Горящие федеральные казармы на западной окраине города. Красные гвоздики на улицах — кровь не смывали, её прикрывали букетами. Камень, брошенный в спину... Соседские пацаны, старше Грега лет на шесть-семь, орущие: «Федеральный ублюдок!!! Вон отсюда, это наша земля!»

Вспомнил... Поймав озадаченный взгляд Филдса, Киссинджер тряхнул головой, отгоняя непрошенное воспоминание. Перевёл разговор на другую тему.

— Слышал о смерти Дробински?

— Да, вчера в новостях было. — Филдс хмыкнул и суетливо продолжил: — А вот спроси меня, и я тебе скажу: собаке собачья смерть, как говорится. Чёртов предатель... Мне тут сказали, он из «командировок» в Аппайи не вылезал. Продался, козлина... Да таких шлюхартёров в колыбели давить надо!

— Чего он тёр? — не понял Киссинджер.

— Хер свой вялый, когда ему башку продырявили.

Киссинджер расхохотался. Филдс это умел: соединял два слова во что-то новое. Вот и сейчас: шлюха-репортёр. «Шлюхартёр». Эх, ему бы в писатели, а не в политики.

— Ну вот, ещё и кайф обломали напоследок — можешь порадоваться вдвойне. Но писал он хорошо, надо отдать ему должное.

— Один чёрт. Вся эта интеллигенция, вся эта возня: «Ах, как мы были не правы...» Плачут и посыпают голову пеплом, пока мы за них каштаны из огня таскаем. Пристрелили его? Правильно сделали.

— Да вроде самоубийство?

Пожав плечами, Филдс тяжело плюхнулся в кресло. Быстро заговорил. Уже восемь человек выдвинули свои кандидатуры на пост лидера консерваторов. Дебаты начинаются в марте, Грегу лучше поторопиться, если он всё ещё надеется уговорить Стюарта. Но Филдс лично считает, что у Белардье больше шансов.

Мнение Филдса никого не интересовало. Фигуру временного лидера в партии не воспринимали всерьёз. Грег решил приятелю все карты пока не раскрывать и перевёл тему в другое русло. Какое-то время они ещё обсуждали последние новости. Киссинджер делал вид, что искренне заинтересован в разговоре, но едва дождавшись ухода Филдса, с облегчением вытянулся на кушетке в кабинете и прикрыл глаза.

Федерация не рождалась в горниле революций или под влиянием националистических идей. Объединение территорий происходило в череде последовательных переговоров, единственной задачей которых было создание сильного государства «от моря и до моря», способного противостоять агрессии южного соседа. «Сила в единстве» — таково было единодушное мнение лидеров первых пяти провинций, самая большая из которых была Провинция Левантиды. Она включала в себя горный регион Аппайи, отделявший Федерацию от её главного противника, Свободной Республики Сола.

По сути, на земле этой провинции проживали две разных нации, объединенные столетиями совместной кровавой истории. Аппийцы были коренным народом, но с потоком мигрантов с севера всё больше и больше вытеснялись со своих земель. По мере того как провинция Левантиды, войдя в состав Федерации, процветала и развивалась в политическом, социальном и промышленном отношении, росли и внутренние распри, и единому законодательному органу становилось всё сложнее работать на всей территории. Тогда и возникла идея разделения провинции надвое для того, чтобы аппийцы получили такую же возможность управлять собственной землёй, как и остальные провинции. На бумаге всё было гладко, а вот на деле обстояло несколько иначе. В Сенате, созданном для того, чтобы все провинции имели своих представителей в федеральном правительстве, Аппайи по-прежнему представлялись как часть Левантид. Дополнительные десять мест в Сенате, полученные Левантидами за счёт соседней провинции, позволяли первым нескольким премьер-министрам иметь преимущество голосов при продвижении любого законодательства. А самым первым законодательством, которое провела тогда правящая консервативная партия, была национализация нефтедобывающей промышленности, которая лишь отчасти была развита в Левантидах — и процветала в Аппайях. Аппийцы восприняли этот акт как грабеж.

