Выехать из Лондона в пятницу днем оказалось, как всегда, убийственно, и когда я наконец приехал и, пошатываясь, вошел с чемоданом в коридор, было уже шесть часов вечера. В дверях появилась Серена. Она встречала меня, одетая в рубашку и юбку, – просто и сногсшибательно.

– Бросай все сюда. Потом поднимешься. Пойдем выпьем чая.

Я пошел вслед за ней в комнату, оказавшуюся библиотекой, и в мою сторону повернулись несколько лиц. Помимо Кандиды, там были и другие, но прежде всего я заметил уже помрачневшего Эндрю, изо всех сил старающегося показать, что поглощен журналом «Сельская жизнь».

Одну пару, Джеймисонов, я несколько раз встречал в Лондоне, а вторая, энергичная пара из Норфолка, Хью и Мелисса Пебрик, чья жизнь состояла лишь из фермерских забот, стрельбы по живым существам и ничего больше. Все они были какими-то знакомыми старой подруги моей матери, так что с этой стороны я серьезных неприятностей не предвидел.

– Хочешь чая? Или возьмешь себе наверх чего-нибудь выпить? – спросила Серена, но я отказался от того и другого и сел на диван рядом с Кандидой.

– Чувствую себя очень виноватой, – сказала она. – Когда я вернулась, автоответчик мигал, как иллюминация в Блэкпуле[68]. Сперва подумала, что я выиграла в лотерею, не иначе. Или кто-нибудь умер. Но оказалось, что все от тебя.

Кандида постарела некрасиво, не так, как Серена. Волосы поседели, а лицо было грубое, морщинистое и еще краснее, чем раньше, – не стану размышлять о причинах. В целом в отличие от кузины она выглядела на свой возраст, но манеры очень отличались от тех, что были раньше, и на первый взгляд существенно улучшились. Кандида казалась намного спокойней – нет, просто спокойной. Как говорят французы, bien dans sa peau[69]. Я даже потеплел к ней, чего никогда не было в наши молодые годы.

– Боюсь, что я перестарался. Прости.

Она помотала головой, предлагая избавить нас от необходимости извиняться.

– Надо мне его выключать, когда уезжаю. По крайней мере, люди будут точно знать, что я не получила сообщение, а не будут гадать, что да как.

– Что ты делала в Париже?

– Да просто дурака валяла. У меня внучка помешана на искусстве, и я уговорила ее родителей позволить мне отвезти ее в музей д’Орсе. Конечно, как только мы оказались в Париже, то минуты три потратили на музей, а остальное время – на шопинг. – Кандида улыбнулась, но теперь ей было интересно узнать, в чем дело. – Ну и что это была за великая новость? Серена сказала, что ты приедешь в качестве посланника всемогущего Дэмиана.

– В каком-то смысле… Да нет, все правильно.

– Ты разыскиваешь его друзей из прежних времен.

– Вроде того.

– Мне льстит, что я в их числе. Кого ты уже повидал? – (Я рассказал.) – Теперь уже не так льстит. Какой причудливый список… – Она еще раз мысленно перебрала имена. – Они ведь все были тогда в Португалии?

– Все, кроме Терри.

Кандида задумалась.

– Тот вечер – это, конечно, совсем отдельная история. – Она перевела на меня взгляд, приглашая к воспоминаниям. – Мы когда-нибудь о нем говорили?

– Толком – нет. После возвращения мы почти не встречались.

– Да, ты прав… Терри Витков! – скривилась Кандида. – Надо же, и она подружка Дэмиана. Я считала, у него вкус получше!

– Да уж! – развеселился я.

Сколько людей из того времени сказали бы о ней самой примерно то же самое!

– Она такая же, как всегда?

– Такая же, если прибавить последствия сорока лет разочарований.

Кандида помолчала, оценивая услышанное, а затем спросила:

– Ты помнишь ее бал?

– Из тех, кто там был, никто не забудет, без медицинского вмешательства.

– Тогда я впервые после объявления о моем рождении попала в газеты! – засмеялась она. – Бабушка несколько недель со мной не разговаривала.

Я вспомнил последующую историю Кандиды, где был разврат, внебрачный ребенок и недавняя трагедия 11 сентября, и задумался, что бы сказала бабушка обо всем этом. Надеюсь, смерть избавила ее от необходимости узнать.

Кандида еще мысленно оставалась в Музее мадам Тюссо.

– Это Терри сама подстроила. Что бы она там ни говорила.

