Потом я вспомнила и пожалела Алекса, с которым, и это я знала наверняка, меня и Сержа связывали столетия, а может, даже эпохи боли и столько взаимных обид, и взаимной мести, и столько жизней и смертей, и с которым я должна была примириться. Не просто должна - обязана, потому что это и было одной из главных моих задач в этой жизни, - примириться с Алексом. Значит, вот, что это такое: подставить левую щеку, когда тебя бьют по правой! Научиться, если не прощать, то хотя бы не желать мстить; ах, Карамазов, сукин ты сын, ведь все-то не так ты выстроил, все на самом деле выстроено по-другому, не в крови замученного ребенка дело, а в чем? А вот это-то еще предстояло понять.

В заключение, несмотря на то, что мне так еще не удалось пожалеть и простить одно единственное существо, - себя самое, все же на какое-то короткое мгновенье передо мной предстал Черный Человек. Он помолчал, затем горестно махнул рукой, как бы прощаясь, а после этого, так и не произнеся ни единого слова, медленно растворился в воздухе.

- Сережа... - тихонько позвала я: - Сережка... Сереженька...

- Девочка моя.

Кто бы еще неделю назад предсказал мне, гадалке, что в голосе Сержа способна сквозить такая нежность, я б засмеялась тому в лицо.

- Оттаяла, - удовлетворенно подытожил он. - Неужели оттаяла, наконец?

- Не знаю, - честно ответила я. - Скорее, начинаю вспоминать. А вместе с памятью приходит ясность.

Я подумала и добавила: - Я осознаю, понимаю и принимаю.

Господи, как под резцом неведомого скульптора, что только не выявлялось теперь в моей, с каждой минутой все более и более прояснявшейся памяти!

- Я тоже, - вздохнул Серж. - Что ж, выходит, ты права. Деби твоя права. И настоящее объяснение - действительно все, что я считал антинаучным...

Упавшим голосом он произнес, чуть ли не по слогам: - Реинкарнации. Господи, какой же я был дурак. Болван, - поправил он себя. - Впрочем, не понимаю...

В его тоне не было раздражения, он и в самом деле, просто не понимал, а ему так хотелось разобраться.

Да и кому из нас, смертных, дано проникнуть в таинства высших миров? В лучшем случае, - мимолетный, будто подслушанный разговор, туманный намек, о котором нужно думать, читать, беседовать, снова думать, размышлять, нанизывая крупицы случайных видений, чужих откровений или путаных комментариев на ускользающий стержень логики, а истина все равно остается огромной, скрытой, непостижимой.

- Не понимаю, - повторил Серж опять. - Почему от раза до раза надо забывать? Не лучше было бы, чтобы человек рождался, помня все свои предыдущие жизни?

Он прикрыл глаза, как бы размышляя, затем открыл. Вид у него при этом был совершенно отчаявшегося человека. Глубоко вздохнув, он помотал головой и сказал: - Хотя, с другой стороны, может это и правильно. Хотел бы я позабыть все, что мы с тобой натворили, с тем, чтобы уже вообще никогда не вспоминать.

В книжках, которые мне давала Деби, были попытки дать ответ на этот вопрос, но мне почему-то никак не удавалось, во-первых, до конца осмыслить фразы, которые, насколько известно из литературы же, оплачиваются по количеству слов, а во-вторых, четко запомнить, с тем, чтобы сформулировать ответ именно так, как там. Я и сказала, коротко, по-своему, додумывая на ходу и стесняясь чувством собственной тупости: - Может, потому, что необходимо всякий раз приходить чистым? Говорят же, невинны, как дети...

- Ничего себе, чистота, - мгновенно возразил он. - Все равно же, несем в себе все... Систематически накапливаемый груз преступлений, противоречий, раскаяния, ненависти и любви. Из жизни в жизнь тащим... Как Сизиф, все пер и пер в гору свой знаменитый булыжник... Согласись, во всем этом есть что-то от Сизифова труда... И ведь каждый же человек, наверно, каждый ощущает, что есть что-то, пусть глубоко запрятанное, но существует, и оно-то и является главным... Разве нет?

- Не думаю, чтоб каждый...

Как тут было удержаться от презрительной усмешки, на которую Серж мгновенно отреагировал: - Ах ты, сноб...

Он одобрительно улыбнулся. - После всего - сноб.