Можно, положим, грабить простой народ. До бесконечности — этим занимались во все времена все правители и правительства. Но нельзя было вытаскивать жирный кусок из хлебальников многоголового дракона и ожидать, что дракон после этого свернётся на собачьем коврике и будет тихо-мирно посапывать в десяток дырочек. Ковриков таких размеров, во-первых, пока ещё не выпускают. А во-вторых, все сферы влияния в Аппайях были строго поделены между кланами, и до создания Федерации между тогдашним правительством Левантид и полумафиозными организациями на южных территориях существовали негласные договоренности, которые позволяли сильным родовым объединениям самим решать свои внутренние проблемы и распоряжаться ресурсами региона в обмен на разного рода услуги. В том числе, на обеспечение безопасности северной части Левантид. И эти-то договора консерваторы, пообещавшие создать сильное правовое государство, начали нарушать сразу же, как только пришли к власти.

Что бы ни говорили потом специалисты-конфликтологи, но национальная гордость у мужественного аппийского народа взыграла намного позже. А сначала всё было просто: у правящего клана из рук стали утекать большие деньги — и он воззвал к патриотизму соотечественников. И при хорошо налаженной работе пропагандистской машины всего лишь через поколение получил в полное распоряжение как умеренных патриотов, готовых сражаться за Родину, так и неистовых фанатиков, готовых за эту Родину убивать.

Грег открыл глаза и потёр лицо ладонями. Мысленно он постоянно возвращался к недавнему разговору со Стюартом-младшим. Мальчишка не воспринял его предложение всерьёз, и это стало неприятной неожиданностью. Киссинджер был уверен, что парень амбициозен и с ходу ухватится за такой шанс. Но... Ничего, время, чтобы созреть для переломного решения, у Валерана ещё есть. Уж что-что, а терпеливо ждать Киссинджер умел. Старшие Стюарты были прирождёнными политиками, и парень мог бы достойно продолжить династию. Своему чутью бывший пресс-секретарь Пола Стюарта безоговорочно доверял.

Династия... Мда. «...Чтобы не прервалась чёртова связь времён»... Киссинджер хмыкнул — сохранению связи времён в Здании Правительства всегда придавалось большое значение. Говорящим примером тому являлся кабинет премьер-министра. По мнению Грега, это было самое уродливое помещение в правительственном комплексе.

Протокол требовал сохранить интерьер нетронутым — таким, каким его спроектировали для первого премьер-министра Федерации сто с лишним лет назад. Просторный восьмиугольный кабинет, отделанный панелями из красного дерева, с массивным столом в центре и такими же массивными креслами для посетителей, был слишком тёмным. Даже в солнечные дни в этом офисе приходилось включать освещение. Окна кабинета мало что выходили на север, так ещё и прятались в тени каменных химер, которые с крыши здания наблюдали за течением серебристой реки. Она огибала подножие массивного холма, на котором отстроили правительственный комплекс. Восемь углов кабинета должны были представлять восемь провинций, которые первыми вошли в состав молодого государства. Но уже через несколько десятков лет провинций стало двенадцать, и о символичности кабинета все давно забыли.

«Красная комната»... Стюарт был прав, Грег этот кабинет ненавидел. Семнадцать лет назад он был там частым посетителем и сейчас чувствовал, как воспоминания лавиной сбивают его, крутят, давят на голову. Никаких сожалений. Никакого раскаяния. Только воспоминания...

Семнадцать лет назад...

Этот день обозначил новую веху в его — и не только его — жизни. Грег вспомнил этот день, вспомнил, как шагал по соединительным туннелям серого готического Здания Правительства, по коридорам, обвешанным картинами и фотографиями давно умерших премьер-министров и забытых спикеров. От каждого портрета, от каждого камня веяло старыми традициями Великого Севера.

Это был год больших перемен. В июне они уже витали в воздухе, решения обсуждались и принимались в стенах этого здания. И Грег был частью всего этого.

Он шёл через арочную галерею Здания Правительства. «Красная комната» находилась в самом её конце. Киссинджера там ждали...