— Ты где, Алла?

— Здесь, — откликнулась она. Стояла у калитки и бессмысленно глядела перед собой. За спиной — рюкзачок, в руках — большие пластиковые пакеты. Немного добра нажила с Рашидом калязинская гражданка.

Ошибся он. Не внутренний замок — незаметная задвижка. Сырцов открыл калитку и приказал окаменевшей Алле:

— Пошли. — Он взял у нее пакеты.

Пошли. И почти тотчас пришли. Он открыл дверцы «нивы» и неподробно обыскал ее. Ничего интересного. Сел на водительское место, включил мотор. Алла без слов устроилась рядом. Когда тронулись, спросила вдруг:

— Это чья машина?

— Их, — коротко ответил Сырцов и посоветовал: — Ты рюкзачок-то сними.

Она, неловко клонясь, освободилась от ноши, а он забросил рюкзачок на заднее сиденье, к пакетам. Вот и загородный лесок. Небольшой город Углич. Разобравшись в указателях, Сырцов прибавил скорость.

— Кто вы? — робко поинтересовалась Алла.

— Кто я? — Сырцов задумался и ответил формально. — Сырцов Георгий Петрович.

— Вы — преступник?

— А что — похоже?

— Нет.

— Тогда почему спросила?

— Но разве все преступники похожи на преступников?

— Я не преступник, Алла.

— Но вы их убили. Вы ведь их убили, да? — с привычным уже для нее нерусским вопросительным «да» попросила она подтверждения.

— Я их убил, чтобы они не успели убить меня и тебя.

— А Рашида успели…

— Забудь о нем. Навсегда, — бессердечно посоветовал Сырцов. А она будто не слышала. Вяло улыбнулась и рассказала о себе:

— Все это как во сне для меня. Вы с пистолетом, я в черной трубе, выстрелы потом. А крови сколько! Как хорошо было бы, если это только приснилось!

— Тебе это приснилось, Алла, — сказал он. — Приснилось счастье со сладкой улыбкой и толстым кошельком. Такого счастья в жизни не бывает. Проснись и жди обыкновенного счастья. В нормальной человеческой работе, в простом и основательном мужике, в сопливых веселых детях…

Она заплакала и плакала долго. «Пускай она поплачет… ей ничего не значит». У смирновской компании были стишки по всякому поводу. Сырцов бормотал стишки до тех пор, пока она не перестала плакать и призналась:

— Стыдно к родителям возвращаться!

— А жить с Рашидом не стыдно было?

— Вы, вы… — она задохнулась. — Вы — подлец, вот вы кто!

— А Рашидик — ангел без крыльев. И ангел этот спокойненько и без угрызений совести дважды наводил на меня наемных убийц. Я имею право сказать, что твой Рашид был мелкий уголовник и подлый предатель.

Сырцов был намеренно жесток для того, чтобы убить в ней слюнявую жалость к себе в связи с потерей фальшивого принца.

Она завыла в голос. Вот про вой стишков нет. Он молчал и равнодушно слушал этот вой. Закончив выть, спросила у вселенной:

— Что мне делать? Что мне делать?

Пусть ей вселенная и отвечает. Молчали до Калязина, в который прибыли в час пятнадцать. У добротного, построенного на три жизни дома остановились. Сырцов вылез, вытащил из «нивы» рюкзачок и два пакета, прислонил их к штакетнику и оценил родовое гнездо Аллы:

— Хороший дом.

— Что я им скажу? — потребовала совета она.

— Скажешь, что вернулась насовсем. Я думаю, они обрадуются.

— А что милиций говорить, если они меня отыщут?

— Правду.

— И про вас?

— И про меня. Прощай, Алла. Больше не увидимся.

Она стояла в растерянности. Поцеловать? Послать к черту? Она протянула ладошку и, дождавшись его пожатия, сказала то, что могла сказать сейчас:

— Спасибо.

Он рисковал, но иного выхода не было, кроме как воспользоваться столь необходимой ему машиной. К трем он был в Ростове и, не останавливаясь, по хорошему бану помчался в Загорск.

