию. В белой тёплой пелене фигура его в огромный медвежьей шкуре, показалась Василию какой-то нереальной, гигантской. Трипольский был без шапки и без парика. Он хорошо выспался, но был на что-то зол и раздражённо морщился.

Когда рукоятка пистолета легла в ладонь Василия Макарова, он вдруг почувствовал такой острый приступ тоски, что захотелось плакать. Никогда не было с ним такого, хотя стоял он перед смертью, глаза в глаза не раз.

«Умру я теперь, — понял Василий. — Глупо умру, бессмысленно. Кабы пару турков с собой в могилу уволок, а то этого щёголя. Угораздило меня стреляться».

Доктор накрылся полостью и зажал уши. Он не услышал выстрела, только почувствовал сильный удар в бок. И тут же крепкие руки Афанасия выкинули его из саней на мороз.

   — Ваша очередь, — сказал печально Афанасий. — Гляньте доктор, может быть, можно что-то ещё сделать?

Трипольский стоял среди снегопада в распахнутой шубе, разглядывая огромную, прожжённую пулей дыру в мехе, а Василий Макаров лежал на боку, подтягивая колени.

Оба дуэлянта промахнулись с одиннадцати шагов. Метивший в сердце Макаров, только испортил шубу. А целившийся в лоб Трипольский, попал в живот.

   — Ох, зачем же, — суетился, с трудом поворачивая умирающего на спину, — зачем же так неаккуратно стрелять? — явно адресуясь к Трипольскому, бормотал он. — Нужно было его убить либо слегка подранить, но посмотрите, что вы натворили злодей.

Василий хрипел. На губах вздувалась розовая пена. Доктор, быстро разрезав одежды, разглядывал рану.