Было две причины его приезда в Тортону: во-первых, встреча с представителем пьемонтского правительства для урегулирования мирного договора между Пьемонтом и Францией; во-вторых, инспекция этой важнейшей крепости, стоявшей на линии его коммуникации с Парижем.

Но в данную минуту, усталый и взволнованный, он мог думать только о Жозефине, которой писал следующее:

«Гражданке Бонапарт, улица Шантерен, № 6, Париж.

Штаб-квартира, Тортона, 26 прериаля.

Год IV Республики, единой и неделимой.

Моя дорогая Жозефина, с восемнадцатого числа я надеялся и верил, что ты прибыла в Милан. Едва закончилось сражение в Боргетто, я поспешил к тебе навстречу, но не обнаружил тебя! Через несколько дней курьер сообщил мне, что ты даже и не выезжала, и от тебя по-прежнему не было никаких писем. Моя душа разрывалась от горя. Я считал себя покинутым всеми, кто дорог мне на этой земле. Я никогда не чувствовал себя таким разбитым. Изнывая от огорчения, я написал тебе, возможно, чересчур резко. Если мои письма тебя обидели, я не утешусь до конца моих дней. Поскольку Тичино разлилась, я приехал дожидаться тебя в Тортону; каждый день я жду, и всё понапрасну. Четыре часа назад пришло коротенькое письмецо, в котором сообщается, что ты не приедешь. Не буду пытаться передать то чувство сильнейшей тревоги, которое охватило меня через мгновение, когда я представил себе, что ты больна, что вокруг тебя врачи, что жизнь твоя в опасности и что именно поэтому ты и не пишешь. С той минуты я нахожусь в состоянии, которое невозможно описать! Какое же сердце нужно иметь, чтобы любить тебя так, как люблю я! Ах! Я не думал, что можно испытывать такое горе, такие ужасные мучения. До сих пор я полагал, что всякое горе имеет свой предел; но горе, которое ныне испытывает моя душа, безгранично. Лихорадочный жар струится по моим жилам; отчаяние наполняет моё сердце. Ты страдаешь, а я далеко от тебя. Увы! Возможно, что тебя уже нет в живых. Жизнь действительно стоит того, чтобы её презирать; но мой несчастный разум заставляет меня бояться, что я не найду тебя после смерти, а я не могу смириться с мыслью, что никогда больше не увижу тебя. В тот день, когда я узнаю, что Жозефина мертва, я перестану жить. Никакой долг, никакие обязательства не будут связывать меня с миром. Человечество столь презренно! Ты одна оправдываешь в моих глазах бесстыдство людской натуры.

Всё приводит меня в отчаяние. Ничто не может излечить меня от болезненного одиночества и от змей, сосущих мою душу. Мне прежде всего нужно твоё прощение за те безумные, бестолковые письма, которые я написал тебе. Если ты здорова, то поймёшь, что та же пламенная любовь, которая возвышает душу, может заставить человека ошибиться. Я непременно должен убедиться, что тебе ничто не грозит. Любовь моя, отдай все ради своего здоровья и пожертвуй всем ради своего спокойствия! Ты такая нежная, слабая и больная; а время года такое жаркое, и путь неблизкий. Я на коленях умоляю: не подвергай себя опасности. Какой бы короткой ни была жизнь, пройдут три месяца и... Как, ещё три месяца мы не увидим друг друга!.. Я трепещу, моя любовь, не смея заглядывать в будущее: всё там ужасно, а единственное, что успокаивает других людей, находящихся в таком же состоянии, во мне отсутствует. Я не верю в бессмертие души. Если ты умрёшь, я тотчас же умру следом, но эта смерть будет простым уничтожением, лишённым всякой надежды.

