Я не остался с ними – мне нужно было еще побывать в Вине.

Встреча с членами дома Лонгпитов была тяжела для всех нас. Родители Джастрии любили дочь, но совершенно ее не понимали, не понимали причин ее беспокойства. Они порадовались, когда она вышла замуж, огорчились тому, что замужество не разрешило ее проблем, пришли в отчаяние, когда ее изгнали. Они продолжали любить Джастрию, и теперь известие о ее смерти разбило им сердце.

Для меня тяжелее всего оказалось учуять за их горем кое-что еще: облегчение. Какая-то недостойная часть их душ радовалась тому, что Джастрии больше нет, поскольку ничто больше не будет нарушать их покой. Покой для нее, покой для них… Мне больно было это понять, родители Джастрии упали в моих глазах, и на какой-то миг я возненавидел все, что было связано с Небесной равниной. Джастрия заслуживала лучшего.

Рано утром следующего дня, в еще худшем настроении, чем при отъезде, я вернулся в лагерь. Как только я туда добрался, мы попрощались с пастухами, которые показались мне чрезвычайно чем-то довольными, несмотря на ненастную погоду. Нам пришлось весь день ехать под дождем; небо прояснилось только поздно вечером.

Я за весь день не сказал и двух слов, и даже постоянная перепалка, которой с таким удовольствием развлекались обычно Блейз и Флейм, стихла под непрекращающейся моросью. Только вечером, когда мы остановились на ночлег, они снова принялись за свое: Следопыт, вывалявшийся в вонючей грязи, встряхнулся так, что забрызгал Флейм с ног до головы. Та взвизгнула, замахнулась на пса сумкой, которую в этот момент сняла с седла, и предъявила Блейз ультиматум:

– Ну все! Или ты научишь эту вонючку приличным манерам, или мы его сегодня зажарим на углях на ужин!

– Не получится, – ответила Блейз с полной серьезностью. – Гилфитер ведь не станет есть мясо намеренно убитого животного.

– Пусть он лучше поостережется, а то я обглодаю его ребра на завтрак!

– Ребра Гилфитера?

– Да Следопыта, ты, дуреха со Взглядом!

Объект ярости Флейм отполз в сторону и попытался спрятаться за Блейз, но оказался для этого слишком велик.

Блейз со вздохом взглянула на пса.

– Эх ты, здоровенная дубина! Предполагается, что это ты будешь меня защищать, а не наоборот! Вот если бы ты научился отгонять от Флейм всех любвеобильных мужчин, что слоняются вокруг, тебя, может быть, и стоило бы держать. Прошлой ночью я глаз не сомкнула… Флейм, ты случайно огрела эту грязную собаку не лепешкой?

Флейм взглянула на то, что сжимала в руке.

– Э-э… да, так и есть. Ничего, она завернута… кажется.

Блейз еще раз вздохнула и отобрала у нее растрепанный сверток.

Устанавливая палатку, я думал о разговоре, который только что услышал. Ведь не имела же Блейз в виду… не могла же она в самом деле… Я оглянулся на Флейм и покраснел от собственных мыслей. Ну не с обоими же парнями? Да и разве она не предпочитает женщин? Блейз заметила, как я покраснел, и бросила на меня насмешливый взгляд. Я покраснел еще сильнее и с остервенением принялся вколачивать колья. Ну уж вопросов она от меня не дождется! Вместо этого я сказал:

– У меня есть мазь для Следопыта. Я приготовил ее еще дома, да забыл отдать тебе. Мазь поможет от чесотки, по крайней мере я так думаю. Селверам, когда у них такое бывает, она помогает.

Этой ночью я снова не мог уснуть. Это уже становилось привычкой, и я подумал, не следует ли мне приготовить себе снотворное. Однако, провертевшись с час, я поднялся, решив отправиться на долгую прогулку. Взошли обе луны – на исходе, поскольку приближался Безлунный месяц, но все же света, который они лили с безоблачного неба, было достаточно.

Я не отошел еще далеко от лагеря, когда понял, что гуляю не один.

Обернувшись, я увидел Блейз и безнадежно вздохнул. Эти две женщины словно сговорились досаждать мне!

– Что тебе? – спросил я, когда она меня догнала, не скрывая своего раздражения.

Она, конечно, заметила мое настроение.

