Вскоре после заката солнца через Морские Ворота пронесли бедного капитана Корнуэла, командира артиллерии, умирающего от чахотки и решившего, как его ни отговаривали, последовать за императором, а также других больных. Эту партию людей сопровождал добросердечный Пон.

По доброте души он взял на себя ответственность тайком провести на борт оклеветанного в своё время мирового судью, месье Саварана.

Последние прощальные речи во дворце отличались краткостью. Наполеон с нетерпением ждал отплытия, а мадам Мер была сдержанна на слова и чувства, ибо была матерью корсиканца. Ни тени сожаления или дурного предчувствия не отражалось на её благородном лице. «До свидания, Наполеон», — это всё, что она сказала ему на прощание, когда он прикоснулся губами к её лицу. После этого Наполеон прошептал на ухо Полине: «Спасибо тебе, ты всегда мне была преданна». Но для Полины этого было достаточно, и они расцеловались. Полина пожала руки всем трём генералам и с чувством попросила их заботиться о своём брате. Камбронн прочитал ей длинный список солдат, начиная от капитана Корнуэла и заканчивая капралом Джуалини, которые хотели направить ей прощальное приветствие. «Обнимите за меня их всех, — сказала она, — вот так», — и расцеловала всех троих.

Наполеон и Бертран спускались с холма в маленьком открытом экипаже Полины с огромной буквой «Р» по обеим сторонам. Экипаж был запряжён парой пони, которые двигались шагом. Дрюо, Камбронн и остальные придворные шли следом. Мощённые булыжником улицы, по которым они проходили в последний раз, были безлюдны. Все, кто не поднялся на крепостной вал, уже теснились в гавани. На повороте улицы несчастный Дрюо заметил Генриетту в открытом окне, но, превозмогая себя, этот аскет отвёл взгляд. Генриетта напрасно махала малиновым шарфом.

В маленькой гавани огромная толпа замерла в тревожном ожидании; на лицах даже у шпионов читалось искреннее благоговение. В свете фонарей лицо Наполеона казалось бледным. Он стоял рядом со шлюпкой, смотрел на окружающих и, казалось, пытался их всех обнять, широко разведя руки. «До свидания, друзья мои! — крикнул он. — Я вернусь». Раздался взрыв рукоплесканий — так выражалась признательность жителей Эльбы. Он сел в шлюпку. Рукоплескания стихли. В торжественной тишине все сосредоточенно наблюдали за шлюпкой, пока она окончательно не исчезла из виду. У многих жителей Эльбы было тяжело на душе, они чувствовали: он не вернётся к ним.

В восемь часов вечера в Ливорно полковник Кемпбелл поднялся на борт «Партриджа» и спешно сел писать донесение, используя информацию, полученную от капитана Ади.

В это же время в Портоферрайо раздался выстрел из сигнального орудия. Император поднялся на борт брига, и судно должно было отправиться в путь.

Но ни император, ни Кемпбелл не могли заставить ветер подуть, поэтому из-за полного штиля оба судна оставались на месте. Наполеон и полковник Кемпбелл, подобно двум королям на шахматной доске, разделённым восьмью клеточками моря, были не в состоянии сдвинуться с места, атаковать или обороняться.

В девять часов вечера полковник Кемпбелл сидел в своей каюте и при тусклом свете масляной лампы «громил» Наполеона в своём дневнике, обрушивая на его голову мрачные пророчества, всевозможные жалобы и угрозы.

Удивительно, что так мало из его пророчеств сбылось, ведь он так долго наблюдал за Наполеоном.

«Если бы я решился, — пишет этот «великий стратег», — высказать свои соображения относительно планов Наполеона, то я бы поручился, что он оставит генерала Бертрана защищать Портоферрайо, так как у того есть жена и несколько детей, к которым он очень привязан...»

В этот момент Бертран, оставив плачущую жену на крепостном валу, находился на палубе брига «Инконстант» и, наблюдая за действиями Наполеона, изредка бормотал себе под нос любимое: «О, Боже!»

«Но, без всякого сомнения, он возьмёт с собой Камброниа (хотя бы это, по крайней мере, оказалось верным), отчаянного малообразованного бандита, который был барабанщиком во время его похода в Египет, а также тех гвардейцев, от которых он больше всего зависит, разместив их на борту своих судов. Сам же он, возможно вместе с генералом Дрюо, последует за ними на «Каролине».

