Узнав должность последнего, Бонапарт одобрительно кивнул. Штаб Колли работал превосходно, особенно во время отступления. Всё говорило о том, что возглавлявший его офицер обладал ясным умом. Да что за разница, кто они такие! Они не смогут добиться изменения требований, которые Бонапарт уже во второй раз выдвинул сегодня в два часа ночи в ответ на запрос, доставленный гонцом короля. Его решение оставалось твёрдым.

Генерал заканчивал одеваться, когда в нем проснулся актёр... Он не наденет ни официальной трёхцветной перевязи, ни шпаги, ни треуголки главнокомандующего: вполне достаточно простого генеральского мундира. Приглаживая свои темно-каштановые волосы, чёлкой спадавшие на лоб, а позади убранные в хвостик, Бонапарт посмотрел в зеркало и заметил, что они сально блестят. Нет, он не будет их пудрить — пудра сделает его старше. А им следует видеть, как молод их завоеватель. Это только украсит складывающуюся о нём легенду. Вид у него был ужасно бледный и изнурённый. Глаза покраснели от усталости.

Он вошёл в большую комнату со сводчатым потолком, стены которой были изысканно декорированы большими панно и парадными портретами. Здесь его ждали гревшиеся у камина послы. С ними был красивый, щеголеватый Мюрат (который уже успел заставить посланцев короля поверить, будто он, сын владельца постоялого двора в Кагоре, является отпрыском аристократического гасконского рода). Бертье официально представил их. Пьемонтцы отдали честь: более молодой офицер — очень красивым военным жестом, а пожилой — закостенело небрежно, выказывая явное недовольство порученными ему переговорами с молодым выдвиженцем Революции.

Бонапарту это не понравилось, и он начал говорить сухо и кратко:

   — Добрый вечер, господа! Переговоры будут вестись на французском — языке победителей.

Старый генерал де Латур открыл церемонию высокопарно и чопорно, начав с помпезной преамбулы. Смысл её сводился к тому, что при определённых обстоятельствах его величество король соблаговолит принять условия перемирия.

Что за чушь! Бонапарт бесцеремонно перебил де Латура.

   — Вы ознакомились с условиями, которые я послал его величеству? Король принял их? Это всё, что необходимо обсудить. Я не собираюсь менять в них ни буквы!

Старый генерал споткнулся на полуслове. Бонапарт продолжал негодовать:

   — Я первым предложил эти условия, поскольку это я захватил Кераско, это я захватил Фоссано, это я захватил Альбу. И я требую совсем не так много. Вы должны признать, что мои претензии очень скромны.

Старик пришёл в себя и попытался продолжить беседу в прежнем высокопарном тоне:

   — Его величество, мой повелитель, должен с уважением относиться к своим союзникам. Его величество опасается, что ему придётся предпринимать действия, несовместимые с его принципами.

Какой омерзительный фарс! Но поскольку Бонапарт сам играл комедию, он торжественно и важно поднял руку.

   — Бог не простит мне, если я потребую от вас чего-либо противоречащего законам чести! — «Много уважения видели пьемонтцы от своего бесценного союзника!»

Старый генерал перешёл к обсуждению второстепенных деталей и принялся торговаться по каждому пункту. Бонапарт отвечал ему с изысканной вежливостью, но не уступал ни «гроша».

   — Но, генерал, — обратился к нему отчаявшийся старик, — я не вижу смысла в некоторых ваших требованиях. Например, зачем вам нужна переправа через По в Валенце?..

Бонапарт снова резко перебил его, и ответ был сокрушительным:

   — Генерал, Республика, доверив мне командование армией, считает меня наделённым достаточной проницательностью, чтобы принимать самостоятельные решения, направленные на её благо, не советуясь при этом с её врагами!

Бесполезное препирательство продолжалось уже больше часа и грозило затянуться надолго. Время от времени в переговоры вмешивался более молодой и, пожалуй, самый умный из послов.

Давно миновала полночь. Главнокомандующий вызывающим жестом достал часы.

