Надо же, ваш сын входил в одну восьмерку с отцом мистера Горринга!
Увы, мистер Картрайт. Мой покойный сын тоже оказался в этой проклятой команде! На финише мальчишки были так счастливы, что смогли вернуть Оксфорду его славу, ведь вырваться вперед за Барнсским мостом практически невозможно! — и смеялись над глупой старой легендой, пророчащей скорую смерть всем гребцам из такой команды как жестокую плату судьбе за нереальный успех. Но чрез год началась война, и за пять лет никого из них не осталось в живых…
Огасту стало неловко от того, что он из пустого любопытства разбередил воспоминания почтенного джентльмена. Чтобы хоть как-то оправдаться, он пробормотал:
Но сэр Глэдстоун, ведь он жив!
Жив… — судья глубоко вздохнул, снял очки и потер переносицу. — Жив потому, что не попал в жернова той войны. Помните китайскую притчу об от- носительностй беды и радости? У землепашца родился сын — радость! Сын упал и охромел — беда! Началась война, и хромого сына не призвали в армию — радость! Так и вышло с Глэдстоуном. Его увезли в госпиталь прямо с регаты, на финише ему стало совсем худо, фотографу пришлось просить поддержать его под руки, чтобы сделать общий план. После этого происшествия суфражистки взвыли воем, а газетчики им вовсю подпевали: не слишком ли дорогую цену платит британское юношество за спортивные победы во славу своих колледжей? Но вот настал пятнадцатый год! И тогда никто из них не задавался вопросом, не слишком ли высока цена военных побед — когда проклятые боши смешивали цвет британской нации с грязью при Сомме, травили газом и топили вместе с крейсерами. Хотел бы я увидеть на этой стене рогатую каску с убитого боша вместо охотничьего трофея — вот был бы лучший памятник моему бедному мальчику!
Мистеру Горрингу еще повезло: он умер в госпитале, успев увидать новорожденного сына. Семья смогла с ним проститься… А моего несчастного Ричарда никто не искал, когда его смыло с палубы в разгар боя! Соленая вода стала ему могилой. Но сэр Глэдстоун не мог быть призван в армию по состоянию здоровья. Ему было бы впору скорбеть о погибших друзьях и взывать к отмщению, а не распивать шампанское на приемах с Риббентропом да нашим развеселым высочеством и не ратовать в парламенте за политику умиротворения. Вояки же, как водится, идут на поводу у политиков и тоже лепечут о мире под оливами и стратегическом партнерстве. Какой, к черту, может быть союз между нами и проклятыми германцами?
Огаст решился прервать монолог достопочтенного Паттерсона:
Мистер Паттерсон, ни один член парламента не разделит вашего гнева больше, чем военный или офицер королевского флота. Например, коммандер Пинтер — убежденный противник политики умиротворения! — Огаст подался вперед и понизил голос, чтобы придать ему доверительные нотки: — Он даже оказался в опале у начальства, поскольку не скрывал своих взглядов. Поверьте, сэр, судебный штраф может сильно повредить его карьере — я приехал просить вас о помощи!..
Судья некоторое время молча разглядывал свои тщательно протертые до блеска очки, затем перевел взгляд на Огаста и с сомнением спросил:
Что же я смогу сделать?
Джентльмены внесут деньги на нужды местной благотворительности!
Пожалуй, я найду возможность и рассмотрю правомерность их содержания под стражей. Но боюсь, мистер Картрайт, даже при ваших очевидных дипломатических талантах не со всеми вам удастся договориться так же легко, как со мной! Мистер Честер — крепкий орешек! Он нашел средства и убедил лорда Глэдстоуна прибыть в Энн-Холл, чтобы лично участвовать в слушаниях об ущербе, причиненном особняку. Сэр Глэдстоун возглавляет фонд, распоряжающийся поместьем до объявления наследника… — судья хмыкнул. — Возвратив коммандеру свободу, я всего лишь обеспечу равенство сторон в процессе о взыскании ущерба! Соблюду принципы права, так сказать… хе-хе… Приезжайте сегодня на экстренные вечерние слушания и подумайте, где искать ключ от стального сердца мистера Честера, иначе вашему начальнику несдобровать.
Слушания будут экстренными?
