Дверь открылась. В ярком свете перед ней предстал император. Но Золушка не заметила его: она опять плакала, глупышка. Кто-то усадил её в кресло, прекрасный голос нежно с ней заговорил. Но вдруг этот голос произнёс что-то вроде: «Этот ваш старый муж...», «Я так сожалею...» В ответ на эти слова она издала приглушённый крик, вскочила с кресла и бросилась к двери, где остановилась как вкопанная, сотрясаемая приступами рыданий.

Наполеон стоял в недоумении. Это было чем-то новым и непостижимым для него. Кокетка она — или пока ещё столь беспредельно невинна? Актёрствует ли она? Ему так не казалось. Неопытной девочке не под силу так изобразить испуганную лань. Однако она без страха поехала в Брони, чтобы увидеть его. Поэтому он решил, что она здесь по своей воле (он не знал, как сильно на неё давили).

Он ласково усадил её обратно в кресло и попытался успокоить. Поглаживая её руку, он попытался говорить так, чтобы ни одно слово не ранило её. Он сам удивлялся своему терпению. Ни одна женщина до сих пор не обращалась с ним подобным образом; ни от одной из них он бы не потерпел таких слёз и истерики, любая из них давно бы отправилась восвояси. Но ни одна из них, даже сама Жозефина, не пленяла настолько его сердца.

   — Моё бедное дитя, я знаю, вы замужем. Расскажите мне об этом. Это было по любви?

Она отрицательно мотнула головой и перестала плакать.

   — Вы сделали это ради денег? Во имя дворянского звания? Возможно, вас заставили?

Она наклонила голову.

   — Бедное дитя — кто же вас заставил?

   — Моя мать, — прошептала она.

Она заговорила. Победа!

   — Ваша мать... Какое преступление! Отдать такого прекрасного ребёнка дряхлому старику, которому под восемьдесят! — В приступе раздражения он утратил власть над своим голосом, и она вновь испуганно задрожала...

   — И вы чувствуете себя связанной этим браком?

   — Освящённое Богом, — с запинкой проговорила она, — человеку нарушать нельзя.

Он опрометчиво рассмеялся, и она заплакала опять.

   — О, Господи! — пробормотал император, с жалостью взирая на это чудо — женщину в своей комнате, посреди ночи, которая остаётся верной своему мужу и говорит с ним о религии. Но он извинился и стал опять вслушиваться в её ответы и терпеливо продолжал задавать вопросы: — Где вы учились? Как ваша девичья фамилия? Вы любите музыку? Кто ваша мать?

Обрадованная тем, что ничего страшного не случилось, она наконец обрела голос и благополучно преодолела все эти вопросы. В два часа ночи в дверь тихо постучал Констан.

   — Уже?.. — проговорил Наполеон. — Ну, моя прекрасная печальная голубка, вытрите свои слёзки и летите к себе домой, в своё гнёздышко. Не нужно бояться орла. Здесь нет никого, кроме вашего пылкого поклонника, для которого важнее всего завоевать вашу любовь. Обещаю вам, что в конце концов вы полюбите его, потому что он не откажет вам ни в чём... ни в чём, понимаете? — Он помог ей надеть плащ и шляпу и проводил до двери. Рука его, однако, с непоколебимой твёрдостью задержалась на щеколде.

   — Вы придёте завтра? — Голос его был ласков. Но сквозь ласку слышалась угроза.

   — Но...

   — Обещаете?

   — Да.

Домой она вернулась намного спокойней, чем уезжала. Её мечта, казалось, сбылась. Он был добр и нежен, он не коснулся её — даже не поцеловал. В эту ночь он пощадил её — разве то же самое не может повториться и завтра?

И ещё он сказал, что не откажет ей ни в чём.

В девять часов утра София была у её постели: с большим пакетом, который она открыла с видом феи. Она вынула оттуда несколько красных сафьяновых коробочек для драгоценностей с узором из роз и лилий, обрамленных листьями лавра, и очередное письмо. Одной рукой она протянула Марии прекрасный букетик цветов, другой — ослепительную бриллиантовую диадему. Но Золушка, присев на кровати, схватила диадему и швырнула её в другой конец комнаты. Вот как, воображают, будто её можно купить бриллиантами?!

