— И напрасно вы нас упрекаете в бездействии, господин беллетрист, — вскинулся Махов. — Операция «Частый гребень» началась еще ночью.

— Найдете Витольда? — с солдатской прямотой спросил Кузьминский. За Махова лениво ответил Смирнов:

— Куда он денется? А пока сидим, болтаем непринужденно и Демидова придерживаем. По-нашему, по-простому, по-рабоче-крестьянски его бы в узилище, и дело с концом. Но нынче-то права человека. Вот и приходится его здесь мариновать, чтобы он со своими благодетелями не связался до срока.

Опять заблямкал звонок-реликт. Махов балеруном сорвался с места и выпорхнул в прихожую, опережая хозяина квартиры, Спиридонова. Затем в прихожей бубнили минуты три. Потом Махов вернулся. Вскорости отыскал глазами Нефедова и приказал:

— Пошли, Игорек.

Но Смирнов не дал им уйти, криком вопросив:

— А с этим сукиным котом что делать? — и палкой указал на Демидова.

— Гоните его в шею, — распорядился Махов и повернулся, чтобы окончательно уйти. Но на этот раз ему не позволил Демидов. Ликующе осклабясь, он жизнерадостно и мстительно вопросил, обращаясь к Махову:

— Пришили Витольда Зверева, не так ли, Леонид?

Сообразительный был. Да и школа хорошая — десять лет МУРа.

— Которого ты не знаешь, — косвенно подтвердил факт Витольдовой смерти Махов.

— Которого я не знаю! — восторженно согласился Демидов.

Она стояла у окна — стеклянной стены — и, щурясь от лучей уже невысокого солнца, через обширную террасу смотрела на нетронутый и оттого прекрасный сосновый бор. Она стояла неподвижно и смотрела неотрывно. Наконец чуть опустила глаза и увидела на опушке маленького отсюда человечка в желтой майке. Человечек сидел в легкой тени сосновых верхушек, сидел, обхватив руками колени, в позе зародыша в утробе матери. Человечек безнадежно и терпеливо ждал.

Светлана тихонько вздохнула и вышла из спальни. Она, не торопясь, шла анфиладой комнат, по пути, как в новинку, рассматривая ковры, антикварную мебель, именитые картины по стенам. Поднялась по деревянной лестнице и без стука открыла дверь в кабинет Дмитрия Федоровича.

Папашка на слух не мог пожаловаться: уловив легкий шорох, он быстро прикрыл нечто на столе газетой, снял с носа очки и осведомился невежливо:

— Что тебе?

— Просто соскучилась, папа, — не особо стараясь, чтобы отец поверил ей, ответила Светлана и, подойдя к столу, сама спросила: — Ты что-то читал?

— Газету, — зло доложил Дмитрий Федорович.

Светлана двинула газету «Коммерсантъ» на себя. Дмитрий Федорович попытался накрыть ладонью ускользавшее средство массовой информации, но не успел. Удалось только прикрыть на столе нечто.

— Что это там у тебя? — глядя на старческую, в веснушках, пятерню, властно потребовала правдивого ответа Светлана. Прихватила, стерва. Не ломать же ваньку перед ненавистно любимой дочурой. Дмитрий Федорович опять водрузил очки на нос, взял обеими руками яркий лакированный прямоугольник и торжествующе доложил:

— Почтовая открытка от моей внучки.

— От моей дочки! — поправила Светлана.

— Да какая ты мать! — пренебрежительно заметил Дмитрий Федорович. Брал реванш, отыгрывался всласть. У дочки нервно заходили ноздри короткого носа, но усилием воли она сдержалась. Не по делу ей было ссориться сейчас с отцом. Она уселась в глубокое кресло, закинула обнаженную ногу за обнаженную ногу (в шортах была) и поинтересовалась сугубо светски:

— И что же пишет наша Ксения?

— А пишет наша Ксения, что отдыхает хорошо, — издевательски-напевно проинформировал Дмитрий Федорович. И вдруг загорелся — захотелось дочку свою удивить, ошеломить, выбить из колеи наглого превосходства. — Хочешь прочту?

Не отказываться же. Светлана прикрыла глаза и согласилась:

— Будь так добр, папа.

