Обгоняя колонну, он обратился к солдатам со словами ободрения.

   — Да здравствует Республика! Да здравствует Франция! Ещё одно небольшое усилие, мои храбрецы! Я знаю, дорога была тяжёлая, но вы уже почти в Каркаре. Там вас ждёт отдых и еда. — Правда ли это? Он и сам не знал. Ладно, еду они как-нибудь раздобудут. Главное — привести их туда и расположить на позициях для завтрашней операции. — Сегодня мы одержали великую победу! Итальянская армия покрыла себя славой! Завтра мы добьёмся ещё одной победы, и дорога на Италию будет открыта! Италию, где вы получите всё, что пожелаете! Один раз мы уже победили! Вы — Итальянская армия! Ваше мужество превосходит всё! Так завоюем завтра ещё большую славу!

Голодные, со стёртыми от долгой ходьбы ногами, солдаты взвыли ему вслед:

   — Дерьмо твоя слава! Не морочь нам голову своей Италией!

Бедняги... Но всё равно им придётся идти вперёд. Он был доволен, что успел въехать в Каркаре ещё до того, как к ней подтянулась колонна.

Каркаре... Он помнил эту большую деревню, стоявшую на перекрёстке двух дорог, ещё по кампании Второго года. Одна дорога вела в Миллезимо, где сейчас стояли отряды пьемонтцев; другая в Дего, селение, которое, по последним донесениям, всё ещё оставалось в руках недобитого противника. Сейчас деревня была полна испуганных, жалких пленных австрийцев. Их сгоняли в колонны для отправки в Савону. Они уже лишились башмаков и мундиров, с них сняли всё, что представляло ценность для победителей. Передвижению по узким улицам, освещённым горящими факелами, мешали раненые — в большинстве австрийцы, — лежавшие в грязи там, где упали, беспомощные и истекавшие кровью. В некоторых домах работали хирурги. Освещённые факелами и фонарями, они походили на мясников. Другие дома были захвачены голодными французами и варварски разграблены. Кое-где слышались истошные крики и женский визг. Его армия ничем не отличалась от шайки бандитов. Правда, они слишком долго голодали, были оборванными и нищими...

Он добрался до дома, где расположился штаб Бертье. В комнатах горели свечи. Бертье поднял голову от заваленного документами стола и сообщил окончательные сведения об одержанной победе. Австрийцы потеряли около трёх тысяч убитыми и ранеными и примерно две тысячи пленными. Должно быть, корпус д'Аржанто перестал существовать. Его остатки в панике бежали. Потери французов — благодаря быстроте и ярости атаки — были сравнительно невелики. Если бы не опоздание Ожеро, который должен был полностью уничтожить врага, отрезав ему путь отступления к Дего, это была бы идеальная победа. Ах, Ожеро, Ожеро... Интересно, где сейчас он сам?

Бертье сообщил, что Ожеро находится в соседней комнате, вместе с Массена и Лагарпом, как было приказано. Хорошо. Ещё из Альтаре, после краткой поездки на поле сражения, он послал Лагарпу и Массена письменное поздравление. Они уже знали, что Бонапарт оценил их боевые заслуги.

Их первая встреча после триумфальной победы будет приятной. Он представил их себе в хорошем настроении. Прежняя угрюмость и строптивость будут забыты. Эти генералы ещё смотрели на него как на неопытного, скороспелого юнца из компании парижских политиканов, умеющих держать всех в руках только за счёт большей осведомлённости, для которых они, боевые генералы, будут завоёвывать всё новые и новые победы. Все они продолжали негодовать и возмущаться им, даже Ожеро, пытавшийся выразить ему свою преданность во время встречи в Ницце.

Он вошёл в комнату. В очаге ярко горело пламя. Рядом грелись три генерала. Все трое были в грязи и пороховой копоти. Лагарп был достаточно высок, но Ожеро возвышался над ним как башня. Очевидно, шёл крупный разговор, и складывался он явно не в пользу Ожеро. Они тут же умолкли и приветствовали главнокомандующего, причём Ожеро и Массена сделали это нарочито небрежно.

Ожеро выдвинулся вперёд. Настроение у него было ужасное, и его можно было понять. Совершить труднейший переход и прийти на поле битвы после того, как сражение уже закончилось...