   — Сейчас же отошли все назад! — велела она. София как ни в чём не бывало открыла четвёртое письмо и стала читать его вслух.

   — Ну и мужчина! — сказала она. — Слушай.

   — «Мария, моя милая Мария, все мои мысли о тебе, моё единственное желание — увидеть тебя вновь. Ведь ты придёшь, правда? Помнишь, ты обещала. Ведь если ты не сделаешь этого, орёл ринется к тебе сам! Мне сказали, мы увидимся сегодня вечером за обедом. Поэтому соблаговоли принять от меня этот букетик. Пусть он будет тайным знаком наших уз. Все глаза будут устремлены на нас, но мы поймём друг друга без слов. Когда я приложу руку к сердцу — знай, что оно бьётся только для тебя одной, а ты в ответ прикоснись к букетику. Ты ведь сделаешь это?

Люби меня, моя милая Мария, и пусть рука твоя всё время касается цветов».

   — Прекрасное письмо, — сказала София. — Должно быть, у тебя сердце из камня.

Наполеон, однако, допустил промах. Сегодня Марии не положено надевать ни бриллианты, ни даже цветы.

   — Ему бы следовало знать об этом, — сказала она, — мы украшаем себя букетиками на балах. А это всего лишь обед.

   — Ты — дура, — сказала София. — Я бы целое дерево на себя нацепила, если бы он мне его прислал.

Перед началом обеда все приглашённые без стеснения глазели на неё, теснились к ней поближе, просили, чтобы их ей представили. Престарелые сановники с надеждой в сердце улыбались, глядя на неё. Она подумала, что все за исключением её мужа знают о её ночной поездке. И все считают, что она...

Наполеон неотрывно следовал за ней взглядом, ловя каждый удобный случай, когда её не заслоняли от него, чтобы приглядеться к левой стороне её груди. Брови его были сурово нахмурены, взгляд подобен молнии. Наконец, опустив голову как бык, он устремился в её направлении. «О, небо! Он способен устроить сцену!» — пронеслось у неё в голове, и она в отчаянии приложила руку к сердцу — туда, где должен был быть букетик. Он тут же сделал то же самое, улыбка появилась на его лице. Отойдя в сторону, он подозвал Дюрока и что-то энергично ему прошептал.

За обедом Дюрок сразу же стал её корить, что она не надела бриллиантов. Она в ответ протестовала: как она может носить такой подарок? Он усталым тоном прочёл ей лекцию о трагизме высокого положения в обществе, о том, что Наполеону необходима родственная душа, которая бы его понимала, о всём великолепии миссии, выпавшей на её долю, миссии, которой может позавидовать любая женщина.

   — Посмотрите, мадам, он не смотрит ни на кого, кроме вас, даже когда беседует с маркизом, — и это было правдой. При сменах блюд его рука всё время лежала на груди, под сердцем. — Вы придёте сегодня вечером? Он только что велел мне напомнить вам о вашем обещании.

   — Я приду. — Сегодня она чувствовала себя лучше. Все эти настойчивые уговоры вселили в неё уверенность. Она сможет противостоять все этим мужчинам — она спасёт и Польшу, и себя.

Вечером, в обстановке той же секретности и безмолвия, драгоценное создание вновь доставили во дворец.

Наполеон был как иголках.

   — Наконец-то! — сказал он. — Я уже оставил надежду...

Он снял с неё плащ.

   — Вы не должны носить чёрное, — произнёс он. — Я не выношу чёрного.

   — Извините. Но я люблю чёрное, — сказала она. Она не потеряла уверенность в себе. Ей казалось, она знает, как управлять императором.

Он остановился перед её креслом и сурово обратился к ней:

   — А теперь, мадам, сделайте одолжение, объяснитесь. Зачем вы приехали в Брони? Зачем было сначала привлекать, а потом отталкивать меня? Почему вы отвергли мой цветы — даже лавры? Что вы с ними сделали? Просто смешно! Я всё время держал руку под сердцем. Ваша — не двигалась. Только однажды вы дали мне знак. — Сам себя доведя до ярости, он сдвинул брови и закричал: — Вот истинная дочь Польши! Ваше поведение даёт мне право думать, что у меня сложилось правильное мнение о вашей стране!

Что он имеет в виду? Глубоко встревоженная его приёмом и его словами, она, заикаясь, проговорила: