Восхищение фюрера вызывал лишь его венский духовный учитель – бургомистр Карл Люгер, умевший зажечь народ яркой речью. Гитлер стал последовательным антисемитом благодаря живому слову Люгера и верил, что тем же способом он сам сможет убедить весь мир.
Нацизм был культурой устной речи. Его языком стала демагогия, его речь – рев с трибун перед восторженными слушателями под развевающимися знаменами со свастикой. В отличие от кайзеровской Германии, в культуре нацизма словесная агрессия не была заменой поступка, а его подготовкой. Живое слово было зачином действия, инструментом, помогающим достичь желаемого результата.
Гитлеровская риторика придала антисемитизму новые черты, основательно изменила его суть. Вероятно, будущий фюрер вначале не очень представлял себе, как бы он поступил с евреями, доведись ему прийти к власти в Германии. Но его антисемитизм, в отличие от всех его предшественников, изначально был не просто словом, а действием. Горы написанных антиеврейских текстов становились в его руках новым, не известным ранее, ведущим к катастрофе взрывоопасным материалом.
Это изменение произошло незаметно для многих современников. Даже историки не всегда отмечают этот качественный скачок, подчеркивая скорее неразрывность развития антисемитизма от древности до наших дней.
Без сомнения, древняя традиция антипатии к евреям сыграла свою роль в том, что они оказались целью преследования, а также в том, что большинство населения Европы становились безучастными зрителями, когда на их глазах творился холокост. Очевидно также, что годы еврейской эмансипации развили эту традицию и приспособили ее к политическому контексту эпохи. Антисемитизм стал частью окружающей среды для людей того времени. Но между банальностью антисемитизма кайзеровской Германии и массовыми убийствами евреев в печах Освенцима лежит пропасть, которую не объяснить логикой естественного развития.
Есть старая арабская пословица, которую цитирует известный историк Марк Блох в книге «Апология истории»: «Люди имеют больше общего со своим временем, чем со своими овцами». И поясняет далее: «Историческое явление всегда может быть объяснено вполне удовлетворительно в рамках исследования своего времени. Это справедливо для всех фаз развития, как для той, в которой мы живем, так и для всех других. Если исследование прошлого забывает старую арабскую мудрость, то теряется доверие к его результатам».
Даже для историков трудно объяснить переход от традиционного и достаточно «вегетарианского» антисемитизма кайзеровской Германии к гитлеровскому «окончательному решению еврейского вопроса». Неудивительно, что большинство евреев – граждан Германии не восприняло случившееся в 1933 г. как начало катастрофы. Некоторым чутье подсказало правильное решение: как можно быстрее покинуть страну. Но и на этом пути их ждали почти непреодолимые препятствия.
Перед лицом угроз, исходящих от «нового порядка», лидеры еврейских организаций Германии решили сплотиться и основали в январе 1933 г. Имперское представительство немецких евреев, во главе которого стоял всеми уважаемый берлинский раввин Лео Бек, признанный ученый и председатель Общего союза раввинов в Германии. Другим лидером нового объединения стал Отто Гирш, человек без звания раввина, но пользовавшийся авторитетом как у религиозных, так и у нерелигиозных евреев.
Расовое безумие и его последствия
Кто такой, собственно говоря, еврей? Кто рассматривался в качестве такового в те годы? Это непростой вопрос. По «нюрнбергским законам» даже крещеные евреи, в том числе и исповедующие христианство, относились к числу преследуемых «неарийцев». В качестве расово-биологического признака, поскольку определить таковой не удавалось, была принята религия, которой придерживались дедушка и бабушка.
Евреи и крещеные евреи по двум причинам не могут рассматриваться как единая группа. Во-первых, мы не можем и не хотим предпринимать разделение на основе псевдонаучной расовой теории, в которой отсутствуют четкие критерии для определения расовой принадлежности и чья оценка рас в такой же степени безрассудна, как и аморальна. Во-вторых, и это по меньшей мере столь же важно, с социологической и психологической точек зрения речь идет о двух совершенно различных группах.