Да. Энн-Холл — поселение скромных размеров, площади для содержания задержанных тоже невелики, так что мне volens-nolens придется выпустить и мистера Горринга, и прочих бедокуров. Инспектор просит освободить камеру — он задержал подозреваемого в убийстве графини Таффлет.
Никаких подробностей, кроме времени слушаний, судья не сообщил. Огаст обдумывал обескураживающие новости, пока автомобиль катил по проселкам Девона.
Даже сейчас коттедж покойной графини не выглядел осиротевшим, а больше напоминал оживленный отель. Прислуга сновала из комнаты в комнату с чемоданами и коробками, выбивала и просушивала перины, меняла скатерти, натирала паркет и чистила каминные решетки.
Анна тоже хлопотала на кухне: вместе с кухаркой они пересчитывали столовое серебро, сличали количество кухонной утвари с записями в учетных книгах, раскладывали по коробкам оплаченные и еще не погашенные счета.
«Старая леди» вела домовые записи крайне неряшливо! — сокрушалась миссис Диксис. — Теперь сам черт в них ногу сломит!
Все дело в том, что собственные средства леди Делии были весьма скромными, а личных вещей — лишь малая толика. Коттедж — полностью меблированный и оснащенный — был предоставлен ей в пожизненное владение согласно завещанию предпоследнего графа Колдингейма, и нынешний энтузиазм прислуги питался надеждой если не сохранить за собой место в доме, то по крайней мере исходатайствовать у душеприказчиков выплату жалования, которое покойница имела привычку задерживать.
Надеюсь, не будет никаких юридических препятствий и я смогу забрать собачек к себе? — переживала княжна. — Куда мне обратиться с такой просьбой? Боюсь, графиня не составила завещания и не предусмотрела пансиона для бедных животных…
Неужели у леди Делии совсем не было собственных средств? — поразился Огаст. — Ведь она как- то ухитрялась платить прислуге и каждый сезон устраивала охоту!
Не совсем так… Поэтому я не знаю, как мне поступить, мистер Картрайт, идемте в кабинет графини — я вам все объясню…
Они вошли в тишь и полумрак кабинета и сразу же пропитались ароматом дамских романов: рассыпавшейся рисовой пудры, чернил, греховных слез, засохших желтофиолей, разбитой любви и сердечных капель. Огаст вложил отнятый у Маргарет томик в трепетные ладони мисс Львовой:
Вот… Я хочу вернуть! — он смутился и добавил: — Леди Уолтроп брала почитать…
Леди Уолтроп прочла «Железную деву»? — поразилась княжна. — Это вульгарное «бульварное чтиво»? Такие романы не держат у себя люди нашего круга…
Но, похоже, леди Делия увлекалась их чтением, — Огаст обвел рукой кабинет: сочинения мадам Флер-дю-Мар расползлись по нему, как желтофиоли по запущенной садовой клумбе.
Щеки мисс Львовой залились румянцем, который был ей очень к лицу! Она потупилась и созналась:
Нет, что вы, леди Делия была умной и достойной дамой! Ради удовольствия она никогда не взялась бы читать ничего подобного. Графиня их сочиняла…
Что?!? — ахнул Огаст, испытав невероятное облегчение.
Да, миссис Таффлет ради заработка писала романы для невзыскательной публики, — кивнула мисс Львова. — Если у вас есть слезы — готовьтесь пролить их, говорят о таких книгах. На них большой спрос, а графиня постоянно нуждалась в деньгах. Детективы о леди-сыщике с собственным психоаналитическим методом пользовались успехом, особенно в Америке, а некоторые романы издали во Франции. Пока мы с мамой жили в Париже, мне иногда случалось подрабатывать переводами и готовить тексты к изданию. Я перевела две книги леди Делии. Графине было комфортно со мной сотрудничать, она пригласила меня в Девон, я продолжала помогать ей с рукописями — как секретарь…
— Бедная старая графиня! — взгрустнул Огаст. — Лучше бы она писала эссе об охоте и войне в африканских бушах. Ей бы не пришлось скрывать свое хобби!
Но дело было вовсе не в жанре, а в деньгах. Гонорары леди Делии были ничтожны как самостоятельный источник средств, но оказывались солидной прибавкой к прочим доходам, основным из которых служило пожизненное содержание, выплачиваемое по завещанию все того же графа Колдингейма. Появись у старой леди хоть какой-то иной официальный доход, она лишалась права проживать в коттедже и денежных выплат.