   — Генерал, моя дивизия на подходе, — сказал он. — Очень жаль, что мы опоздали. — Тон его был вызывающим. — Но я хотел бы напомнить вам, что войска не могут двигаться без продовольствия и обуви. Мои люди сделали всё, что было в их силах, но не сумели добиться невозможного.

Бонапарт не собирался выслушивать дерзости ни от Ожеро, ни от кого-либо другого. Он посмотрел прямо в грубо вытесанное лицо вздымавшегося над ним ветерана.

   — В этой кампании, генерал, — резко сказал он, — им придётся научиться делать невозможное. По дороге сюда я видел ваши отряды. Они непростительно распущены и не имеют никакого понятия о дисциплине. Это не солдаты, а сброд. Но я ожидаю, что к следующему сражению они окажутся в указанном им месте вовремя.

Ожеро покраснел от гнева. Но прежде чем он успел ответить, вмешался Массена. С язвительной улыбкой на худом, смуглом, хитром лице он задал вопрос:

   — Вы битву-то видели, генерал? Я слышал, что вы заблудились.

Бонапарт не ответил на дешёвую издёвку. Он был не чета этим людишкам.

   — Я видел, как ваши части спускались с гор, Массена. Очень вовремя. С этого момента сражение было выиграно. В отчёте Директории я сообщу о ваших заслугах. — Таким способом он старался привлечь на свою сторону этих грубых, невежественных солдат, почти бандитов. Он будет превозносить и преувеличивать их подвиги так, чтобы они, до сих пор не известные стране, стали знаменитыми, чтобы они почувствовали, что добились славы благодаря ему. — А Лагарп со своей дивизией дрался выше всяких похвал. — Он повернулся к этому офицеру старой королевской армии, старейшему из всех них, честному швейцарцу, который не за страх, а за совесть выполнял самые немыслимые приказы и никогда не занимался интригами. — Генерал, я непременно доведу до сведения Директории, что вы провели операцию просто блестяще.

Лагарп улыбнулся, благодарный за похвалу.

   — Я лишь выполнял ваши приказы, генерал. Это был славный денёк!

   — Да, день действительно славный, — с холодным превосходством промолвил Бонапарт. — День, который войдёт в историю. Теперь за дело! Победа бесполезна, если из неё не извлечь всей выгоды. Австрийцы выведены из строя на сутки. Значит, завтра нам надо наголову разбить пьемонтцев.

Бонапарт разложил на столе карту и попросил ещё несколько свеч. Он любил работать при ярком свете.

   — Ожеро, вы на рассвете с двумя полками и артиллерией продвинетесь через Миллезимо к Монтецемоло. Я предполагаю, что на подступах к Миллезимо вы найдёте только слабые австро-пьемонтские силы Провера. Вы отбросите их и захватите высоту Монтецемоло, где Колли держит одно подразделение. Бригады Жубера, Рюска и Доммартена объединятся с вами для атаки на Монтецемоло, подойдя с других сторон, как я объясню вам позже. Став хозяином высоты, вы продвинетесь вперёд и захватите все доминирующие позиции вокруг Чевы. Проведёте операцию с предельной быстротой. Помните, скорость — это всё!

Он повернулся к Массена:

   — Вы, Массена, с Двадцать первым полком перед самым рассветом продвинетесь к северу. Выгоните австрийцев из Дего и проведёте разведку боем в направлении Спиньо. Таким образом вы задержите любых австрийцев, которые будут пытаться помешать мне. Постарайтесь быть осторожным и не навлечь на себя удар основных сил: там могут находиться австрийские резервы. Вы наложите на Дего контрибуцию в двадцать четыре тысячи ливров — насколько я помню, это богатая деревня — и конфискуете всех мулов, которых найдёте.

Не дожидаясь комментариев Массена, он повернулся к Лагарпу.

   — Лагарп, вы тоже выступите на рассвете и к девяти часам достигнете высот возле Кайро. Оставите на высотах один батальон, а с остальными займёте город. — Когда генералы приблизились к карте, он медленно обвёл их взглядом. — Штаб останется в Каркаре.

Суть его плана заключалась в том, чтобы после разгрома австрийцев мгновенно переключиться на пьемонтцев и прежде, чем они разберутся в происходящем, внезапной атакой отбросить их, полностью разъединив с союзниками. Уступая в силе, они должны рискнуть и, если угодно, компенсировать этот риск быстротой передвижений. Он снова и снова повторял это, стараясь убедиться, что они всё хорошо поняли.