Дверь Ниамора тоже оказалась не заперта. Я распахнула створки, и на меня пахнуло таким зловонием гниения, что я невольно отшатнулась.

Потом я услышала тихие звуки: скрип дерева, приглушенный стон. В темноте комнат был кто-то живой.

По полу и мебели перебегали багровые всполохи дун-магии. В их свете я нашла лампу, а в своем кошеле на поясе нащупала огниво. Казалось, прошла вечность, пока я зажгла лампу и при ее желтом сиянии оглядела помещение.

В первой комнате никого не оказалось – и ничего заслуживающего внимания тоже. Держа в одной руке лампу, а в другой – меч, я прошла на цыпочках, готовая ко всему, в следующее помещение. Это оказалась спальня Ниамора.

На первый взгляд там все было в порядке – все предметы на своих местах. Однако запах был ужасным. Вонь разложения оказалась такой нестерпимой, что у меня заслезились глаза и запершило в горле.

И тут я увидела источник зловония.

Ниамор лежал на своей постели – жертва магии настолько чудовищной, что любое живое существо должно было бы сделать все для ее искоренения…

Он был жив, если такое состояние можно назвать жизнью. Единственным, по чему еще можно было узнать Ниамора, была татуировка на мочке уха – только этот кусочек кожи не был поражен разложением. Остальное тело представляло собой вспухшую зеленоватую массу; на ногах и руках образовались рыхлые складки, сочащиеся гноем. Страдание Ниамора казалось, хлынуло навстречу мне с такой силой, что у меня перехватило дыхание.

– О боже… – Вырвавшийся у меня шепот был призывом к существу, в которое я на самом деле не верила.

Я опустилась на колени и коснулась покрытой пятнами щеки. Когда-то Ниамор был так красив… Мои руки тряслись. Мне хотелось что-то сделать, положить этому конец, прекратить его мучения… прекратить собственную муку. Горе безжалостно терзало меня. Сначала Танн, теперь Ниамор… Из-за меня.

Потребовались все мои силы, чтобы прошептать:

– Ниамор, это я, Блейз.

Он взглянул на меня налитыми кровью глазами, в которых не было надежды; веки его так воспалились, что он с трудом смог их разлепить.

– Убей меня, – выдохнул Ниамор; я разобрала эти слова только потому, что мое ухо находилось у самых его губ.

– Да. – Я сглотнула; Ниамор уже давно перешагнул тот рубеж, когда его еще можно было бы спасти. – Кто он, Ниамор?

Он попытался назвать имя, но я не смогла разобрать звуки, вырывавшиеся из его изъеденного язвами горла. Взгляд Ниамора скользнул в сторону двери, ведущей в соседнюю комнату.

Я догадалась, что он пытается мне сообщить.

– На твоем письменном столе? Ниамор еле заметно кивнул.

Есть кто-нибудь, кому я могла бы сообщить? Что-то передать?

На этот раз он чуть качнул головой. Тридцать пять лет он прожил на свете, и нет никого, кому было бы дело до того, жив он или умер… Трагедия Ниамора больно задела меня; она была слишком похожа на мою собственную. Отверженные, мы боролись за жизнь, как могли и, в конце концов, умирали в одиночестве.

– Обещаю тебе, Ниамор, – сказала я, – придет день, и я убью его. За тебя.

Я еле расслышала его шепот:

– Да… Головешка… как жаль. – Уголки его губ дрогнули в намеке на печальную улыбку. При других обстоятельствах мы с Ниамором успели бы стать друзьями. Такого конца он не заслуживал.

Только напряжением всех сил я заставила голос не дрожать.

– Сейчас, Ниамор?

Губы его сложились в «да», но звука издать он уже не мог. Я поцеловала Ниамора в щеку, и скверна распада обожгла мне губы. Шея Ниамора так отекла, что я не могла найти артерию, чтобы пережать ее и погасить его сознание. Мне пришлось убивать Ниамора, пока его глаза смотрели на меня, умоляющие, укоризненные… У меня едва хватило на это сил.

Я приставила меч к его груди и с силой вонзила снизу вверх, чтобы клинок прошел под нижним ребром и рассек сердце. Ниамор выгнулся дугой, так что натянутая кожа лопнула, залив меня зеленоватой жижей, и умер.

