– Браво, мой!… Браво, Семен! - Джао склоняет голову в шутливом полупоклоне. - Можно сколько угодно говорить об эффективности, но причина нашего раскрытия одна: мы устали от безвестности. Мы хотим признания, а может, и поклонения. О, нет, мы никогда не признаемся себе в этом, нет, никогда! Но наши глубинные мотивы именно таковы, как ни печально.

– Ну и что? - спрашивает Тилос после раздумья. - Что в этом плохого? Если это естественное чувство, может быть, ему стоит поддаться? В конце концов, от того, что нам благодарны, никому плохо не бывает.

– Вот это и есть самая главная ошибка, которую мы допускаем. Человек терпеть не может быть благодарным другому. Благодарность - узы, ограничивающие свободу. Доселе свободный индивидуум вдруг оказывается связанным некими моральными обязательствами, необходимостью принимать во внимание чужое мнение, возможно, отличающееся от собственного. Тут уже начинает бунтовать его собственное подсознание. И ты, оказав ему явную услугу, неожиданно оказываешься его врагом. Выхода всего два: либо навсегда пропасть с горизонта - а лучше вообще на нем не появляться - либо становиться Силой, навязывающей себя другим. А навязывая что-то силой, ты как Хранитель неизбежно становишься на путь саморазрушения. Вот такой выходит финт ушами… Мы, к сожалению, выбрали второй путь. И нынешняя эффективность наших действий - она, увы, временная. Сопротивление будет нарастать все быстрее.

Тилос передвигает легкое кресло, подставляя лицо теплому солнечному лучу, жмурит глаза.

– Но это не единственный мотив за моим протестом, - неторопливо продолжает Джао. - Когда наша организация только создавалась, считалось, что мы вообще должны вмешиваться только в самых крайних случаях. В человеческой истории даже за страшными падениями, бывает, следуют великие взлеты. Нельзя убрать из человеческой жизни проблемы и несчастья и не превратить его в бездумное животное. Только преодолевая трудности, человек использует единственный орган, отличающий его от животного - высокоразвитый мозг. Обеспечить бесплатное всеобщее счастье означает превратить человеческую цивилизацию в свинарник, заполненный сытым похрюкиванием. И не имеет большого значения, умрут ли свиньи от старости или под ножом мясника.

– И на какую высоту поднимут человечество страдания матери, чей грудной ребенок умер во время эпидемии? - жестко прищуривается Тилос.

– Они подвигнут ученого на создание вакцины, причем не только от этой болезни. Равно как повальный голод и мор в результате неурожаев послужат толчком к изобретению многополья, плуга и минеральных удобрений. И все, что мы можем сделать, это спасти нескольких младенцев. Но спасти всех мы не просто не можем - не имеем права.

– А легче ли матери от того, что ее горе послужило причиной прогресса?

– Не легче. Но мы не можем изменить этот мир. Развитие идет через страдание. И когда все страдания окажутся искоренены, история человечества закончится. Художники, чьи картины никому не нужны, писатели, чьи тексты так и останутся непрочтенными, и ученые, бессмысленно копящие знания… А потом исчезнут и они. И все, что останется, это сытый свинарник. Лишь изменив звериную природу человека, можно найти другой путь - но уже нечеловеческий. Мы так и не смогли на это решиться…

– Мы?

– Хранители, разумеется, - как-то слишком быстро откликается Джао. Его взгляд устремлен куда-то в сторону. - Так что наша начальная задача - лишь сглаживать пики и провалы развития человечества. Не допускать катастроф, после которых цивилизация не сможет восстановиться, и достижений, что неизбежно приведут к провалу в пропасть. Не более. Свой путь развития люди должны определять сами. Но, обнаружив себя, мы из Хранителей стремительно превращаемся в простых охранников. Пастухов, гонящих человечье стадо в нужном им направлении и даже не способных гарантировать, что это не дорога в пропасть. Мы обречены, и лучшее, что мы еще можем сделать, это прекратить свое существование. Так уже случалось и раньше…

– Когда? - в глазах Тилоса вспыхивает живой интерес. - Разве до нас были другие организации? В Архиве нет никаких упоминаний, я специально смотрел.

– Это не афишируется. Я пришлю тебе инструкцию, как добраться до этих сведений.

