– Что, черт возьми, происходит?!

Рядом со мной стояла Джорджина. Мне захотелось спрятаться за ее внушительной массой. Какая-то девица споткнулась и, хохоча, упала перед нами, разметав руки и ноги.

– Ну-ка все вместе! Хлопаем в ладоши! – раздался очень знакомый голос, усиленный микрофоном.

Мы обернулись и поняли, что раздевавшийся молодой человек оказался не кто иной, как мистер Бакстер, который скинул с себя остальную одежду и дико скакал по сцене в одних трусах, серьезно рискуя потерять и их.

Танцевальный зал превратился в бедлам. Кто-то, видимо, сбежал при первых признаках беды, подчиняясь безупречному инстинкту, который проявляет в подобной ситуации британский высший класс, но тем, кто сейчас был далеко от выходов, добраться до них становилось все труднее. Среди обезумевшей толпы я вдруг заметил Терри. Прическа у нее смялась, и несколько локонов растрепались, зацепившись на шее за молнию или крючок, из-за чего казалось, будто у нее на спине растет грива. Вид у Терри был диковатый. Она пыталась проложить себе путь через массу гостей. Я обошел рыдающего мужчину с извергнувшимся ему на живот обедом, схватил Терри за запястье и потянул к нам:

– Что это такое? Что происходит?

– Кто-то подмешал в брауни шмаль!

– Что?

Можно ли поверить, что такое слово было мне неизвестно? Или от неожиданности я перестал соображать?

– Шмаль: гашиш или марихуану.

Терри была знакома с темой лучше меня, хотя выглядела разгневанной, как Чингисхан.

– Зачем? Кому могло это понадобиться?

– Тому, кто хотел испортить мне бал и решил, что это хорошая шутка.

Диагноз она поставила очень точный. Терри была богата, красива, и она была чужой. Этого оказалось более чем достаточно, чтобы во многих разжечь враждебность, хотя выбор способа ее продемонстрировать оказался непропорционально жесток. Правда, злоумышленник мог и не подозревать, какой переполох повлечет за собой его веселый розыгрыш. В те годы мы еще плохо в этом разбирались.

– С тобой вроде все в порядке.

– Потому что я на диете! – огрызнулась Терри, и это было бы смешно, если бы мы не стояли посреди всего этого безумия.

Рыдающая Верена Витков издалека окликнула дочь. Кто-то наступил ей на платье, и оно оторвалось на поясе по шву, показав даже не ее ноги, а гораздо хуже: пояс с резинками.

– Давай отсюда выбираться, – сказал я Джорджине, и та кивнула, но тут случилось два события.

Первое, я видел, как на сцену взобралась Серена Грешэм со смокингом в руках и попыталась накинуть его на Дэмиана, невзирая на протесты последнего. Его брюки тоже были у нее с собой, перекинуты через руку, но эта задача была явно преждевременной, и Серена даже не попыталась ее осуществить. Второе, что привлекло наше внимание, был пронзительный звук полицейского свистка, который разнесся по залу как судный колокол. И воцарившийся хаос немедленно превратился в паническое бегство. Сейчас о таком понятии, как наркорейд, можно думать легко, даже спокойно. За сорок лет, прошедших с тех событий, сами наркотики перестали быть чем-то экстраординарным. Неблаговидным – да, тем, от чего большинство из нас даже сегодня считают нужным держаться подальше, но уже не необычным. В те дни большей части собравшейся толпы незнакомо было само понятие. В каком бы свете ни пытались подавать шестидесятые годы поп-звезды и четвертый канал, если их байки и реальны, в чем я часто сомневаюсь, то случались они в другом мире, не в том, где жил я и мои друзья. Конечно, плохие мальчики уже начинали экспериментировать, и семь-восемь лет спустя многие из нас познакомились со всей модной культурой наркотиков и всего с ними связанного, но еще не тогда. Вообще, бóльшая часть того, что стало называться «шестидесятые», относилась к следующему десятилетию. И при этом мы, дебютантки и их кавалеры, вкупе со множеством матерей и отцов, попадаем в настоящий наркорейд, который, как мы все прекрасно понимали, на следующий день станет отличной газетной сенсацией. Хотя бы из преданности семьям, все эти благородные сыновья и дочери графов и виконтов, судей Высокого суда и генералов, банкиров и глав корпораций просто обязаны были выбраться из зала так, чтобы не попасться никому на глаза и не угодить в полицию. Иначе их ни в чем не повинные папочки рисковали подвергнуться шквалу общественного презрения, а оно и так уже начинало подниматься и грозило захлестнуть через край. Если бы комнату охватил пожар, и то все бы ринулись к дверям не так поспешно.

