Кто теперь будет заботиться о пациентах доктора Форестера? — переживала она.

Доктор был столпом скромного местного сообщества, — вздохнул каноник. — В этом качестве его никто не заменит. Но пациентов у него почти не осталось: сельские жители отличаются отменным здоровьем, а самый тяжелый больной в лечебнице был нездешний, горожанин. Вчера он умер. Впрочем, большой беды не случится, если доктор Уолтроп навестит сельскую больницу в качестве акта благотворительности. Скверная история, — вдохнул священнослужитель и галантно открыл двери перед Маргарет. — Надо же было такому случиться в канун весенней ярмарки…

Нежные веки мисс Львовой чуть заметно подрагивали: похоже, девушка задремала. Огаст осторожно поправил съехавшую на подлокотник шаль — можно было бы сказать, что они остались наедине с милой девушкой, если бы не доктор Рихтер. Психиатр сидел на диване с видом совершенно потерянным и механически отхлебывал из плоской фляжки. Лишь раз он поднял глаза на молодого человека и горько улыбнулся:

Столпы общества! Чтобы попасть в категорию местных ноблей, надо провести в чертовой дыре лет триста, обзавестись титулом, родовым замком и парой- тройкой ручных призраков.

Огаст присел рядом с ним — он прекрасно понимал, о чем толкует медик: он тоже частенько чувствовал себя «хромой уткой» в аристократических компаниях, из-за того что не мог опереться на мощное генеалогическое древо, хуже того — не знал, кто его настоящие родители.

Нет, доктор Рихтер не претендует на сельскую практику почившего коллеги Форестера. Он никогда не оспаривал исключительное право последнего промывать разбитые коленки, вскрывать чирьи и выдирать гнилые зубы у местных аборигенов под вывеской благотворительности — проще говоря, з-а-б-е-с-п-л- а-т-н-о. Потому что господин Рихтер прибыл в Британию с единственной целью — заработать. Хотя по большому счету принимать заманчивое предложение ему не следовало, надо было подыскать себе скромное место в Германии: канцлеры приходят и уходят, а наука остается! Или хотя бы на континенте — в обнищавшем провинциальном университете вольного Данцига или в захудалой клинике Швеции. Скучное, бесперспективное дело, зато безопасное!

— Уезжайте! Уезжайте отсюда, пока еще можете… — заклинал доктор Рихтер. — Чужакам здесь не место. Даже прислуга значит для здешних старожилов больше, чем чужак. Вам никогда не откроют правду о том, что происходит за толстыми стенами родовых гнезд и аккуратными шторками сельских домиков. Если хоть краешек их темной сути выплывет наружу, никто не будет доискиваться до настоящих причин: рука руку моет. Концы спрячут в зыбучий песок, а еще скорее — за спину чужака.

Он живет в этих местах достаточно долго, чтобы понять: затевается что-то недоброе! Он был весьма удивлен, когда леди Делия пригласила его на чай в обществе здешних ноблей, и, конечно, не должен был принимать приглашение; между их оздоровительным заведением и местной общиной уже долгие годы идет тайная война из-за спорных земель. Санаторий — заведение частное, врачи в нем — обыкновенные наемные работники, и, даже если бы они признавали справедливость притязаний, все равно не смогут самочинно размежевать земельные наделы по-новому. Но разве местным упырям втолкуешь такие элементарные вещи?

Когда сгорел сарай вдовствующей графини, виноватым сделали его предшественника, врача санатория. Обвинили в пренебрежении профессиональными обязанностями, в результате чего якобы опасный больной вырвался на свободу и совершил поджог. Так будет и на этот раз. В убийстве обвинят его — чужака, вдобавок иностранца, и ему очень повезет, если полиция переключится на пациентов! Проблема только в том, что в санатории нет больных, представляющих социальную опасность. Ведь он возглавляет не психиатрическую больницу, а всего лишь место, где сравнительно здоровые люди могут восстановить психическое равновесие или пережить последствия душевной травмы…

Доктор Рихтер обреченно вздохнул, хлебнул из фляжки, протянул ее своему прилежному слушателю и сделал приглашающий жест.

