Отчеты. Справки. Графики. Сводки. Сотни людей по всей стране по крупицам собирали информацию, не зная, зачем и для кого. По нитям гигантской паутины тайной полиции эти капли стекались в аналитический центр, скромно носивший название канцелярии Народного председателя. И он, Шварцман, - гигантский паук в центре этой паутины. Серый. Малоизвестный. И могущественный. Возможно, даже могущественнее самого Народного Председателя.
Почти три десятилетия он оставался верным другом, а потом и соратником пареньку из детдома, с которым судьба свела его в отрочестве. Заморышу с голодным взглядом тогда, могучему изворотливому Народному Председателю сегодня. Страна развивалась, росла, ученые открывали законы природы, а рабочие плавили сталь, из которой потом делали мощные танки. О да, его заслуга в том, что страна процветала, немалая. И, конечно, приходилось избавляться от горластой, но пустой мелюзги, что-то кричавшей по грядущую катастрофу, деградацию промышленности, умирающую деревню, и вообще пользовавшейся временными затруднениями, чтобы обратить на себя внимание. С такими разговор был короткий. Или срок за тунеядство, или психиатрическое обследование правильными врачами, или суд за мужеложество… Кому-то давали и уголовные статьи, если позволяла должность или находился повод. Но по пустякам, конечно, не зверствовали. Каждый человек мнит себя пупом земли, и если за это отрывать головы, придется отрывать их всем. Пусть себе мнят, но только тихо, про себя. На кухне или в узком кружке таких же пустоголовых интеллигентов. Редко, очень редко приходилось идти на крайние меры, и все было к лучшему. К процветанию страны. А сколько удовольствия начальник канцелярии получал, когда удавалось зацепить настоящую банду - убийц, насильников, воров! Интеллигентишки хотя бы полагали, что пытаются помочь стране. Эти же внаглую рвали ее на куски, и их чаще всего живыми не брали. Без разбору - сам воровал или только на стреме стоял. Временные трудности на то и временные, что никогда не ослабляют организм по-настоящему. А паразитирующие на нем в момент недомогания простейшие рано или поздно окажутся уничтоженными иммунной системой.
Но чем дальше, тем больше становилось понятным, что временные трудности плавно переходят в постоянные. Экспорт зерна, с таким трудом налаженный в страшную эпоху Железняка ценой жизней десятков тысяч кулаков, жадно прячущих зерно в ухоронках, из реки превратился сначала в ручеек, а потом иссяк совсем. А еще потом страна впервые начала закупать хлеб за границей. Один пожилой грузный сахарец, матерый и опасный враг, которого, по слухам, уважал даже Вождь, узнав об этом, заметил, что боялся умереть от старости, но, видимо, умрет от смеха. Жестоко усмиренная и введенная в рамки крестьянская вольница, давно забывшая веселые времена Разгуляя, так и не превратилась в хорошо отлаженную машину по производству продуктов. Стада хирели, урожаи падали, и даже удобрения, тоннами засыпаемые в тощую землю, не спасали. Только нефть, которой Сахару обделила матушка-природа, и спасала страну от голода.
Не лучше вели себя и рабочие. Лишенные вечной угрозы занесенного над головой топора, они все больше и больше ленились и хуже работали. Брак временами достигал немыслимых количеств, и даже штампик качества получил в народе обидное прозвище "лучше не можем". Техника на заводах разворовывалась, кажется, быстрее, чем поставлялась туда. Новейшие станки с числовым управлением, оставленные по недосмотру в заводском дворе, за две-три ночи раздевались до основания. Стоимость дорогущей электронной схемы у скупщика равнялась одной бутылке водки, а шла она на производство средневолновых приемников отвратительного качества, через которые потом неслись вражеские радиоголоса.