Я извлекла меч, вытерла его и отошла, не глядя больше на Ниамора. Посмотреть на него я не могла. Шатаясь, я двинулась к двери, и тут меня вырвало. Все еще нетвердо держась на ногах, словно пьяная от ужаса и боли, я подошла к письменному столу. Скорчившись в кресле, я опустила голову на руки; все вокруг меня пропахло смертью.

В жизни мне пришлось убить двоих людей, чьи смерти потрясли меня; воспоминания о них мучают меня до сих пор. Ниамор был первым. Я все еще иногда просыпаюсь по ночам, обливаясь потом, и ощущаю тот запах…

Прошло много времени, прежде чем я сумела взять себя в и оказалась в силах просмотреть разбросанные по столу бумаги.

Я благословляла тех патриархов-менодиан, которые научили меня читать и пробудили страсть к письменному слову, которая заставляла меня читать все, что попадало мне в руки. Мне было нетрудно разобрать четкий почерк Ниамора.

На первом листе оказался грубо начерченный план зала в «Приюте пьянчуги» со всеми столами и стульями. Рядом с большинством стульев значились имена, и некоторые из них были мне знакомы: сам Ниамор, Сикл, Флейм, Тор, Новисс, Блейз. Именно так все мы сидели в день моего прибытия… один из этих людей и должен быть дун-магом.

На следующем листе были написаны те же имена, и все они оказались вычеркнуты. Рядом с большинством имелись пометки, по большей части касавшиеся того, долго ли данный человек живет на косе Гортан. «Хоуч Туша, – читала я, – работорговец с Брета, бывает в Г. П. 18 лет. Том Гесслер, торговец рыбой, живет в Г. П. 6 лет. Тор Райдер с Разбросанных островов, профессия неизвестна, прибыл неделю назад на рыбачьем баркасе с островов Хранителей». И так далее… Ни один не соответствовал тому, что я искала: мне нужен был человек, появление которого на косе Гортан совпало бы с началом бед из-за дун-магии.

И все же Ниамор, умирая, направил меня к этому столу. Он ожидал, что в бумагах я найду указание… Ответ был где-то здесь, мне только нужно было его найти.

И через полчаса я его нашла. А найдя, подумала, что лучше бы я его не находила. Я поспешила вернуться в гостиницу, даже не обыскав комнаты Ниамора и не забрав того, что там могло оказаться ценного: смерть Ниамора глубоко потрясла меня, и я, наверное, не смогла бы заставить себя оставаться там дольше, чем необходимо. Позже, когда мой ужас стал не таким острым, я пожалела о своей поспешности. Деньги всегда мне пригодились бы, и не думаю, что Ниамор осудил бы меня. Кроме того, у меня не осталось ничего на память о нем, ничего, кроме воспоминаний о том, как он выглядел перед смертью… а это не те воспоминания, которые я хотела бы хранить.

Я оставила комнаты Ниамора на разграбление стервятникам, а сама с тревожно бьющимся сердцем вернулась в гостиницу. Отвращение во мне постепенно вытеснялось страхом по мере того, как я все обдумывала. Я решила, что нападение на Ниамора было совершено не потому, что он вычислил дун-мага: как тот мог бы об этом догадаться? А если бы догадался, то обыскал бы комнаты Ниамора и уничтожил его записи, – а этого не случилось.

Более того: я не думала, что злой колдун побывал в апартаментах своей жертвы. Все эти следы дун-магии были оставлены не им – они были излишком, выплеснувшимся из тела Ниамора. Негодяй, должно быть, наложил свое заклятие так, что Ниамор ничего не заподозрил, – где-нибудь в таверне или на улице. Ниамор, наверное, почувствовал легкое недомогание и вернулся к себе, а когда понял, в чем дело, был уже слишком слаб, чтобы двигаться.

Но почему? Мне казалось, что я знаю ответ. Ниамор погиб, потому, что дун-маг просто играл с нами – со мной, с Рэнсомом и Флейм, может быть, и с Тором (теперь, когда я знала, кто такой злой колдун, у меня не было оснований сомневаться, что ему известно об участии Тора в наших делах) – и тем самым и с Датриком. Мы были теми, кого дун-маги больше всего ненавидят: Рэнсом – менодианином, Флейм – силвом, я и Тор – обладающими Взглядом, а я к тому же еще и агентом Совета хранителей. Дун-маг, должно быть, наслаждался, глядя, как мы извиваемся на его крючке. Наслаждался, показывая нам, что любой кто нам помогает, обречен. Что сказала Флейм о Мортреде?