– У тебя бессонница, – сказала она, – а если ты и засыпаешь, то спишь беспокойно. Я и подумала: не смогу ли тебе помочь.

Я подумал, не предлагает ли она себя, но прогнал эту мысль. В ее словах не было и намека на сексуальное приглашение.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос прозвучал ровно.

– Понимаешь, я тут думала… Теперь, когда я увидела, как вы живете в Вине, когда познакомилась с твоей семьей, да еще и проговорила всю прошлую ночь с теми двумя молодыми идиотами из Кина, я могу сопоставить это с тем, что мне говорила Джастрия. Думаю, теперь я хорошо понимаю ее и знаю, что ею двигало. – Я повернулся и пошел дальше, а Блейз зашагала со мной рядом. – И мне кажется, что ты был прав: она и в самом деле хотела причинить тебе боль.

– Ну да, это-то я знаю. Она хотела причинить мне самую сильную боль, какую только могла. Только что я сделал такого, чтобы заслужить подобное наказание?

– Может быть, обманул ее, хоть и ненамеренно. И все равно для нее это был обман. Она видела, как ты сбегаешь на побережье, и считала, что ты делаешь это, чтобы сохранить здравый рассудок. Она видела, как Гэрровин отправляется даже еще дальше. Она думала, что сможет уговорить тебя забрать ее с Небесной равнины, совсем забрать. Но ты не пожелал быть честным с собой. Ты до сих пор не хочешь.

– И как это следует понимать?

– Кел, посмотри на себя. И посмотри на своего брата. Джеймвин врач, как и ты. Он готовит лекарства и посещает больных в окрестных деревнях, но на побережье он не спускается. Ты не увидишь, чтобы он пробовал что-то новое, чтобы искал новые целебные травы, чтобы придумывал новые способы лечения. Он не стал бы играть с огнем и не женился бы на женщине вроде Джастрии, мятежной и страстной. Вы с ним далеки, как разные берега океана. Он счастлив, оставаясь в Вине, счастлив, делая то же, что делали ваши отец и дед, счастлив, женившись на Тесс. Ты же не такой человек, чтобы просидеть всю жизнь в Вине. И твой дядюшка не такой. Джастрия видела это, она видела в тебе то же самое, что видела в себе. Она разглядела в тебе стремление к новому, готовность принять вызов, неравнодушие. Она рассчитывала, что ты спасешь ее от рутины, превращавшей ее в камень. Вместо этого ты постоянно возвращался в Вин и принимал предписанный образ жизни – по крайней мере притворялся, будто это так. Думаю, Джастрию приводило в ярость твое нежелание признать, что ты такой же мятежник, как и она.

Мне хотелось дать волю собственному гневу, уличить Блейз во лжи, крикнуть, чтоянетакой! И все же в глубине сердца я не мог отрицать, что все эти годы единственным, что делало жизнь в Вине приятной – или хотя бы выносимой, – было сознание того, что иногда я могу его покинуть. Разве так должен был смотреть на свой дом нормальный горец? Мне просто не хватило смелости признаться себе в этом, осознать свои потребности, как это сделал Гэрровин, и провести большую часть жизни вдалеке от Небесной равнины.

Наконец я тихо сказал:

– Джастрия часто уговаривала меня… но я все возвращался и ее за собой тянул. Возвращался в безопасность. В этом, знаешь ли, есть соблазн: в безопасности и определенности, когда всегда известно, что и как делать. Когда не нужно думать… Мне просто не хватило мужества бросить Небесную равнину, зная, что тогда не будет определенности, не будет безопасности. Я любил Джастрию, но любил недостаточно, я не дал ей того, чего она хотела.

– Думаю, что и сам ты хочешь того же. Это и ожесточило ее.

– Что ж, значит, я получил то, чего хотел, верно? – с горечью сказал я. – Ну так объясни мне, почему мне так плохо? – Ответа я не ожидал и не получил.

Мы в молчании прошли еще около мили, прежде чем я медленно заговорил:

– Вот она и наказала меня. Она отказалась от возможности бежать, которую ты ей предложила, и вместо этого заставила меня ее убить. Она насладилась местью, потому что считала, будто я ее предал.

– Думаю, все так и было. Ей казалось, что надежды нет… и ее терзал гнев. Твоей вины здесь нет.