   — Господа, предупреждаю вас, что на два часа ночи назначено генеральное наступление. Если я не буду уверен, что крепость Кони окажется в моих руках до конца суток, наступление не будет отсрочено ни на минуту. — Он сделал паузу, давая послам осознать, что им предъявляют ультиматум, а затем сухо и значительно добавил: — Мне случалось проигрывать битвы, но никто ни разу не видел, чтобы я понапрасну тратил время — как из самонадеянности, так и по лени.

Бонапарт взглянул на послов. Те не знали, что ответить. Он указал на Бертье и Мюрата.

   — Эти офицеры сообщат вам волю французского правительства.

Он прошёл в конец комнаты и принялся расхаживать взад и вперёд. Квартет за столом продолжал обсуждать детали перемирия. Старый Латур спорил и постоянно ко всему придирался. Бонапарт продолжал вышагивать, не обращая на них никакого внимания. Он заговорил только раз, когда от короля приехали два адъютанта, чтобы узнать, как продвигается дело. Он насмешливо улыбнулся старому генералу.

   — Похоже, вашему королю больше, чем вам самим, не терпится прекратить огонь!

В конце концов перешли к делу. Но весь фокус был в том, что генеральное наступление (он искренне восхищался собой) было чистейшей выдумкой. В ту ночь вообще не намечалось никаких передвижений войск.

К двум часам ночи все статьи были согласованы. Он и два пьемонтских представителя поставили под договором свои подписи. Сопровождавший посланников адъютант Колли помчался в Турин с копией документа. И только тут Бонапарт серьёзным тоном приказал отменить мифическое наступление.

Все устали. Старый де Латур спросил, нельзя ли ему выпить кофе. Во дворце кофе не оказалось. Бонапарт приказал, чтобы кто-нибудь съездил в город. Появившиеся в комнате офицеры штаба сначала робко, а затем всё более непринуждённо заговорили с бывшими врагами.

Затем все перешли в соседнюю комнату, где их ждало скудное угощение, основную часть которого составляло местное вино «асти». Это было всё, что удалось наскрести в нищем хозяйстве штаба. Почти все имевшиеся во дворце свечи горели в стоявшем на столе огромном ветвистом канделябре. Несмотря на яркое освещение, их трапеза не выглядела чересчур жизнерадостной. Пьемонтские гости были измучены и подавленны. Бонапарту всё больше нравился молодой начальник штаба, Коста де Борегар. Бывший соперник оказался хорошо образованным, умным человеком, с которым было приятно поговорить.

Когда все вышли из-за стола, он увёл маркиза на балкон и продолжил разговор. Опершись на балюстраду, они долго стояли и наблюдали за восходом солнца. Разгоралась историческая заря нового дня, а они все продолжали беседу. Их связывал профессиональный интерес бывших противников, заглядывавших теперь в карты друг друга и получивших возможность разобрать только что закончившуюся кампанию. Оба сошлись во мнении, что Бонапарт допустил ошибку в Коссерии; он был слишком нетерпелив. Пьемонтский полковник признался, что искренне восхищается им.

   — Какая жалость, что я не могу объясниться вам в любви, генерал! — добавил Он.

Это признание не тронуло главнокомандующего. Пьемонтец был патриотом; его сердце обливалось кровью за родину. Бонапарт мог оценить это. Однако не пристало французскому генералу быть любимым его врагами.

Около шести часов утра появился Саличетти. Уже посвящённый в происшедшее событие, этот хитрющий представитель Директории, не успевший предотвратить дерзкого поступка своего товарища-корсиканца, притворился, что находит условия слишком мягкими. Бонапарт, продолжая разыгрывать комедию, с лицемерным сожалением развёл руками и сказал:

   — Что же делать, мой друг? Всё уже подписано...

В семь часов галопом прискакал пьемонтский офицер с указом короля. Его величество принимал условия перемирия. Уполномоченным надлежало немедленно возвратиться в штаб-квартиру Колли.

Обменявшись дружескими рукопожатиями, Бонапарт и его штаб проводили посланцев к экипажу и отдали честь, когда в сопровождении эскадрона французских драгун, составлявшего почётный эскорт, те двинулись в путь.