- Дразнишься?

- Похоже на то?

- Мне без ничего, - предупредил Серж.

Он чуть-чуть подумал. Вероятно уже тоже начал замечать. Потом, усмехнувшись, спросил: - Или ты пьешь, как я?

- Можешь не сомневаться: я много чего делаю, как ты.

Мы одинаково молчали, одинаково держали чашки и одинаково сопели, одинаково вытягивая губы; теперь похожесть манер и жестов бросалась в глаза нам обоим.

- Понял, - вдруг обрадовался Серж. - Мы брат и сестра, близнецы, нас разлучили при рождении, а теперь мы соединились.

Он помрачнел: - А называется это кровосмесительством.

- Родители живы? - без особой радости спросила я. Только кровосмесительства мне еще не хватало.

- Мама жива, отца не стало два года тому, а твои?

- Мать умерла... От рака... Отца не помню: он с нами не жил никогда.

- Ну вот, - сказал Серж.

- Что - "ну вот"? - немедленно огрызнулась я. - Что, собственно, "ну вот"? Ты на кого похож?

- На мать.

- Отец был брюнет, блондин?

- Блонда, это у меня от него.

- Мой, я точно знаю, был жгучий брюнет. Я в него.

- Ты же рыжая... - удивился Серж...

- Здрасьте.

- А, ну да.

Мы опять помолчали.

- Слушай, - предложил Серж - А давай, все же посмотримся в зеркало. Удвоём.

- Утроём, с кофе, - отвечала я.- Опять ты со своими дурацкими идеями. - Я сказала это на всякий случай, а может, по инерции. Я вовсе не возражала вместе посмотреться в зеркало.

Но только не было у меня уверенности в чем бы то ни было.

Мы молча стояли перед зеркалом битый час, как маленькие дети, взявшись за руки, изучали друг друга. Наконец, Серж объявил: - Ничего общего.

- О, Господи!

Мне пришла в голову мысль, с которой, возможно, надо было начинать выяснения: - Вот же дураки! Когда у тебя день рожденья?

- Не просто дураки, кретины! - воскликнул он. - С Пушкиным, шестого июня, год дракона.

Когда он по цифрам назвал год, я облегченно вздохнула: - Год тот же, июнь тот же, но только тринадцатое.

- Вот это да! - обрадовался Серж. - Ведь я-то тоже должен был родиться тринадцатого июня, но решил не дожидаться, вылез на неделю раньше времени... Погоди, что же это получается?

Он вздохнул, крякнул и почесал себе нос.

Мы опять помолчали.

- Хорошо, - бодро начал Серж. - Не будем сейчас размышлять о предполагавшемся общем дне рождения. Главное, мы не близнецы, вовсе не родные, может, даже не двоюродные...

- Что само по себе очень хорошо, - поддержала я. - Имеем полное право.

- Да, - нетерпеливо сказал он. - Но вот, например, у Джека Лондона, дальние родственники, а все же двойники. "Сердца трех", читала?

- Внешне, - возразила я. - Они там двойники только внешне. У нас другое.

- Я все же покажу тебя матери, интересно, похожа ты на кого-нибудь из наших?

- Глупости, - отмахнулась я. - То есть, конечно, все может быть, но тут другое.

- Остается одно, - кивнул Серж. - Ты не просто гадалка, ты ведьма. Околдовала, охмурила, навела порчу на бедного циркового клоуна...

- Еще неизвестно, кто из нас кого охмурил...

Только сейчас я сообразила, что мы все еще держимся за руки перед зеркалом. Я выдернула руку и боком отодвинулась. Серж тоже чуть смутился, но тут же засмеялся, чтобы скрыть неловкость: - Значит, в костер нас обоих! Или, как ты говоришь, всех троих с чашкой кофе.

Он ещё пытался шутил, но мы наново одинаково содрогнулись.

И было, отчего. Зеркало перестало вдруг отражать реальность; картина в нем разворачивалась, мало похожая на ту, что происходила в комнате.

Я, одетая в длинную серую робу, была намертво привязана к столбу. Ноги мои, вернее, моего отражения, были босые, натруженные, измученные. Им, донельзя горячим, становилось все жарче и все больнее, потому что откуда-то снизу поднимались вверх струйки дыма. Быстро увеличиваясь, крепчая, разрастаясь в сильный огонь.

