Папка Николая Васильевича

Папка была завязана тесемочками, похожими на старые шнурки от спортивной обуви. Валерий Александрович развязал тесемки, которые, наверное, лет двадцать пять никто не развязывал, и открыл папку. Сверху почему-то лежала фотография артиста из любимого фильма отца, только второго, постарше, из серии "Актеры СССР" .

Перевернул снимок и с трудом в темноте закутка прочитал: Народный артист СССР Георгий Юматов. Наверное, Николай Васильевич, как все ветераны, любил этого актера. Затем лежал простой листок в клетку, исписанный крупным почерком. Но прочитать в темноте уже было невозможно. Валера даже посветил телефоном, увидел, что почерк явно детский, но решил, что лучше все-таки читать дома. А ниже лежали толстой стопкой фотографии.

Курнаков снова завязал папку, осторожно вышел из помещения, запер дверь на ключ, забрал с подоконника масленку и стал спускаться.

Когда он шел мимо кабинета Егора Васильевича, оттуда слышалось протяжное пение.

Он вернул ключ секретарше, которая даже не подняла на него глаза, положил толстую папку в цветной целлофановый пакет и поехал домой.

Дома начал с листочка в клетку.

На нем оказались записаны воспоминания какого-то Василия Семеновича - фамилии не было. Вероятно, кто-то из учеников писал под диктовку.

"Ночью 22 июля я был дежурным по пожарной безопасности на территории завода. Где-то сразу после двенадцати взвыли сирены. Я увидел, как в небе, со стороны южного порта, стали стремительно приближаться цветные огни, много огней.

-Воздушная тревога! - раздалось в громкоговорителе, - воздушная тревога. Я побежал к бараку, где находились наши рабочие, выделенные для тушения зажигалок. Несколько человек сразу полезли на крышу сталелитейного цеха, другие стали забираться на крыши кузнечного и графитного.

Наши зенитки открыли огонь. Их штаб располагался километрах в семи от нас - на улице этого академика. Забыл его имя, в деревне, которая сейчас районом стала. Стали они заградительный огонь ставить, но немцы все равно прорывались.

Самолеты были уже над нами, и тотчас раздался оглушительный свист - полетели бомбы. В хвост немцы монтировали устройство, чтобы громче ревела. Раздались взрывы - казалось, что вокруг земля просто поднялась. Завод был замаскирован, но, как позже выяснилось, они заметили эшелон, шедший по железной дороге. А они летели на бреющем полете - нашей авиации еще не было. Стали они зажигательные бомбы на парашютиках таких малых бросать - сразу им стал и эшелон виден и станция. И вот они стали бомбить эшелон и станцию. Она тоже была замаскирована. На станцию все больше фугасы летели. Позже мы узнали, что бомба попала в угол клуба, тот, который выходит на улицу. Там проходили рельсы - отводная ветка. Рельсы вздыбились - мы потом ходили смотреть - их как будто кто гигантским ломом приподнял.

На самой улице бомба угодила в квасной киоск - разнесло вдребезги. У пруда стоял дом начальства - огромный кусок отвалился при попадании - воронка метров десять образовалась.

Зажигательные бомбы просто дождем сыпались. Деревянные дома возле станции сгорели, как спички. Тут никакие пожарные команды помочь не могли. У этих бомб внутри был так называемый горящий студень - упадет такая бомба на крышу, взрыватель сработает - и раз: глядишь: уже горючий студень расплескался, стропила зажег, балки перекрытий. Малые бомбы наши пожарные команды тушили быстро - хватали специальными щипцами, - и сразу в бочку с водой или песком. Зашипит, - и все, погасла. У каждого имелась пара брезентовых рукавиц, чтобы не обжечься. А если бомба крупная - вызывали пожарных со шлангами - струю направляли на бомбу. В общем, завод мы в ту ночь спасли.

Детей мы еще раньше отвели в бомбоубежище - уже знали, что город бомбить будут. Среди них и сын мой был, Колька.