«Ниву» он бросил за три версты от Загорска. Вспоминал, как этот город теперь назывался, но не вспомнил потому, что надо было очень спешить. Он хотел успеть на рабочую электричку, в суету, в толпу, где его кожаная куртка сольется со множеством других, натянутых на крепкие пролетарские плечи. Он быстро шагал вдоль асфальтового полотна по неровной грунтовой тропинке. Изредка его кидало в сторону, и тогда он понимал, что три часа сна за двое суток — маловато даже для него. Иногда он задремывал на ходу, понимал, что задремывает, мотал башкой — отряхивался от сна. Так и шел.

И успел: к платформе подгоняли пустую электричку. Он знал, что в рабочих поездах контролеры шуровать не рискуют, и билета брать не стал. Из последних сил пробился в первые ряды и успел занять место у окна. Заставил себя не спать до отхода электрички. Тронулись наконец. С облегчением прочтя, что город называется Сергиев Посад, Сырцов, скромно осмотревшись, приткнулся виском к оконной раме и тут же заснул, приказав себе проснуться у Мытищ.

Через час с небольшим проснулся у Мытищ. Потому что выполнял свой собственный приказ, а еще потому, что в вагоне, освободившемся от большинства пассажиров, гулял сквознячок. Сырцов на неумелых ногах вышел в тамбур, откуда хорошо просматривались два вагона. Так и стоял до «Маленковской», контролируя и два вагона, и платформы, у которых останавливался поезд.

Никто, за исключением Леньки Махова, не знал о его схроне под складом. А Леонид Махов, полковник Махов, прохлаждался в Нью-Йорке.

Странные отношения сложились у Сырцова со своим бывшим начальником — дружески-враждебные, злобно-веселые, непримиримо-откровенные. Не мог он до конца простить Леньке позу стороннего наблюдателя в тот момент, когда он, Сырцов, решил уйти из МУРа. Правда, и Махов тогда был на перепутье: то ли в энергичные большие руководители податься, то ли стать настоящим суперсыскарем. Примеривался: прислушивался к исходящим сверху указаниям, преданно заглядывал в генеральские глаза, осторожничал, вертелся…

Но объявился первый учитель, Александр Иванович Смирнов, Дед, который горестно посмотрел в уклончивые глаза ученика, и Леониду Махову стало стыдно. Умел смотреть Дед. Да и не только смотреть. Отставной полковник милиции, юнцом доблестно прошедший войну, умел правильно и с честью жить. Его простодушная неподкупность, его наивная вера в добро и верность, его дьявольски изощренное профессиональное мастерство и беспощадная проницательность предъявили ультиматум: или — или. Махов пошел за Дедом. Окончательно и бесповоротно. А Сырцов и не колебался-то никогда: познакомившись со Смирновым через Леонида, он стал верным помощником Деда в самых опасных делах. И поэтому ревновал Деда к Леньке.

— «А жена моя, товарищ Парамонова, в это время находилась за границею», — бодро пел Сырцов из Галича, пробираясь в кустах вдоль родного просека.

На складе уже лениво существовали одинокие труженики. Существовали пока, не работали. Лежа за бетонным забором, Сырцов ждал, когда прибудут первые машины с грузом. Дождался.

Сегодня не стал сооружать приподнятое ложе: решил спать на бетонном полу. Разложив свою многофункциональную куртку, чтобы не застудить поясницу, положил боком табурет — на него водрузил отекшие ноги, вырубил пронзительную лампу и ощупью устроился в глухой черной тьме.

Пришла река, наверное, Волга и унесла его. Вытянув руки и ноги, он скользил по воде, он скользил под водой и радовался тому, что ему не нужно дышать. Он не дышал и резвился, легко управляя своим сильным и легким телом. И вдруг сзади его начал догонять — он ощутил это периферическим зрением — постепенный мрак. Он рванулся наверх, успел высунуть на воздух голову и задохнулся от кислорода. Мрак схватил его за ноги и увлек вниз.

Он ослеп. Он ничего не видел. Мрак, который ухватил его за ноги, окружив, лишил зрения. Он тонко застонал и вдруг понял, что проснулся. Со страхом глянул на левое запястье. Циферблат часов светился, и стрелки показывали без четверти четыре. Или пятнадцать сорок пять? Плохо ориентируясь со сна, он долго искал выключатель, а потом сидел на железном стуле под истребительной яркости лампой. Только сейчас, после сна, Сырцов понял, как устал. Гудели кости, ныли мышцы, голова была тяжела и одновременно пуста. Он тупо сидел на стуле, ни о чем не думая. Теперь бы снова лечь. Но на мягкое…