Огаст, преодолевая брезгливость, глотнул — мягкое обволакивающее тепло волной прокатилось по телу. Он честно признался, что разделяет тревоги доктора; откровенно говоря, он и сам успел возненавидеть здешние места! С того дня, как он сюда приехал, точнее, с той ночи, которую он впервые провел в Энн- Холле, его мучают кошмары! В недавних снах он уже видел всю ту жуть, что случилась сегодня: зыбучие пески, ров у стены замка, и утопленников, и удавленников, и голову, насаженную на спицу; ее отрубают мечом или огромным ножом, она падет на пол, со звоном катится по мостовой в сиреневую даль…

Лицо психиатра мгновенно изменилось. Так меняется охотничий пес, заслышав рожок псаря. Доктор Рихтер привстал и стал рассматривать профиль Огаста:

У вас интересный череп, молодой человек… — он легко коснулся пальцами затылка Гасси. — В вашей семье есть духовидцы?

Кто?!

Медиумы, хотя не обязательно, — уточнил медик. — Понимаете, психика очень тонко организованная штука, но изначально зависит от физиологии. Таково мое мнение как ученого-материалиста. Существуют некоторые качества, которые даны человеку от рождения, которым нельзя научить, чтобы там ни говорили мои коллеги, склонные к пустым философствованиям. Как врожденные качества будут развиваться и к чему приведут, зависит от множества случайных факторов, это скорее сфера социальной биологии. Ну что, припоминаете среди родни людей с выраженными необычными способностями — например, фотографической памятью или необыкновенно высокой скоростью чтения? Возможно, с экстравагантными привычками или фобиями? Хотя бы со склонностью к мигреням?

Можно было ответить доктору, что он сам хоть и не имеет привычки писать исключительно зелеными чернилами, как легендарный Мистер Си адмирал Камминг[27], но всегда спит на шелковых простынях, поскольку до обмороков пугается пауков, — считается, что пауки не могут ползать по шелку. Еще он ужасно боится всяких инфекцией, заматывается шелковым шарфом почти до бровей, если приходится навещать знакомых, подхвативших инфлюэнцу, и моет руки по сто раз на дню; с тех пор, как узнал, что микробы чумы и моровой язвы могут веками жить между пергаментных страниц, читает старинные книги исключительно в перчатках! Точнее сказать, листает — ему достаточно только просмотреть книгу, чтобы воспроизвести потом содержание любой страницы с точностью до запятой.

Но речь шла не о нем, а о его родственниках, и Огаст с грустью ответил:

Не знаю, доктор. Я вырос в приемной семье.

Сочувствую. Могу посоветовать самое лучшее, самое надежное лекарство… — эскулап вручил ему свою фляжку, но, не закончив фразу, бросился к окну: там темнота расслоилась, перерезанная лучами фар, надсадно завизжал клаксон, и к дому подкатило сразу несколько автомобилей.

Похоже, прибыл инспектор, — доктор Рихтер принялся разминать длинные паучьи пальцы, суставы сухо пощелкивали. — Пойду, иначе наговорят про меня Бог весть что…

Шум разбудил мисс Львову, она поднялась с кресла, зябко кутаясь в шаль, поправила выбившийся из прически локон и растерянно улыбнулась.

Я, кажется, уснула… Извините, мне очень неловко.

Ну какие могут быть извинения, мисс Львова, вам просто повезло! Я сегодня точно глаз не сомкну всю ночь, — Огаст уже захлебывался в дурных предчувствиях. — Если вообще смогу когда-нибудь уснуть!

Знаете, я могу вам помочь, то есть не я, конечно. Знаете, графиня скверно спит когда меняется погода, ее тоже мучают кошмары. Доктор Форестер выписал ей успокоительное. Очень эффективное средство. Давайте, мистер Картрайт, я налью вам несколько капель, прямо сюда, во фляжку? — щеки Анны покраснели, и она поспешно добавила: — Уверяю, леди Делия сама обязательно предложила бы! Она всегда предлагает мне взять немного для мамы, а нескольких капель вообще не заметит. У нее доброе сердце — просто ей сейчас не до нас… До нас вообще никому нет дела — идемте, идемте скорее…