- И этим я горжусь!

- Подумаешь, нашла чем гордиться.

Чтоб я не обиделась, он быстро добавил: - Я, впрочем, тоже... как ты. Оба мы с тобой снобы неисправимые...

- Ты мне льстишь, - усмехнулась я. - Я и не подозревала, что мы так похожи. Тем не менее, ответь мне, пожалуйста, дорогой сноб, много мы с тобой чувствовали до злополучной поездки в Сау-Сэлито?

- Почему злополучная? - удивился Серж. - Разве это плохо, что мы встретились, уж не знаю, случайно или...

- Случайно??? - перебила я.

- Вот именно. - Со словами, "Здрасьте, я ваша тетя", он звонко чмокнул меня в щеку. - Согласись, наша встреча была предопределена!

- Ещё бы! Но вот почему нам припомнились прошлые грехи именно сейчас, будто в нагрузку к друг другу, да еще так жестоко? Жили себе не тужили.

- Это ты-то не тужила?

- Ну, ты не тужил... А кстати, где же справедливость? Вместе ведь все... Нет, не надо справедливости, не хочу, чтобы ты маялся наподобие меня. И все-таки, Боже мой, сколько крови! Я и ты, неужели мы способны пролить кровь?

Я осеклась, вспомнив, как нынче утром смотрела на Алекса, с удовольствием представляя себе окровавленным его обнаженное тело. Слава Богу, Серж не заметил моей заминки.

- Сейчас нет. - Серж подумал. - А вот когда-то... Ужас какой... Или это были все же не мы? Или, если угодно, не совсем мы? Неужели мы? Да, ведь, как я понял, физическое тело - это что-то вспомогательное, а главное, суть - то, что отрывается? Эго? Душа? Если так, то наружность неважна, значит, мы. Надо же, мы с тобой сотни лет назад оказались способны пытать, убивать... О, Господи!

Он еще немного подумал.

- Хотя, что я говорю? Какие сотни? Вавилон - это же уже тысячелетия... Эпохи...

- А тринадцатый век? - возразила я. - Эти несчастные крестьяне? Крокодил? И эти страшные запахи... Крови, пыток, мучений... Кем надо быть, чтобы это нравилось? Во всяком случае, мне даже представить себе жутко, что нам с тобой это могло приносить наслаждение.

Тут я опять вспомнила про Алекса и, уже не так уверенно, сделала попытку не то оправдать себя, не то объяснить: - Но ведь я действительно физически страдаю, просто заболеваю от любого дурного запаха. Или потому и страдаю? В назидание, чтоб неповадно было? Чтоб никогда больше не захотелось переступить эту грань?

Следующая мысль заставила меня горько усмехнуться. - Эту последнюю, самую главную черту, от Бога к Мефистофелю?

Серж содрогнулся. Потом взял себя в руки.

- Слушай, как мы могли? Мы, чувствительные, мыслящие... Я как-то привык считать себя пусть не самым лучшим, но все-таки, порядочным человеком... А ты, даже если есть в тебе озлобленность, я воспринимаю ее как маску, а на самом деле ты такая милая... - он сделал протестующий жест в ответ на мою саркастическую усмешку. - Не спорь. - он отчеканил: - Тонкая, добрая, умная.

- Ух ты! - вставила я, чувствуя, как неотвратимо краснею.

Серж погладил меня по лицу. - Не может быть, чтобы мы с тобой были самые плохие люди на этой Земле. Согласись, и в тебе, и во мне много хорошего. Значит, что получается? В каждом из нас соседствует добро и зло.

Он поморщился. - Это уже какая-то пошлятина. Тем более, что вывод этот всем известен. С другой стороны, что ж поделаешь, если так и есть? Выходит, страсть к убийству изначала заложена в человеке...

Он со значением выставил в верх указательный палец. - В любом человеке! Так же, как, скажем, страсть к зачатию? Кажется, я кого-то цитирую... Конечно, Вознесенский, помнишь? "Страсть к убийству как страсть к зачатию".

- Что мне твой Вознесенский? - огрызнулась милая, тонкая, добрая и умная я. - Тут похлеще Вознесенского. Если б только убийство, а страсть мучить, изводить себе подобных? Это тоже заложено изначала? Зачем? Если это программа, зачем вообще было закладывать гадости? Нельзя было заложить только хорошее?