Мне бы тоже следовало отправиться в том направлении, что и всей толпе, но Джоржина потянула меня назад.

– Безнадежно, – сказала она. – Нас будут поджидать на тротуаре.

– Тогда куда?

– Здесь должен быть служебный выход для музыкантов. И официантки откуда-то сверху приносили напитки.

Мы вместе стали протискиваться через толпу. Я заметил Кандиду Финч, позеленевшую и едва держащуюся на ногах. Она стояла, прислонившись к стене, но слишком далеко, чтобы я мог ей помочь. Между мной и ею какие-то девушки танцевали нечто вроде рила, попеременно сопровождая свой танец взвизгами. Потом Кандиду смели в сторону, и я больше не видел ее.

– Какой кошмар!

Серена чуть не налетела на меня, только тогда я понял, кто это. Она придерживала рукой Дэмиана, который продолжал веселиться и призывать всех хлопать в ладоши.

– Я тебе сейчас похлопаю, если ты не заткнешься! – прикрикнула она, но без особого эффекта.

Дэмиан упал, и толпа понеслась по нему, так что я забеспокоился, как бы он серьезно не пострадал.

– Помоги мне его поднять!

Серена присела на пол, рискуя быть затоптанной, и я понял, что надо действовать. Вдвоем мы смогли подхватить Дэмиана под руки и волоком перетащить к стене.

– Почему с тобой все нормально? Ты тоже ничего не съела?

– Мне не хотелось есть, – наморщила нос Серена.

– Сюда! – Деятельная Джорджина обнаружила за занавеской черный ход, через который тоже уходили люди, но не так много. Позади нас громче становились крики и свист, и было понятно, что те, кто попытался уйти традиционным способом, подвергались при этом отвратительному унижению.

– Господи, на улице пресса! – произнесла Люси, которая пошла было по главной лестнице, но, сделав это неприятное открытие, ретировалась. – Если я попаду в газеты, папа меня убьет.

Забавно, но тогда мы гораздо больше руководствовались подобными соображениями, чем сегодняшние молодые люди.

Следуя за нашим провожатым – Джорджиной, мы вышли на площадку каменной черной лестницы. По ней поспешно спускались гости в разной степени расстройства. Одна девушка сломала каблук и, вскрикнув, остаток лестничного марша прокатилась кубарем. Но тотчас же кое-как поднялась на ноги, сорвала туфлю с другой ноги и побежала дальше. Дэмиану, к несчастью, становилось хуже. Он прекратил свои просьбы хлопать в ладоши и вместо этого решил поспать.

– Я прекрасно себя чувствую, – бормотал он, уронив подбородок на грудь. – Только сейчас немножечко прикрою глаза и буду как огурчик.

Подбородок опустился еще ниже, веки тоже, и Дэмиан захрапел.

– Придется его оставить, – сказала Джорджина. – Его же не убьют. Ну запишут фамилию, сделают предупреждение или что там, и все.

– Я его тут не оставлю, – заявила Серена. – Кто знает, что они сделают? И что будет потом? Если его имя попадет в списки задержанных в ходе наркорейда, то, не дай бог, заграничный паспорт не получит, или дадут низкий ранг благонадежности, или не возьмут на работу в посольство. Да мало ли!

Этот нескончаемый поток слов рисовал картину удивительного контраста с происходящим: мы сидели съежившись на грязной служебной лестнице, опасаясь попасть в руки полиции. Эти слова, словно заклинания, вызывали в воображении посольские приемы, на которых будет блистать Дэмиан, заграничные путешествия и серьезные должности в Сити. Мне вдруг стало обидно, что о моей судьбе Серена не высказала столь романтических тревог.

Но Джорджина была непреклонна.

– Не глупи, – сказала она. – Он неинтересен для журналистов. Это единственное, о чем нам сейчас надо думать. Ты – это заголовок. Она – это заголовок. Даже я достойна упоминания. А он – нет. Положи его здесь, пусть проспится. Может, так далеко они не заглянут.