— «Дедуля! На открытке — гостиница, в которой я спокойно и бездумно живу. Окно моей кельи я отмстила кружком». — Дмитрий Федорович не удержался, повернул открытку так, чтобы самому тоже было видно изображение отеля, еле заметно дрожавшим пальцем указал на кружок и пояснил: — Вот здесь ее окно, — и продолжил чтение: — «Я часто думаю о тебе, деда. В келье — замечательно. Уйди от всего: от вранья, интриг, жадности, суеты — и в келью. Маме уже никто и ничто помочь не может, а ты еще можешь спастись, дед. Спасайся, я тебя прошу. Целую. Ксения».

— Бессердечная стервоза, — оценила по весточке дочь Светлана Дмитриевна. Папашка никак не отреагировал на эту реплику, он горевал:

— Открытка-то без обратного адреса. Не хочет, чтобы я ей деньги посылал. Как она там на студенческие гроши живет?

— Живет, видимо, хорошо, раз нас с тобой учит как жить.

— Тебя уже не учит. Больше не надеется выучить.

— Папа! — резким возгласом осадила распустившегося отца Светлана. Он осмотрел ее весьма скептически и походя заметил:

— А ты — дочка.

— Может, хватит? — еле сдерживаясь, спросила Светлана.

— Хватит так хватит, — согласился Дмитрий Федорович. — С чем пожаловала?

— С тревогой. Со страшной тревогой за тебя, за себя.

— Для приличия добавь: и за Ксюшку, — ядовито заметил старичок.

— И за Ксюшку! — убежденно добавила она. — С тревогой за наше существование в ближайшем будущем, за нас всех, за все наше скорпионье семейство.

— Мне-то что? Я по Ксюшкиному совету — в келью доживать, — вспомнил про совет в открытке Дмитрий Федорович. Беспечно вспомнил, будто вовсе и не обеспокоен.

— Келью тебе устроит Смирнов, это уж точно, — согласилась с ним добрая дочь.

— Свежие новости? — понял догадливый Дмитрий Федорович.

— Свежее некуда. Сегодня убит Витольд.

— А это хорошо или плохо? — задал маразматический вопрос папа, наперед зная, что это скорее хорошо, чем плохо. О чем не замедлила известить Светлана:

— Скорее хорошо, чем плохо.

— Тогда чего же нам с тобой тревожиться? — бесстрастно вопросил папаша.

— Я не сказала: хорошо, я сказала, что скорее хорошо, чем плохо.

— А для того, чтобы стало просто хорошо, я должен кое-что сделать?

— Да.

— Что именно?

— Пойдем ко мне, папа. Я хочу кое-что показать тебе.

— Ты кое-что покажешь, а я кое-что сделаю?

— Я тебя прошу, отец.

— Охо-хо-хо, — старческими междометиями пожаловался на немощь Дмитрий Федорович и выбрался из-за стола так, чтобы не затрачивать усилий на отодвиганье тяжелого кресла. Знал уже, что ему не отвертеться. — Пошли.

И опять лестница и опять анфилада. В спальне дочери папаша с интересом осмотрелся: не был здесь никогда. Особо оценил неохватную кровать, что и отметил до издевательства невинным вопросом:

— Так ты мне свою знаменитую койку хотела показать?

— Уймись, папа, — серьезно попросила Светлана и направилась к окну. А от окна потребовала: — Иди сюда.

Дмитрий Федорович покорно подошел и оценил увиденное:

— Среднерусский пейзаж. И гражданин в желтой майке. Кстати, почему он здесь? Здесь же наглухо закрытая территория.

— Я пригласила его.

— И что он здесь делает?

— Ждет меня.

— Очередной садун?

Не покоробило Светлану варварское слово «садун». Охотно разъяснила ситуацию:

— Бывший.

— Тогда на кой хрен он ждет тебя?

— Он сегодня застрелил Витольда.

Дмитрий Федорович испуганно разозлился, разозлился по-настоящему:

— Я ничего не хочу знать! Он застрелил Витольда — это его дело. И, может быть, твое, если ты его на Витольда натравила. Я-то тут при чем?

— При том, папа, при том! Он — последняя ниточка, связывающая нас с черными делами Витольда, он единственный свидетель, который может показать, что ты и я не просто знали о Витольдовых преступлениях, но и, одобряя, инициировали их.

Дмитрий Федорович не то чтобы понял, а унизительным томлением в пустой мошонке ощутил, о чем, требуя, сейчас попросит дочь. Снова глянул на опушку. Человечек в желтой майке сидел, обхватив руками колени, и ждал. Чего он ждал? Любви? Смерти?