Рядом, привязанный к такому же столбу, одетый в такую же робу, заживо горел Серж.

А где-то внизу и поодаль, перед кострами ликовала толпа, еще чуть дальше громоздились за дымом крепкие серые башни, узкие балконы и остроконечные крыши средневекового города.

Понадобилось приложить все свое усердие, вложить все свои, еще остававшиеся силы, чтобы оторваться от жуткого зеркала и повернуться к Сержу. Тот все еще смотрел туда, на лбу его образовывались и тяжело скатывались вниз крупные капли, губы шептали: - Что ж это? То - то, теперь это, что ж это такое? А монах-то, монах, гляди, ведь это же он!

Я быстро взглянула на зеркало и сразу отвела взгляд обратно на Сержа. За .тот короткий миг я успела однако рассмотреть монаха, стоймя державшего в руках факел. Лицо монаха, ярко выхваченное из-под капюшона светом костра, было лицом того самого мужчины из наших с Сержем общих ночных кошмаров.

Мы одновременно шагнули друг к другу. Серж обнял меня и с силой придавил к себе. Мы опять повернули головы к зеркалу, тесно прижимаясь щеками, голова к голове.

- Все, - выдохнул Серж.

В зеркале отражалась спокойная ночная комната, угол кровати, окно, задрапированное узкими вертикальными полосками штор и наши перепуганные бледные лица.

Мы снова уткнулись друг в друга. Я чувствовала подбородком острую ключицу, в затылок мне лилось теплое тяжелое дыхание.

- Не знаю, что это: любовь, судьба или просто непонятная чертовщина, - зашептал Серж прямо мне в волосы. - Но в одном клянусь тебе, и уж это-то я знаю абсолютно точно. Я, цирковой клоун, еще вчера закоренелый циник, бабник и холостяк, клянусь тебе и самому себе, дойти во всем этом вместе с тобой до конца. Клянусь, что бы ни случилось с нами, поддерживать тебя до конца.

- Ладно-ладно...

Я еще старалась подтрунивать в ответ. - Ты хоть сам себя поддержи.

А сама прижималась к нему изо всех сил, вдавливалась в Сержа, с надеждой и почему-то с благодарностью. Может, это и правда была любовь? Или судьба?

Ночная жуть до того извела Сержа, что он не услышал резкого звонка, разбудившего меня. Мало что соображая сама, я роняла поочередно то телефон, то настольную лампу, то часы, то ручку вместе с календарем... Причем в голове у меня, откуда-то единожды всплыв, надолго застряло почему-то английское слово "Дизастер", что означает стихийное бедствие. Наконец, я взяла трубку. Узнать голос не представлялось абсолютно никакой возможности; единственное, что я поняла, да и то не без труда, говорила женщина.

Не утруждая себя приветствиями, трубка произнесла короткое: - Ну?

Голос донесся, как будто из подземелья. Причем, из очень глубокого подземелья. Некоторое время я тупо смотрела на телефон. Затем поднатужилась и стала вертеть подлый аппарат туда-сюда. При этом выяснилось, что я, оказывается, держала трубку не той стороной. Я опять повертела, уронила телефон еще раз... На том конце провода, пока я маялась, не молчали ни секунды, раз за разом повторяли, будто пластинку заело: "Алло! Алло! Алло!" Кажется, прошло сто лет, пока я переложила трубку правильно. Потом выдохнула: - О, Господи.

Этот обмен приветствиями сразу вымотал меня. Несколько секунд я сидела молча, раскачиваясь с трубкой на щеке, как маятник, взад-вперед... Что это нам пытались преподать в школе? Маятник Фуко... Или через два "к"? Так никогда и не удалось понять, что это за Фуко за такой... Или Фукко... А может, не Фуко? И не Фукко? С ума сошла совсем, причем тут этот Ку-клус-клан?

- Причем тут опять господи? - без всякого сочувствия осведомилась невидимая собеседница. Яд так и заструился мне в ухо, когда она, не переводя дыхания, заорала: - Долго будем в молчанку играть? Мистери вуман из себя изображать...

Я с силой тряхнула головой, чтобы заставить себя сообразить хоть что-либо. Все, на что я оказалась способной в результате сего действа, вылилось в короткий хрипловатый вопрос, вернувший нас к началу разговора: - Что "ну"?