– Она утверждает, что нет. Говорит, это сделал Филип Ронсли-Прайс.

– Филип мог только помогать. Сам он слишком глуп. А она знала, что надо делать. Ведь неспроста же она выбрала брауни. Как мы тогда были невинны…

– Совершенно невинны. – Я не стал выгораживать Терри, хотя не счел обвинение справедливым, но мне было наплевать на нее.

Кандида смотрела на огонь. К тому времени я уже хорошо изучил процесс, мне не раз приходилось проводить через него этих людей. Я приезжал, и очередная женщина из списка вдруг погружалась в мир сорокалетней давности, о котором не вспоминала целую вечность.

– Да-а, повеселились мы в тот год! Помнишь бал у Дагмар?

– Как такое забудешь!

– Когда Дэмиан заявился без приглашения и подрался с… – Кандида зажала себе рот рукой, внезапно вспомнив, кто тогда был противником.

Хозяин резко тряхнул страницами журнала.

– Прекрасно помню! – ответил я.

Мы молча углубились в общие воспоминания, стараясь не замечать горбинку на переносице у Эндрю.

– Больше всего вспоминается, какими мы были юными, – вздохнула Кандида. – Как мало знали о том, что нас ждет.

– По-моему, мы были замечательные, – сказал я, на что она не возразила и лишь улыбнулась. – Чем занимается твой сын?

– Вообще-то, у меня два сына и дочь. – Она бросила на меня осторожный взгляд. – Но ты имеешь в виду Арчи. – Видимо, ощутив, что от меня не нужно ожидать зла, Кандида успокоилась. – У него собственная риелторская компания. Он страшно богат и добился больших успехов.

Но сейчас у него нет и половины того богатства и успеха, что скоро придут, подумал я.

– Он женат?

– О да! Жену зовут Агнесс, двое детей: дочка-шопоголик, ей десять лет, и сын, которому шесть. Забавно, мать Агнесс – девушка, с которой ты когда-то встречался, Минна Бантинг. Она вышла замуж за одного парня по имени Хэвлок, военного. Ты ее помнишь?

– Прекрасно помню.

– Вот то-то и оно, – поморщилась Кандида. – А я – нет. В те времена я не была с ней знакома, но сейчас, конечно, мы делаем вид, что замечательно дружили, и уже почти убедили друг друга, будто это правда.

Эти постоянные переплетения одних и тех же сюжетов – дают ли они опору или сковывают? Вспыхивают революции в морали, рождается и отмирает социализм во всей своей неистовой ярости, но все время возникают вокруг все те же лица, те же семьи, те же отношения.

– Хорошее имя – Агнесс, – проговорил я.

– Мне тоже нравится. Даже очень, – прибавила она, невольно выдав, что думает о своей невестке.

– Очень трудно пришлось с Арчи?

Некоторое время Кандида молчала. Я воспринял как комплимент, что она не стала притворяться, будто не поняла, о чем я спрашиваю.

– В каком-то смысле легче, чем другим. Родители мои оба умерли, и бабушка к тому времени – тоже. Только-только. Мачеху я ненавидела, и то, о чем она подумает, меня волновало как прошлогодний снег. Денег, конечно, не было совсем. Мачеха не хотела дать мне ни пенни, да потом, у нее и самой уже почти ничего не осталось, но, по крайней мере, мне не пришлось чувствовать, что я всех предала. Тетя Ру очень хорошо себя повела, если учесть, что, по ее мнению, я совсем сбрендила.

– Но?

– Могу ответить то же самое, что и раньше. Родителей уже не было в живых, мачеху я ненавидела. У меня не осталось близких, никакой поддержки, кроме тети Ру и Серены, а они считали, что я совсем без ума. Друзья считали так же, только не так откровенно показывали.

– Я знаю, что потом ты вышла замуж.

– Вышла. Парня звали Гарри Стэнфорт. Вы с ним никогда не сталкивались?

– Имя знакомое, наверное, встречались, но даже если и так, не могу вспомнить где. То, что случилось, – ужасно.

– Да, – печально улыбнулась она. – Трудно, когда ничего не нашли и не найдут. Я всегда сочувствовала матерям сыновей, убитых в войнах за границей. Эти матери не могут похоронить тело, и теперь я по себе знаю, каково это. Не знаю почему, но надо, чтобы были настоящие похороны, гроб, чтобы не только фотография, как у меня, только тогда по-настоящему можно почувствовать, что все кончено.