Опять неверно. Наполеон не хотел, чтобы про него опять говорили, будто он переваливает весь груз опасностей на свои войска, поэтому вместе с генералами сел на самый большой корабль — «Инконстант», на котором также размещалась основная масса гвардейцев — четыре сотни солдат.

«Местом высадки будет Гаэта на побережье Неаполя либо Чивитавеккья, если к этому времени Мюрат продвинется в сторону Рима».

Местом высадки предполагался Антиб во Франции.

«Я полностью уверен в том, что Наполеон не начнёт открыто военных действий до тех пор, пока Мюрат не продвинется вперёд со своими войсками».

Наполеон отнюдь не делал ставки на Мюрата, и его единственной надеждой была Франция.

«В случае, если Наполеон покинет Эльбу и какие-нибудь из его кораблей будут обнаружены в море с войсками и боеприпасами на борту, я отдам приказ капитану Ади, который с большой сердечностью протягивал мне руку помощи всякий раз, когда это было необходимо, перехватить эти корабли и при малейшем сопротивлении с их стороны уничтожить их. Я абсолютно уверен, что и я и он будем оправданы нашим сувереном, нашей страной и всем миром в данной экстраординарной ситуации, когда наша ответственность перед обществом подвергнута такому серьёзному испытанию. Я чувствую — и это мой долг, — что не вправе допустить, имея в своём распоряжении все средства ведения боевых операций, чтобы жизнь этого неугомонного человека и введённых им в заблуждение сторонников перевесила на чаше весов судьбы тысяч людей и спокойствие всего мира».

Так с завидной смелостью и достаточно искренне писал полковник Кемпбелл, находясь в гавани Ливорно. Корвету «Партридж» ничего бы не стоило уничтожить бриг «Инконстант», если бы они встретились, ведь первый был сторожевым кораблём с полным парусным вооружением, водоизмещением свыше четырёхсот тонн, с двадцатью шестью орудиями (из них шестнадцать крупнокалиберных). Без сомнения, мир с одобрением отнёсся бы к расстрелу или утоплению «бешеной собаки» Европы. Но, к счастью, эти громы и молнии, которые метал полковник, не могли отправить на дно ни один из кораблей, находившихся на расстоянии сорока двух морских миль в гавани Портоферрайо.

Корабли были готовы поднять якоря и отплыть, но стоял полный штиль.

Наполеон спокойно расхаживал по юту, любуясь яркими звёздами в южной части неба и мигающими огоньками города. Мёртвый штиль был серьёзной помехой, но в конце концов, как сказал он Дрюо: «Если мы не можем сдвинуться с места, то и никто не сможет нас поймать». Солдаты занялись обыденными делами: укладывали снаряжение, несли караул, устраивались на новом месте. Возможно, что самым мучительным было ожидание для наблюдателей на побережье.

В девять часов на бриге подняли часть парусов, но он не сдвинулся с места. Нельзя было даже вывести корабль на якорную стоянку. Около одиннадцати с гор подул слабый ветер, на кораблях подняли якоря и поставили уже все паруса, какие только было возможно. Присутствие солдат на палубе осложняло задачу, так как некоторые из них устроились на мотках брасов и фалов. Теперь капитаном брига «Инконстант» был месье Шотар, но месье Тайяду из-за его штурманских знаний тоже было позволено принять участие в плавании. Взаимоотношения «двух капитанов» на юте складывались весьма непросто, ибо Тайяд (пока море было спокойным) всюду совал свой нос.

Маленькая флотилия проплыла несколько ярдов в направлении входа в гавань и опять замерла. Незадолго до полуночи в гавань вошла рыбачья лодка, и рыбак сообщил, что вне бухты дует ветер с острова. Наполеон внезапно принял решение: «Необходимо сдвинуться с места. Вёсла!» Тайяд что-то неодобрительно пробормотал, но энергичный Шотар сказал: «Разумеется, ваше величество». Также приглушённо он отдал приказ другим кораблям: «Вёсла!» На судах достали длинные вёсла, и солдаты принялись грести. Шаг за шагом маленькая флотилия миновала форты и маяк, и наконец мадам Мер и Полина, наблюдавшие за событиями с террасы дворца, увидели, что корабли, подняв все паруса, величаво, как лебеди, отплывают от гавани, залитые лунным светом.