Позже видим: поднялась наша авиация, стали нас защищать. А аэродром располагался как раз там, где сейчас детский дворец. Вот с этого аэродрома поднялись наши истребители, и начался бой. Вдруг видим: наш самолет так носом клюнул, наклонился, загорелся весь и помчался прямо к земле. Мы все закричали, начальник графитного цеха на газике помчался туда, где наш самолет упал - оказалось, на берегу пруда, там, где дорога между двумя его частями проходит. Там уже были спасатели, но поздно - летчик полностью обгорел. Погиб".

На фотографиях четырехэтажный темный корпус возвышался над деревянными строениями, покосившимися заборами, грунтовыми сливающимися и расходящимися дорогами. На некоторых фотографиях можно было видеть вдалеке поблескивающие пути железной дороги, длинный перрон с навесом, темные невыразительные пакгаузы товарной станции.

Сверкая большими стеклами во все четыре этажа, новая школа на снимках тех лет смотрелась настоящим символом.

Валера уже заметил, что на таких фотографиях никогда не было рядом ни одной живой души, никого из учеников или учителей. Казалось, что корпус возвели для какого-то неведомого величия.

Ученики стали появляться на фото где-то с конца пятидесятых годов: девочки в длинных форменных платьях, с белыми или черными фартуками, мальчики, сначала в серых фуражках с кокардами, в перетянутых ремнями кителях или гимнастерках, потом без фуражек, затем и без ремней, и, наконец, в серой форме.

Нашел он еще две фотографии, на которых была школа. Одна точно такая, которая заинтересовала его в музее завода. На другой, почему-то на месте входа, была гладкая стена. Значит, входили откуда-то еще? Откуда? Стал вспоминать, но никакого другого входа он не видел - это точно. Решил эти фотографии положить в конверт, а затем убрал в карман пиджака.

Несколько фотографий заинтересовали Курнакова особенно.

Это был редкий снимок, на нем школа была одушевлена. Три подружки были сфотографированы на ее фоне.

Одна, слева, стояла с портфелем, на котором очень сильно выделялись два металлических замка.

Девушка, лицо кругло, две косички, носик немного вздернут, смотрела, чуть наклонив голову, светлый гребешок в коротких темных волосах, платье в горошек, вероятно, синее, с накладными плечиками, с укороченными рукавами и отложным воротничком. На ногах сандалии и белые носочки.

Справа стояла другая девушка в платье в горошек, казавшаяся буквально отражением первой, но на шее у нее был галстук, лицо широкое, возможно, веснушчатое, гребешка в волосах не было. А носочки такие же, только немного завернуты.

Посередине стояла кокетливо улыбающаяся девушка, с челкой, упавшей на глаза, в черной кофте внакидку, одна рука у нее была в кармане платья, другая держала портфель за спиной, был виден только его уголок.

На обратной стороне было написано синими чернилами: Три подружки навсегда! Май 1940 г.

Другая фотография напоминала разлетевшиеся брызги салюта: сгруппированные по три снимка учителя в центре, восемь во втором сверху ряду, тоже симметричные, и по двенадцать в двух нижних рядах, а последний ряд замыкали три фотографии справа и слева, разорванные посередине четырехэтажным зданием школы.

Директор, больше напоминавший обритого наголо бухгалтера, с тяжелым лицом и маленькими глазками, в темном костюме, вероятно, синей или коричневой рубашке и таком же темном, как костюм, галстуке. Один из учителей, в верхнем ряду, третий справа, был очень похож на разведчика Кузнецова: и так же снят - особый наклон головы вправо назад, внимательный взгляд, устремленный мимо фотографа и светлые волосы, разделенные пробором. На нем был темный костюм с белой рубашкой и узким галстуком.

Другой преподаватель был в круглых очках, с темной оправой, еще один, с свисавшим на лоб чубом, тщательно уложенным, с большими губами, смотрел как-то задумчиво.

Одна из женщин была в темном, вероятно, ситцевом платье в цветочек, с отложным воротником, другая в пиджаке и белой блузке, смотрела куда-то влево, волосы, доходившие до ушей, аккуратно уложены.