Бонапарт внезапно помрачнел, осуждающе посмотрел на комиссара и покачал головой:

   — Не будь слишком суров с епископом, Саличетти. Я не хочу, чтобы церковь натравила на нас всю страну. Мне ведь предстоит управлять Ломбардией!

Саличетти засмеялся и надел шляпу с пером.

   — Ладно, дружище! Но если ты хочешь, чтобы у тебя были развязаны руки, то я хочу этого вдвойне. Послушай, прежде чем браться за письмо Директории, сначала как следует выспись. До свидания!

Он вышел — элегантный светский человек, каким оставался всегда.

Да... Саличетти мог быть чрезвычайно полезен. Придётся приложить много сил, чтобы удержать его на вторых ролях.

На следующий день, последовав совету Саличетти и как следует выспавшись, Бонапарт занялся письмом к Директории. Он подавил бешеное негодование и стал писать в уважительном тоне, соблюдая безупречную субординацию и составляя каждую фразу так, чтобы она не несла в себе ничего оскорбительного.

«Исполнительной Директории

Штаб-квартира, Лоди, 25 флореаля IV года,

(Согласно стоявшему на его столе итальянскому календарю было 14 мая 1796 года).

Я только что получил почту (они не должны догадаться, что он всю ночь раздумывал над ответом), доставленную курьером, который убыл из Парижа шестнадцатого числа. Ваши надежды сбылись: в этот час вся Ломбардия находится под властью Республики. Вчера я направил в Милан дивизию, приказав ей обложить цитадель. (Он не стал упоминать о том, что собирается сам с триумфом въехать в столицу). Болье со всей его армией стоит в Мантуе, которую постигло наводнение. Он найдёт там свою смерть, ибо это самое нездоровое место во всей Италии.

Армия Болье всё ещё многочисленна; он начинал кампанию, обладая огромным превосходством в численности (совершенно незначительным!) Император посылает ему подкрепление в десять тысяч человек, которое уже находится в пути. (Так что поосторожнее, господа из Директории!)

Я считаю решение разделить Итальянскую армию на две части плохо обдуманным политическим шагом; раздел командования между двумя разными генералами противоречил бы интересам Республики. (Вот вам, не в бровь, а в глаз!) В экспедиции против Ливорно, Рима и Неаполя нет особого смысла (это идиотская идея Карно, выдвинутая в угоду атеистически настроенным членам Директории, ненавидящим Папу Римского!); её можно было бы провести силами двух дивизий на обратном пути после того, как будет покончено с австрийцами, иначе эти последние смогут ударить нашим силам в тыл. (Он делал вид, будто всерьёз принимает этот дурацкий план, и в то же время намекал на его рискованность. Сколь же лучше был его собственный план, который он раз за разом тщетно предлагал Директории: оттеснить Болье через перевал Бреннер в Баварию, затем объединиться с Рейнской армией Моро и одним махом разделаться со всей вражеской коалицией. Он повторял вновь и вновь, что их настоящим врагом была вовсе не Италия, а Германия).

Из сказанного следует, что совершенно необходимо иметь во главе армии одного-единственного генерала и что ничто не должно мешать этому генералу совершать марши и проводить операции. (Это должно было заставить их отказаться от посылки к нему нового комиссара, менее сговорчивого, чем Саличетти, с указанием не сводить с него глаз!) Я провёл кампанию, ни с кем не советуясь; мне не удалось бы ничего достичь, если бы я был вынужден примирять между собой людей, которые по-разному смотрят на одни и те же вещи. Я одержал победу над противником, обладавшим огромным численным превосходством (весьма скромным!), не имея абсолютно ничего (следовательно, не благодаря вам), только потому что считал, что обладаю вашим доверием, и это позволяло мне осуществлять мои замыслы так же быстро, как и рождать их. (Скромно, но со вкусом!)