Нет, конечно, тайная полиция боролась и с этими негативным явлениями. Расхитителей штрафовали, заставляли возмещать ущерб, иногда даже отправляли на принудработы - но лучше работать они не начинали. Даже просто уволить их директор завода не мог или не хотел - план всегда горит, да и как плохо относится к человеку, который по мелочи делает то же, что ты - по-крупному? И все чаще и чаще среди преступников оказывались свои - лейтенанты, капитаны, полковники…
Временами в своем пустом тихом кабинете Шварцману казалось, что паутина, прежде сплетенная из стальных канатов, рвется и расползается на части, словно гнилая пенька. Контроль незаметно ускользал из рук, и чувство бессилия все чаще заставляло горбиться в уютном кожаном кресле. В такие моменты он все острее ощущал приближающуюся старость. Но волчьи повадки снова брали верх, и он опять и опять размышлял, приказывал, побеждал и торжествовал.
Сейчас же чувство бессилия отступать не собиралось.
Да, горько думал он, оглядываясь назад, ему многие могли бы предъявить счет. То, что мыслилось борьбой за государственные интересы, зачастую оборачивалось мышиной возней, дракой за лучший кусок пирога, просто сведением счетов. Тот наивный паренек, каким он был когда-то давным-давно, в другой жизни, наверное, ужаснулся бы, увидев, во что ему предстоит превратиться. Но он всегда знал черту, которую нельзя переступать даже в мыслях. Те, кто сами не лезут в драку, не должны страдать. Да, их можно погонять, пусть даже и жгучим кнутом, направляя правильной дорогой, но это лишь для их пользы. А травля наркотиками собственного народа - такая пропасть ужасала его. Когда этим занимались простые бандиты, он знал что делать. Но когда оказалось, что этим занимаются те, кому положено бороться с заразой?
Может ли такая гниль поразить целое Управление, если ей не заражен сам Директор? А Директор… битый жизнью в дворцовых интригах, многократно повергнутый в прах и снова упорно карабкающийся наверх Дуболом, Дровосеков Петр свет Казганович, он слишком осторожен, чтобы ввязаться в подобную авантюру самостоятельно. Неужели… неужели к этому причастен и Саша?
Саша. Заморенный, но всегда веселый вихрастый паренек, по кличке, разумеется, Трезор (переделанной из "Тремора"), в детдоме сидевший с ним за одной партой. Вечно голодный, но обязательно делившийся с друзьями ворованными у рыночных торговок лепешками из картофельных очистков. Нахально сдиравший контрольные по математике прямо под носом у учителя и охотно, пусть и не всегда правильно, подсказывавший плывущим у доски товарищам. Потом их дороги разошлись, чтобы позже сойтись снова, уже навсегда. Где, когда Трезор успел измениться настолько, что для каких-то своих целей убивает наркотиками целые города? Как он может не понимать последствий?
И что делать ему, стареющему разжиревшему еврею с опасным сахарским происхождением? Смириться и позволить жизни катиться своим чередом? Уйти в отставку в надежде, что ему позволят мирно дожить свою жизнь где-нибудь в глухомани под бдительным присмотром вчерашних подчиненных? Или попытаться переубедить? Нет, это бессмысленно. Даже в детстве Трезор отличался невероятным упрямством. Нет, невозможно…
Он повернул ключ, отпирая ящик стола, извлек на свет тонкую папку. "Дело номер…". Уголовное дело. Еще полгода назад оно не могло бы существовать. Но сейчас, когда по новому закону уголовные дела дозволялось заводить с двенадцати лет, оно лишь одно из десятков. В перспективе - сотен и тысяч.
Негромко шелестят переворачиваемые страницы. Родился… оставлен родителями… детский дом… Судьба, как две капли воды похожая на его собственную. Но он сумел забраться по лестнице на самый верх, зубами и когтями вырывая у фортуны свое. Этому же пареньку жизнь не оставила и единого шанса. Молодежная банда. Насильно посажен на иглу главарем-наркоманом. За три года - переход от легкой "мути" к тяжелым опийным наркотикам. Сознался в двадцати четырех разбойных нападениях, все - с человеческими жертвами. Попался, убив молодую девушку, девочку чуть старше себя, за кошелек с мизерной стипендией - десятки ножевых ранений, выколотые глаза, отрезанные пальцы. Зачем он резал пальцы? Откуда такая бессмысленная жестокость? На допросе он так и не смог объяснить.
Тринадцать лет. Страшная ломка. Собачья смерть в камере КПЗ.