Мюрат пытается убедить меня, что твоё недомогание незначительно; но ты ничего не пишешь; прошёл месяц с тех пор, как я получил от тебя последнее письмо. Ты нежна, полна чувств, и ты любишь меня. Ты, глупышка, борешься с болезнью и невежественными докторами, оставаясь вдали от того, кто избавил бы тебя от всех болезней и даже вырвал бы тебя из объятий самой смерти... Если твоя болезнь затянется, попроси, чтобы мне дали отпуск — я смогу приехать и хоть час провести с тобой. За пять дней я добрался бы до Парижа, а на двенадцатый вернулся бы в мою армию. Без тебя, без тебя Я здесь бесполезен. Сделай это для того, кто любит Славу, для того, кто служит Франции, но душа которого томится в изгнании; когда мой нежный друг страдает, я не могу хранить хладнокровие, необходимое для того, чтобы одерживать победы. Я не знаю, какие выражения найти, не знаю, что делать; мне хочется сесть в почтовую карету и самому отправиться в Париж; но честь, к которой ты так чувствительна, удерживает меня на месте вопреки желанию сердца. Из жалости ко мне попроси кого-нибудь написать за тебя; позволь мне знать, что у тебя за болезнь и чего следует опасаться. Наша судьба действительно ужасна. Только поженились, только соединились, как пришлось расстаться! Мои слёзы орошают твой портрет; он всегда со мной. Мой брат тоже не пишет. Ах! Несомненно, он боится поведать то, от чего я не найду лекарства. Прощай, моя любовь; как тяжела жизнь и как сильно зло, от которого страдают все!!!

Шлю тебе миллион поцелуев; верь, что никогда не встретишь любви, которая была бы равна моей, любви, которая продлится всю мою жизнь! Вспоминай обо мне почаще и пиши дважды в день. Скорее избавь меня от боли, терзающей мою душу. Приезжай, приезжай скорее, но сначала позаботься о своём здоровье.

Б.».

Он посыпал письмо песком, поцеловал, сложил, запечатал, а затем позвонил слуге, чтобы тот взял его и отдал курьеру, собиравшемуся в долгий путь до Парижа.

Жозефина! Каждая мысль о ней отдавалась в его сердце болью. Возможно, он никогда больше не увидит её! Что могло с ней случиться? Когда он расспрашивал Мюрата, тот вёл себя так странно, был таким уклончивым... Какую страшную тайну он скрывал? Не весть ли о медленной, но смертельной болезни?

На следующее утро он вместе с Марионом вышел под нестерпимо яркое, палящее июньское солнце. Несмотря на свою молодость, Мармон был очень опытным артиллерийским офицером и мог сильно помочь ему при осмотре крепости и отборе орудий, которые Бонапарт собирался взять для создания осадной артиллерии в Мантуе. (Просто не верится, что он до сих пор не может взять эту крепость, окружённую со всех сторон озёрами и болотами, словно остров!)

Они вместе с военными инженерами шли к фортификационным сооружениям. Как это ему надоело! Он не мог думать ни о чём, кроме Жозефины — всю ночь он пролежал без сна, мучимый одной мыслью: Жозефина больна! Конечно, она не могла сама сообщить ему, что заболела. Писем от неё не было уже целый месяц. А вдруг это только его фантазия, единственная цель которой — оправдать Жозефину, не желающую уезжать из Парижа? Нет, он не имел права на подобные подозрения! Она не могла обмануть его ожиданий. Нельзя было и думать о том, что она способна лгать. Если бы только она была здесь...

Стоя на крепостном валу и осматривая пушки, многие из которых сохранились здесь со времён войны 1742— 1748 годов, он видел пыльную дорогу, извивавшуюся между виноградниками и уходившую в сторону далёкого Парижа. Если бы он мог сейчас помчаться по этой дороге!

Закончив подробный и обстоятельный осмотр, они возвратились в штаб-квартиру, располагавшуюся в цитадели. Он чувствовал, что не может оставаться один, а потому пригласил молодого Мармона побыть с ним — несомненно отвлекая того от какого-то весёлого застолья.

Сидя в прохладной полутёмной комнате, он велел принести им охлаждённого снегом вина. Два молодых человека подняли свои бокалы.

   — За здоровье моей жены, Мармон! — сказал Бонапарт. Выпив и поставив бокал, он вынул из кармана миниатюру с её портретом. — Разве она не прекрасна? В мире нет ей подобной. Ты должен признать это, — Он протянул миниатюру Мармону; но — перст судьбы! — портрет выскользнул из его руки и упал на каменный пол. Стекло разлетелось вдребезги.

Бонапарт был суеверен: это пустяковое событие пронзило его сердце. Мармон оказался проворнее, быстро поднял миниатюру и, отдавая её, озабоченно поглядел на старшего друга.