— Скорее странная комбинация, — улыбнулась Клавдия.
— У нас нет планов, — быстро сказала Елена.
— Она хотела сказать, что у нас есть планы, но мы будем рады отложить их в сторону и пойти с тобой.
Гай посмотрел на сестру резко, почти сердито. Красс объяснил, что конечно, старшие члены семьи тоже приглашены, но они отказались. В парфюмерных фабриках для них нет новизны, а хозяйка дома заметила, что ей противопоказано слишком много дышать дымом, как правило, это вызывает у нее головную боль.
Чуть позже они отправились в парфюмерную. На носилках их доставили в более старую часть Капуи. Улицы там стали уже, многоквартирные дома выше. Очевидно, что даже мягкие постановления о жилых домах здесь не соблюдались, поскольку многоквартирные дома высились вверх, как расставленные в сумасшедшем беспорядке детские кубики. Довольно часто они, казалось, встречались наверху, где были скреплены деревянными балками. Несмотря на раннее утро и ясное синее небо, на этих мрачных улицах царили сумерки. Улицы были грязными; мусор вываливался из квартир и оставался лежать, пока он не сгниет, и неприятный запах мусора все больше смешивался со сладким, отвратительным ароматом парфюмерных масел.
— Понимаете, — сказал Красс, — почему наши фабрики здесь. Сам запах служит полезной цели.
На этих улицах не встретишь ни одного из хорошо одетых, ухоженных домашних рабов, заметных в лучших частях города, и носилок было немного. Грязные, полуголые дети играли в водосточных желобах. Плохо одетые женщины торгуют собой за еду, стоя на тротуарах или сидят в дверях многоквартирных домов, кормя своих младенцев. Слышалась болтовня на незнакомом диалекте, и из окон разносились запахи странной пищи.
— Какое ужасное место! — сказала Елена. — Вы действительно имеете в виду, что духи выходят из этой выгребной ямы?
— Это действительно так, моя дорогая. Больше и лучше парфюма, чем здесь, не производят в любом другом городе мира. Что касается этих людей, большинство из них — Сирийцы, Египтяне, некоторые Греки и Евреи. Мы попытались запустить наши заводы с помощью рабов — но это не сработает. Можно заставить раба трудиться, но нельзя заставить его не портить то, что он производит. Он не заботится об этом. Дайте ему плуг или серп, лопату или молот, и вы увидите, что он наделает, и в любом случае такие инструменты трудно испортить. Но дайте ему переплести шелк или виссон или хрупкие реторты или поручите точные измерения и движения, поручите ему часть работы на фабрике и, конечно же, как Бог свят, он испортит работу. И бесполезно бить его; он все равно портит работу. Что касается наших пролетариев — какой у них стимул для работы? В любом случае их десяток на каждую вакансию. Зачем одному работать, когда другие девять лучше живут на пособие и проводят дни в азартных играх или на арене или в банях? Они идут в армию, потому что там открывается возможность разбогатеть, если вам повезет, но даже в армии они должны все больше и больше превращаться в варваров. Но они не пойдут на завод за жалование, которое мы можем заплатить. Мы разорили их гильдии, потому что нам пришлось разорить их гильдии или отказаться от фабрик. Итак, теперь мы нанимаем Сирийцев, Египтян, Евреев и Греков, и даже они работают только до тех пор, пока они не смогут сэкономить достаточно, чтобы купить гражданство с помощью какого-нибудь мелкого политикана. Я не знаю, какой будет конец. Как бы то ни было, фабрики закрываются, а не открываются.
Теперь они оказались на фабрике. Это было низкое деревянное здание, приземистое и уродливое среди многоквартирных домов. Около ста пятидесяти футов площадью, потрепанное и износившееся, дощатая обшивка, часто сгнившая, а доски отсутствуют здесь и там. Лес дымящихся труб высовывался над крышей. Вдоль одной стороны здания тянулась загрузочная платформа, возле которой стояло несколько вагонов. Они были доверху завалены кусками древесной коры, корзинами с фруктами и глиняными черепками.
Носилки Красса остановились у фасада фабрики. Вот, широкие деревянные ворота распахнулись, и Гай, Елена и Клавдия получили первое впечатление о внутренней части парфюмерной. Здание было одним большим сараем, потолок поддерживали деревянные балки, и большая часть потолка представляла собой ставни, чтобы пропускать воздух и свет. Место было заполнено теплом и светом от открытых печей. На длинных столах стояли сотни глиняных кувшинов и тиглей, а лабиринт конденсирующих змеевиков дистилляторов, был чем-то вроде странного сна. И над всем этим царил густой, тошнотворный запах ароматических масел.
У посетителей сложилось впечатление, что вокруг трудятся сотни рабочих. Маленькие, коричневые люди, бородатые, многие голые, не имеющие ничего, кроме набедренной повязки, они наблюдали за перегонным кубом, топили печи, стояли у разделочных столов и рубили кору и фруктовую кожицу, или заполняли маленькие серебряные тубы эссенцией, заливая драгоценное вещество каплю за каплей, герметизируя каждую тубу горячим воском. Остальные очищали фрукты и нарезали белые полоски свиного жира.
Местный администратор — Римлянин, которого Красс представил просто как Авла, без намека на звание или фамилию, — приветствовал генерала и его гостей сочетанием елейности, жадности и осторожности. Несколько монет от Красса заставили его стараться еще больше угодить им, и он провел их по одному и по другому проходам цеха. Рабочие продолжали трудиться, их лица жесткие, замкнутые и горькие. Когда они искоса поглядывали на посетителей, выражение их лиц заметно не менялось. Из всего, увиденного там, рабочие были самыми странными для Гая, Елены и Клавдии. Никогда раньше они таких людей не видели. Было в них что-то чуждое и пугающее. Они не были рабами — но не были и Римлянами. И им не нравилось сокращающееся количество крестьян, которые все еще цеплялись за клочки земли здесь и там в Италии. Они были разными людьми, и их разница была тревожащей.
— Наш процесс здесь, — объяснил Красс, — это перегонка. За это следует поблагодарить Египтян, но они никогда не могли превратить перегоночный процесс в массовое производство. Рим это организовал.
— Но когда-то это было иначе? — спросил Гай.
— О, да. В старые времена люди полагались на естественное производство ароматов — преимущественно олибанума, мирры и, конечно, камфары. Все это смолы, и они проступают на коре деревьев. Я слышал, что на востоке, у людей есть плантации таких деревьев. Они надрезают кору и собирают смолу как обычный урожай. По большей части благовония сжигают как ладан. Так что Египтяне изобрели не только бренди, открывающее для нас кратчайший путь к пьянству, но и духи.
Он провел их к одному из разделочных столов, где работник нарезал лимонную кожуру, тонкими словно бумага прядями. Красс показал одну из этих прядей на свет.
— Если внимательно присмотреться, вы увидите масляные мешочки. И, конечно же, вы знаете, насколько ароматен запах кожицы. Это основа — не только лимон, конечно, но сто других фруктов и кусочков коры — для получения драгоценной квинтэссенции. Теперь, если вы последуете за мной…
Он привел их к одной из печей. Там был приготовлен большой горшок с кусочками кожуры. Когда он был установлен на плите, к нему болтами прикрепили металлическую крышку. Медная трубка выведена из крышки, скручивается и скручивается кольцами, змеится под проточной водой. Конец трубки подается в другой горшок.
— Это все еще, — объяснил Красс. — мы готовим материал, будь то кора, листья или кожура фруктов, пока не выпарятся масляные мешочки. Затем масло поднимается с паром и мы конденсируем пар проточной водой. Он привел их к другой печи, где все еще выпаривали.
— Вы видите, там течет вода. Когда горшок будет готов, мы охладим его, и масло соберется наверху. Масло является квинтэссенцией, ее тщательно собирают и запечатывают в этих серебряных тубах. Остается прекрасная ароматная вода, которая в наши дни становится настолько популярной, как напиток во время завтрака.
— Вы имеете в виду, что мы ее пьем? — воскликнула Клавдия.
