— Не могу, Жора.

— И я не могу. Вам простительно, а мне — нет.

— Не думай пока об этом. Пропасть слишком велика, чтобы преодолеть ее одним прыжком. Придется преодолевать ее по канатам, кончики которых ты уже зацепил.

— Вы хоть на минутку поверили, что я порешил инкассаторов?

— Нет, потому что этого не могло быть никогда.

— А уголовка поверила.

— Не строй из себя целку-невидимку, Жора. Ты прекрасно понимаешь, что они вынуждены сделать вид, что поверили.

— Мне от этого не легче. Всероссийский розыск, Роман Суренович. Это значит, что менты при малейшем моем сопротивлении начинают палить на уничтожение.

— А ты не попадайся.

— Легко сказать. А ведь мне работать надо.

— Может, подождешь, пока Санька не раскочегарится?

— Сидеть и ждать, а они будут рубить концы? Как говаривали наши бывшие польские друзья, ставка больше, чем жизнь, но, честно вам признаюсь, жить-то очень хочется.

— Гон с двух сторон? — догадался Казарян. — И активный?

— Активный пока с одной стороны. Но до того активный, страсть!

— Тот, кто гонит, слегка показывается, — Казарян был спокоен, не запугал его своими криками Сырцов, понял, что тот наигрывает: — Что-нибудь увидел, Жора?

— Увидел, Роман Суренович. Организацию увидел с филиалами в регионах.

— Ого-го! — звуково откомментировал это сообщение Казарян.

— Не «ого-го!» — поправил Сырцов, — а «ой-ой-ой!».

— У страха глаза велики, — заметил ехидный армянин и уточнил:

— У твоего страха, Жора. Может, показалось насчет филиалов?

— Из Москвы команда за мной на берега Волги могла прибыть только через пять часов. И то при идеальном раскладе. А явилась через три. Элементарный подсчет, и становится ясно: Ярославль! Команда из Ярославля. Кроме того, финансово повязанные ими азербайджанцы, которые полностью под их контролем, осуществляемым когда им угодно, в любую минуту.

— Что за азербайджанцы?

— Долго рассказывать. Да и не в них дело.

— Но опасны?

— Для кого?

— Для тебя?

— Для меня — уже нет. Главного азербайджанца они сами завалили. Им померещилось, только померещилось, что после контактов со мной он стал опасен для них.

— Одиссея капитана Блада! — восхитился Казарян. — Рассказывай в подробностях.

— Одиссея капитана запаса Сырцова, — уточнил сам Сырцов. — А рассказывать — неинтересно.

— Тебе. А не мне.

— Я шаловливо открылся двум владельцам пищеблоков в разных городах. Одному совсем откровенно: мол, в бегах, а второму неумело, как лох, представился торговцем наркотой. И в обоих случаях сработало.

— По лезвию ходил, Жора.

— А иначе как поймешь, кто против тебя?

— Понял?

— Понял, что безжалостны, многочисленны и организованы. А этого мало. От этого только страшно становится.

— С тобой все ясно, — понял про него Казарян. — Тебе очень не хочется пугаться. Тебе бы увидеть свет в конце тоннеля и на свет в погоню за мелькнувшей тенью. И не на тебя гон, а ты в погоне. Где уж там страх! Только веселая ярость и азарт.

— Все-то вы про меня знаете, Роман Суренович.

— Это я не про тебя, это я про себя тридцатилетней давности, — грустно признался Казарян. — Но похож, да?

— Один в один, — косвенно похвалил Казаряна Сырцов и, прищурив, как при выстреле, левый глаз, налил в пластмассовую тару по третьей. Вздохнул и попросил: — Тост, Роман Суренович.

— Чтоб они все сдохли! — возгласил Казарян не по-божески, а Сырцов счел возможным возразить только после того, как выпили до дна.

— Вы ведь христианин, Роман Суренович.

— Я — христианин, а они — нелюди. Бесы, вонючие бесы.

— Так осените их крестным знамением, они и исчезнут.

— Осеню, — пообещал Казарян. — Что для этого мне надо сделать, Жора?

Торопился, чтобы не поддаться соблазну уговорить литровку на двоих, деловым стал, сугубо озабоченным. Но Сырцов опять не счел возможным принимать во внимание душевные переливы мятущегося интеллигента и железной рукой разлил по четвертой.