Если рассматривать преследуемых по расистским (не расовым!) соображениям не только в качестве объектов истории (что чаще всего имеет место), а видеть в них также и субъекты, не только реагирующие, но и действующие (каким бы ограниченным ни было поле их деятельности), тогда становится ясно, что евреи и христиане находятся в совершенно различном положении: еврей мог рассматривать свою судьбу в контексте еврейской истории. Он мог видеть в своих страданиях продолжение исторических преследований своего народа со времени его нахождения в диаспоре после разрушения Храма и находить для себя в таком толковании духовную опору. Но для неожиданно отторгнутого от общества, преследуемого христианина, брошенного своей церковью на произвол судьбы (сопротивление отдельных групп или лиц, придерживающихся христианского мировоззрения, было исключением), и обрушившееся на него несчастье воспринималось как природная катастрофа.
Я определяю евреев как людей, признающих свою принадлежность к еврейскому сообществу. Я сознательно избегаю называть их «единоверцами», потому что не всякий, кто считает себя евреем, обязательно должен быть верующим. Верность еврейской общине может быть основана на осознании принадлежности к этой исторической общности либо же к данному национальному меньшинству.
В таком крупном городе, как Берлин, столице так называемого Германского рейха, даже во времена самых страшных преследований, когда ставилась цель «очистить» город от евреев, призрачная еврейская жизнь все же была возможна. В миллионном городе жители, в том числе и евреи, оставались в значительной степени анонимными. В отдаленной от района своего проживания части города еврей мог решиться выйти на улицу без желтой звезды, без большого риска быть узнанным и задержанным. В крупных городах всегда имелось больше просвещенных, скептически и критически настроенных людей, в первую очередь рабочих с левыми убеждениями, противников режима из других слоев населения, чем в сельской местности или в небольших городах. В крупном городе для преследуемого было больше шансов найти смелых друзей, которые могут помочь в случае опасности, часто с угрозой для собственной жизни. Этим людям Берлин также давал большие возможности прийти на помощь, чем маленькое местечко. Поэтому в нацистский период столица и провинция были для евреев разными мирами.
По этим причинам евреи постоянно стремились в Берлин. Они появлялись в городе как беженцы. Лишь в Берлине евреи могли немного передохнуть, так как здесь они не подвергались постоянным оскорблениям и издевательствам. Они могли ходить по улицам, не опасаясь приставаний, оскорблений или избиения. Кроме того, они находили совет и помощь у еврейских организаций; самое большое еврейское сообщество Германии старалось поддержать их. Вначале многие прибывали в Берлин, чтобы попытаться затем эмигрировать, ведь из маленького городка сделать это было значительно труднее. Но и эту надежду пришлось в 1941 г. оставить, и прибывшие в город беженцы должны были разделить судьбу коренных, часто в течение многих поколений живущих здесь берлинских евреев. Так как поток беженцев статистикой не учитывался, точные данные об их численности назвать весьма трудно.
Для иллюстрации положения евреев в Берлине и отношения к ним широких слоев берлинского населения я хотел бы привести рассказ одной современницы: «Еврейский мужчина по имени Адольф Погода должен был что-то сделать в одной из своих квартир на Прецлауэрштрассе, которая находилась в удаленной части города, на расстоянии нескольких километров. Так как евреям запрещалось пользоваться общественным транспортом, он снял свою желтую звезду и положил ее в карман. Потом он сел в метро и поехал домой. В поезде ему захотелось чихнуть, и он вытащил из кармана носовой платок, случайно захватив и звезду, которая, описав большую дугу, приземлилась на пол. Итак, он был разоблачен. Что произошло дальше? Офицер высокого ранга поднял знак с пола и передал его хозяину с элегантным поклоном и со следующим словесным сопровождением: “Разрешите передать Вам этот предмет. Он Вам еще определенно понадобится”. В переполненном купе раздался дружный смех. Ничего страшного не случилось. К счастью, рядом не оказалось фанатичных нацистов». В Берлине такое было возможно! Я рискну утверждать, что такое возможно было только в Берлине!