– Обязательно ознакомлюсь, - Тилос хмыкает. - Вообще, похоже, в Архиве куда больше всякой всячины, чем мы знаем. Взять те же куклы. Отличная штука. Электромагнитные эффекторы в пальцах - полный улет! Теперь я могу имплантировать ментоблок без постороннего оборудования!… - Внезапно он словно гаснет. - Не то, чтобы мне нравилось ставить ментоблоки. Жуткая это вещь - прямая модификация личности.

– Немногие так думают, - Джао с интересом смотрит на него. - Но ты чувствуешь правильно. Это то самое средство, которое далеко не всегда оправдывается целью. Но наши куклы - действительно прекрасное нововведение. Я сразу понял, что они придутся ко двору. Я вижу, ты полностью освоился со своей? Даже сюда пришел в ней.

– Я иногда забываю, что мое настоящее тело лежит где-то далеко в контрольной комнате, - смущенно улыбается Тилос. - Как будто в этой шкуре родился… Ладно, пойду. Я, наверное, и так тебя сильно отвлек.

– Нет, не слишком сильно, - смеется Джао. - Я уже давно не общался с кем-то, кто так внимательно меня слушает. По большей части от меня отмахиваются, как от мухи. Так что не стесняйся, заходи еще.

– Спасибо. Обязательно.

Терраса пустеет. Медленно тускнеет солнце, растворяются во мраке луг и леса. Серый туман заливает помещение, клубится вокруг кресла, в котором съежилась одинокая человеческая фигура.

– Почему он запросил личный контакт? - кажется, Джао произносит слова сквозь стиснутые зубы. - Почему отказался от обычной связи?

– Он подозревает, что я перепрограммирован, - сухой голос Робина гулко отражается от голых стен. - Он не понимает, кто и как может вмешиваться в мою работу. Судя по некоторым репликам, он предполагает самоуправство Ведущей или кого-то из членов Совета. Есть шанс, что в скором времени он докопается до запретных областей. Наверное, стоит проработать набор ложных данных, указывающих…

– Нет! - резко обрывает его Джао. - Это уже совсем неспортивно. Пусть все идет, как идет. И если именно ему суждено вывести меня на чистую воду, так тому и быть. Да и вообще пора заканчивать эту комедию. Если это судьба - пусть…

– Ты веришь в судьбу, Демиург?

– В моем возрасте вообще сложно во что-то верить, - горько усмехается тот. - Интересно, сколько же мне лет, местных, я имею в виду? Впервые над этим задумался. Девятьсот… да, почти девятьсот пятьдесят тысяч. Еще немного - и можно справлять юбилей. Даже страшно становится. Ох, страшно… Нет, судьба - это просто речевой оборот. Я не верю ни во что, за одним исключением. Я давно забыл себя в молодости. Но хочется верить, что когда-то я был похож на этого мальчика…

Михась в растерянности оглядывался по сторонам. Через затененные окна машины все снаружи представлялось в полувечерних тонах. Даже солнце, не по-осеннему весело сияющее с неба, превратилось в какую-то неприлично потертую медную монету.

– А куда едем-то? - нерешительно спросил он Васяна, развалившегося на переднем сиденье и курившего невообразимо вонючую сигарету. - Я тут вроде бы как… ну, на работу опоздаю… Завлаб с меня шкуру спустит, если что…

– Не дрейфь, программист, - спокойно ответил тот. - Будет тебе и дудка, будет и свисток. Напишут такую отмазку, что твой шеф и пикнуть не посмеет. А посмотрят на тебя умные люди, да понравишься ты им - вообще на новую работу переведут, и сможешь ты на своего завлаба с высокой колокольни поплевывать, - Васян сплюнул в окно. - Помнишь Рыжего?

– Ну да… Мне тогда еще дома от жены влетело за то, что на рогах приполз, - смущенно улыбнулся Михась. - А что?

– Ну, я не программист, у меня специальность другая, - объяснил Васян. - А вот он - спец, да такой, что закачаешься. Проверяли мы тебя, значит. Вдруг и не программист ты никакой, а так, языком треплешь. Попался нам как-то такой, - Васян снова сплюнул в приоткрытое окно, чуть не попав на деловито пробегавшую мимо дворняжку. - Все бил себя пяткой в грудь да кричал, что он по машинам самый крутой в городе… - Васян замолк.