Вулгрет выпрямился, его глаза сверкали в голове, как рубины.

— Полагаю, это называют «на посошок». А теперь я должен идти. Хозяин ждет.

Сэр Мередит смотрел на отталкивающий предмет, который некогда был Шранри.

— Хозяин, — повторил он в оцепенении, испытывая и ужас, и восторг одновременно. — Ты имеешь в виду не Кразку.

— Нет.

— Тогда… кого? Кто твой хозяин?

— Его можно назвать… ткачом. Он дергает за нити бесчисленных жизней и придает Структуре форму по своей воле.

Сэр Мередит смотрел, как Вулгрет взбирается по насыпи. Страх боролся с отвагой, и, как всегда бывало в настоящем рыцаре, победила отвага.

— Подожди, — позвал он. — Позволь мне пойти с тобой.

Голос чародея донесся до него зловещим шепотом, который тем не менее покрыл всю высоту насыпи.

— Ты не можешь идти теми путями, что хожу я, железный человек. Кроме того, Волгред–Странник всегда путешествует в одиночку.

От стука по двери камеры он вздрогнул и очнулся. Он снова видел во сне ее. Каждый раз, как он закрывал глаза и погружался в сон, именно лицо Моники занимало его мысли. Хотя бы за это маленькое блаженство он был благодарен.

В ночь перед казнью можно зациклиться на чем–то куда хуже.

По двери еще раз стукнули, и затем раздалось бренчание ключа, который вставляли в замок. Полумаг вздрогнул, несмотря на то что на лбу неожиданно выступил пот.

Пора.

Дверь, заскрипев, отворилась, и, возникнув из полумрака, в камеру заглянул Стражник.

— Ты проснулся?

— Разумеется. Было бы довольно легкомысленным с моей стороны проспать собственную казнь.

— Ты пойдешь мирно? Без магии?

— Такова была сделка.

По крайней мере, он надеялся, что это все еще в силе — Тимерус ничего бы не выиграл, нарушив слово и причинив Монике вред после того, как все будет кончено. Великий Регент останется верным своему обещанию, ему приходилось повторять это себе снова и снова. Другой вариант был слишком ужасным, чтобы о нем размышлять.

— Тебе нужна помощь с этим креслом?

— Как великодушно с твоей стороны предложить это, — язвительно ответил Эремул, хотя, по правде говоря, он был несколько удивлен искренностью, прозвучавшей в голосе стража. Доблестные Алые Стражники не упустили ни одной возможности, чтобы досадить ему во время заключения. Как лучше почтить последние дни осужденного, нежели мочиться в его еду или угрожать спалить книгохранилище и работу всей его жизни вместе с ним? Что бы ни говорили о некомпетентности маршала Браки, когда речь шла об обеспечении безопасности города, новый командующий Алой Стражей был непреклонен в том, что касалось поддержания стандартов в сфере мелочной жестокости.

В глазах этого стражника не было никакой злобы. Только появился тихий испуг, когда он подошел, взялся за кресло Эремула и выкатил его из камеры в подземелья, которые занимали самый нижний уровень темной громады Обелиска. Вдоль стен тянулись факелы, освещая плиты и инструменты, столь хорошо знакомые Эремулу. Личность, которой он некогда был, умерла в этом месте, умерла, чтобы возродиться как Полумаг. Было вполне уместно, что оно послужит ему последней остановкой сейчас, прежде чем искалеченная пародия на человека, которая пережила Отбраковку много лет назад, покинет сей мир навсегда.

— Почему ты это сделал? — спросил стражник, везя Эремула вверх по лестнице, ведущей на первый этаж. — Ты был героем. Зачем устраивать заговор, чтобы разрушить город, который ты помог освободить от тирана? В этом нет никакого смысла.

— Кто ж может понять разум безумца, — ответил Эремул в шутку.

Он устал заявлять о своей невиновности. Это ничего бы не изменило. Он и Лорганна будут в полдень повешены, мир по- прежнему будет вертеться, люди — продолжать сражаться, и трахаться, и умирать, и всем будет по барабану, что он умер. До последнего времени и ему было бы все равно, но теперь он ощущал острое чувство сожаления, что покинет Монику так неожиданно, даже не попрощавшись. Только он нашел что–то ценное в своей жизни, как это сразу же безжалостно у него отобрали.