Если вы наложите на меня массу ограничений; если мне придётся каждый свой шаг обсуждать с комиссарами правительства; если они будут иметь право вмешиваться в вопросы передвижения войск, забирать у меня или же присылать мне те или иные отряды, из этого не выйдет ничего хорошего. Если вы ослабите вашу армию, разделив руководство ею, если вы помешаете выполнению моего стратегического плана, я с глубоким прискорбием вынужден буду заявить, что вы утратите прекрасную возможность подчинить себе Италию. (Вот им прямо в лоб, пусть почешутся!)

Учитывая нынешние взаимоотношения Республики с Италией, не вызывает сомнения, что возглавлять Итальянскую армию должен генерал, который полностью заслуживает вашего доверия. Если это буду не я, я не стану жаловаться; я бы удвоил усилия для того, чтобы заслужить ваше уважение на том посту, который вы сможете мне доверить. (Он дорого дал бы за возможность увидеть их лица в тот момент, когда они будут читать эту ханжескую фразу!) Каждый воюет по-своему. Генерал Келлерман (этот безмозглый старикашка!) имеет больше опыта и сможет командовать армией лучше меня, но вместе мы сделаем это куда хуже, чем каждый из нас порознь.

(Ну, а теперь главное!) Я мог бы сослужить большую службу своей стране только в том случае, если бы удостоился вашего полного и абсолютного доверия. (Никогда ещё правительство Французской Республики не удостаивало своих генералов полного доверия. Совсем наоборот!) Мне потребовалась вся моя смелость, чтобы написать вам такое письмо: теперь вам так легко обвинить меня в честолюбии и гордости! Однако я должен был выразить вам все мои чувства — вам, неизменно оказывавшим мне такое уважение, которого я никогда не забуду. (И эти недоумки, эти мерзавцы составляют правительство, которое имеет право уволить его, сломать его карьеру!)

Сейчас разные дивизии Итальянской армии овладевают Ломбардией. Когда вы получите это письмо, армия будет в походе (он должен показать, будто верит в их ребяческий план!); возможно, ваш ответ застанет нас уже под Ливорно. (О Ливорно он и не думал. Этот порт был битком набит поселившимися там богатыми английскими купцами. Было бы и приятно, и полезно ограбить их, когда придёт время!) Решение, которое вы примете в сложившихся обстоятельствах, будет иметь для хода кампании куда большее значение, чем пятнадцатитысячное подкрепление, которое император может прислать Болье.

Бонапарт».

Письмо было шедевром. Бонапарт был доволен им. Но он всё же нервничал. В каждой строчке письма читался вызов и неповиновение, а он, молодой республиканский генерал, был ещё не так силён, чтобы открыто взбунтоваться против законной власти Республики. Он боялся их, боялся их ревности, их подлости. Им ведь ничего не стоило уничтожить всю его работу! Он взял другой лист бумаги и начал писать члену Директории Карно.

«Гражданину Карно

Когда я получил письмо Директории от восемнадцатого числа, ваши желания были исполнены — Милан стал нашим. Скоро я, выполняя ваш план, пойду походом на Ливорно и Рим. На всё это не понадобится много времени. Я посылаю Директории свои соображения относительно её намерения разделить армию. Клянусь вам, что, поступая таким образом, думаю только о благе страны. Вы никогда не сможете обвинить меня в криводушии. Нет такой жертвы, которую я не принёс бы на алтарь Республики. Если некие люди пытаются очернить меня в ваших глазах, то вы прочтёте ответ в моём сердце и моей совести.

Вполне возможно, что это письмо к Директории будет неправильно истолковано; поскольку вы всегда относились ко мне по-дружески, я взял на себя смелость обратиться к вам с просьбой вмешаться, используя вашу обычную осторожность и осмотрительность.

Келлерман будет командовать армией не хуже меня — ибо я, как никто другой, знаю, что армия обязана победами только собственной смелости и дерзости; но я думаю, что объединить меня и Келлермана в Италии — значит потерять всё. Я не могу служить с человеком, который считает себя первым генералом Европы; кроме того, я думаю, что один плохой генерал лучше двух хороших. В войне, как и в управлении государством, всё решает такт.