— Что ты со мной делаешь? — грудным контральто пропел Казарян.

— Кто-то меня недавно целкой-невидимкой называл, — угрюмо напомнил Сырцов. — Алаверды, Роман Суренович!

— Черт с тобой, — сдался Казарян и поднял стаканчик. — Но если меня ГАИ прихватит, как я тебе без машины прислуживать буду?

— Сбор информации можно осуществлять и на своих двоих. Нужная информация мне крайне необходима. За информацию!

Выпили и за информацию. Отчего ж за информацию не выпить? Посмотрели друг на друга слегка выпученными глазами, отрешившись от всего земного. Первым в мирскую суету явился Казарян:

— Характер информации, Жора?

— Все о руководстве, о новом руководстве объединенного банка «ДД».

— «Депорт-Домус», — поправляя Сырцова, с удовольствием произнес Казарян полное название банка. — Руководство — все наши старые знакомые, Жора. Юрий Егорович официально, Дмитрий Федорович фактически. И дорогая тебе Светлана Дмитриевна, естественно. Тоскуешь по ней, брянский Казанова?

— Без подначек не можете? — саркастически осведомился Сырцов.

— В связи с тем, что выпивши — не могу. А напоил меня ты.

— Теперь понимаю, что зря. Меня интересует новая фигура — нынешний вице-президент Лев Семенович Корзин. Ничего о нем не знаю. Важно все: работа в совке, происхождение, москвич или не москвич, жена, любовница, дети, собственная недвижимость, привычки и пристрастия.

— Страшнее Льва зверя нет?

— Царь зверей, как известно.

— Насчет царя узнавать — задание скорее для Витьки, чем для меня. Если Лев — царь зверей, то наш Витя Кузьминский — король тусовок и тусуется исключительно в компашках артистов и скоробогатеев.

— Но не банкиров.

— Завистливые скоробогатеи про банкиров знают все, Жора.

— Резонно. Значит, Витя?

— И я. По другим каналам. Еще что?

— Переодеться бы мне в подходящие для лета одежды. Я списочек составил. Что и какого размера. Ну, и мелочевка всякая, — Сырцов вытащил из кармана куртки мятый, как для сортира, клочок бумаги и протянул Казаряну, который, брезгливо оглядев эту бумаженцию, заметил:

— Ты тут, как Ленин в Разливе, на пеньке пишешь исторические сочинения.

— На табуретке, — поправил Сырцов. — Пусть этим Зоя Николаевна займется.

— Считаешь, что меня ведут?

— Во всяком случае, опасаюсь.

— Считаешь, что я от них не уйду?

— Не считаю. Но зачем вам лишние хлопоты?

— Тоже верно. Еще задания будут?

Сырцов поднялся, пометался по бункеру и горько признался:

— Мне ужасно стыдно, Роман Суренович, что я затрудняю жизнь занятого и, извините, уже не очень молодого человека…

Вот тут нетрезвый Казарян дал волю армянскому темпераменту:

— Ты — идиот! Тебя гонят, тебя достают, тебя вот-вот, в любую минуту, могут застрелить как собаку! — Казарян перевел дыхание и передразнил горестного Сырцова: — «Затрудняю жизнь занятого и немолодого человека». Конечно, затрудняешь! И будешь затруднять до тех пор, пока мы все общими усилиями не ликвидируем опасность, угрожающую твоей жизни. Ты мне очень дорог, Жорик, а Санька любит тебя как сына. Так что затрудняй. Чем еще можешь затруднить?

— Простите меня, — прошептал сентиментальный в солидной алкоголической расслабке Сырцов.

— Слезу смахни, — посоветовал довольный Казарян. — Ну, что еще?

— С Дедом бы посоветоваться… — тоскливо помечтал Сырцов.

Он мучительно стеснялся своей полупотенции до процесса, во время процесса и после него. Когда все закончилось, он, поспешно натянув штаны, с облегчением прикрыл срам, не доставивший, как он справедливо полагал, особого удовольствия партнерше.

Она же уже стояла у любимого своего окна во всю стену, снисходительно любуясь среднерусской природой. Такому бы окну — красоты Лазурного берега. Ан нет. Наконец она обернулась и удивилась:

— Ты уже в портках?

— Спешу, Светлана, — кое-как объяснил он свою мобильность.