«Убивает именно ирония». К счастью, боги были мертвы, или он обвинил бы их в наличии чувства юмора.

— Моя старушка–мать так не думала, — неожиданно сказал стражник.

— Что не думала? — Прежний стоицизм Эремула теперь его оставил.

В животе у него бурлило от нервного возбуждения, броня гнева и негодования, которая не пускала в его душу чувство ужаса, перестала защищать, когда приближалось решительное мгновение.

— Не думала, что ты безумен. Она приходила к тебе за помощью. Ты дал ей лекарство от боли в суставах. Она сказала, что ты не принял платы.

Эремул нахмурился, пытаясь припомнить тот случай, о котором говорил стражник. Недели после смерти Салазара слились в единое неясное целое со всем тем, что произошло с тех пор.

— Я не помню. Как она себя чувствует?

— Она ходит гораздо лучше.

— Некоторым из нас везет, полагаю.

Они вышли из лестничного колодца и приблизились к двойным дверям Обелиска. Эремул закрыл на миг глаза, ощущая нежный ветерок, омывающий вестибюль, наслаждаясь этими последними секундами спокойствия перед постыдным маршем — или точнее сказать «прокатиться в коляске»? — к казни через повешение. Увижу ли я ее лицо в последний раз, подумал он.

Капли дождя застучали по его голове, и он наконец открыл глаза. Грозовые тучи застилали небо от края до края. Не будет ему последнего славного мига в лучах солнца — только возможность промокнуть до нитки в качестве любезности, оказанной осенней бурей.

«Но, с другой стороны, ничего иного я и не ожидал».

Пока его везли через внутренний двор, за ними пристроились другие стражники из казарм с обеих сторон. Некоторые навели на него арбалеты.

— Готов умереть, получеловек? — усмехнулся один из офицеров.

Проигнорировав его, Эремул сосредоточил внимание на улицах, пока они двигались на восток, а затем — на юг, к Крюку. Квартал Знати разграбили несколько месяцев назад, и с тех пор все стало еще хуже, по мере того как Белая Госпожа продолжала вывозить из города ценности. Сонливия созрела для бунта, и женщина, которая представлялась Лорганной, быстро использовала это в своих целях. Каковы были цели Мелиссан, Эремул до сих пор так и не выяснил. Он по–прежнему пребывал в замешательстве, не понимая, почему она вовлекла его в свои козни. Зачем устроила встречу в здании маяка? Зачем позволила экспериментировать с пленником и раскрыть истину в отношении контролирующих разум татуировок?

Он снова проклинал себя за то, что передал это устройство Мелиссан в здании маяка. Она сказала ему, что собирается представить его Совету как доказательство, и, очевидно, умудрилась избавиться от него прежде, чем Стража арестовала ее. От стражников у своей камеры Эремул узнал, что Мелиссан вообще ничего не сказала после того, как ее схватили. Таким образом, его слово было против слова Реми… и, как выяснилось, никто не был склонен верить безумному, но общему мнению, чародею.

По мере того как его везли под конвоем к большой площади, толпы, собиравшиеся посмотреть на казнь, становились все гуще. Дети обрушивали на него потоки брани, а их матери презрительно ухмылялись и делали оберегающие жесты. Мимолетное уважение, которым он наслаждался, полностью исчезло. Он опять стал пугалом и посмешищем. Это обижало его сильнее, чем он ожидал.

«После всего, что я сотворил для этого города. Так–то вы меня благодарите?»

Сделав над собой усилие, он добился, что его руки перестали дрожать, и сделал суровое лицо. Он не доставит им удовольствия видеть его страдающим. Пусть таращат глаза и гогочут. Арест Мелиссан ничего не изменит. Сонливия — на грани катастрофы, чуть–чуть подтолкнуть — и город рухнет в бездну.

Виселицы были воздвигнуты на Крюке. По мере того как они приближались к возвышению, собравшаяся вокруг него толпа ревела все громче. Шквал оскорблений нарастал, и на Эремула градом посыпались гнилые фрукты и овощи, которые заляпали ему всю одежду, били по лицу и стекали по подбородку.