Он подождал, пока сойдет ржавая вода, и приступил к бритью без мыльной пены. Жиллетовскую бритву он прихватил с собой из «Водхоза», а мыло — нет. Упущение. Он брился, не трогая уже вполне приличные на ощупь усы, которым радовался. Отодрал пластырную заплатку на боку и еще раз обрадовался: два красных пятна, покрытых твердой коркой, — и все. Обнаженный до пояса, он долго полоскался под краном в холодной и не знающей жалости воде. Содрогаясь от холода, и думать забыл о том, что гудят кости и ноют мышцы. Растерся жесткой джинсовой рубашкой и ожил окончательно.
Так сколько же сейчас времени, половина пятого или шестнадцать тридцать? Он не поставил себе контролируемого подсознанием срока и не понимал, сколько же он спал: семь часов или девятнадцать. Все-таки семь — он ни разу не просыпался. Смертельно хотелось жрать. В последний раз по-настоящему он ел у коварного азербайджанца — дружка или родственника покойного ныне Рашида. В другом мире. У Волги.
* * *
В семнадцать десять, когда грузчики и обслуга уже покинули склад, Сырцов осторожно выбрался из подземелья. Конечно, риск есть. Но уж теперь у него судьбина такая — ежеминутно рисковать. А жрать очень хочется!
Ах, Сокольники, Сокольники! Московский рай! В шашлычной-стекляшке, взяв самообслугой суп-харчо, три шашлыка, стакан водки и бутылку с шипящей водичкой, он устроился в углу так, чтобы сквозь прозрачные стены наблюдать окрестности и часто открывающиеся двери этого заведения. Ел с жадностью, но без особого удовольствия: сполна отдаться процессу поглощения пищи мешало тревожное ожидание возможного сигнала к стремительному старту. Даже водка не помогла. Напихался и скорей — на волю. Изысканная болезнь — клаустрофобия, которой заболевает каждый преследуемый.
Визжали дети на вертящихся аттракционах. Они же попискивали в повозках, которые волокли по кругу равнодушные лошадки. Дети, чавкая и капризно ноя, ели мороженое и шоколад, толкаясь вместе с родителями у многочисленных лавок. Малая часть детей чинно гуляла. Не верилось в демографическую катастрофу.
В павильоне «Куклы» Сырцов приобрел по повышенной цене телефонные жетоны и направился к обновленному в стиле «модерн» антре, где скучились одноногие телефоны-автоматы. За работу, дорогой товарищ.
Только бы в Москве находился сейчас известный кинорежиссер. На пятом, почти безнадежном для Сырцова гудке Роман Суренович Казарян снял трубку. Сырцов полуприкрыл пальцами микрофон и заговорил педерастическим тенором:
— Здравствуйте, здравствуйте, Роман Суренович!
— Кто это? — недовольно осведомился Казарян.
— Вас беспокоит артист Сергей Георгиевич Петров!
— Не знаю такого, — заявил Казарян, явно намереваясь положить трубку.
— Ну как же! Артист театра импровизации Сергей Георгиевич Петров! — лихорадочно настаивал тенор. — Помните, год тому назад в Сокольниках вы были одним из режиссеров нашего пародийного спектакля о Шерлоке Холмсе? Я еще там Лестреда играл.
Начал врубаться в далеком прошлом сыщик, а ныне деятель искусств:
— Как же, как же! — искренне обрадовался он. — Сережа! Я вас отлично помню. Так какое у вас ко мне дело?
— Я, Роман Суренович, готовлю сольную программу, моноспектакль, так сказать. И, по-моему, малость запутался. Очень хотелось, чтобы вы опытным глазом оценили мою еще сырую работу и помогли советом.
— Когда вы можете ее показать?
— Желательно как можно скорее, если вас не затруднит.
— Но сегодня я занят…
Все просекал Казарян. Ох, какой молодец.
— Тогда, если можно, завтра. В девять вечера, в нашем достославном подвале. Я понимаю, вы — очень занятой человек, но, зная вашу доброту и всегдашнее стремление помочь молодежи…
— Значит, завтра? — перебил Казарян.
— Завтра, завтра! — возликовал молодой артист.
— Буду, — заверил маститый режиссер и повесил трубку.
Вопросом про завтра Казарян дал понять, что сутки отметал назад. Что ж, через два часа надо ждать гостя. Сырцов, не выходя на основную аллею, ведущую к метро, мимо задов знаменитого храма пробрался на торговый, еще функционировавший пятачок и быстренько запасся соответствующим продуктом.
Казарян оставил свою «волгу», вероятнее всего, у санатория-профилактория, потому что Сырцов не слышал звука мотора. Бывший сыщик появился у бетонной стены внезапно, как и положено сыщику. Но все-таки действующий сыщик в силу хорошей формы, которую поддерживал в нем беспощадный гон, заделал его: в спину Казаряну ткнулось нечто твердое, и грозный шепот потребовал:
— Руки в гору, фраер!
Фраер рук не поднял, а обернулся и положил вышеупомянутые руки на кожаные плечи псевдоуркагана. Любовно глядя в сырцовские глаза, заметил:
— Еще можешь шутить, Жора.
Обнялись, крепко расцеловались, и Сырцов решил:
— В нору, в нору!
Робко спускаясь по невидимым ступенькам, Казарян осведомился у спины решительно шагавшего впереди Сырцова:
— Страхуешься или боишься?
Сырцов открыл дверь, зажег свет и только после этого ответил:
— И страхуюсь, и боюсь.
— Правильно, — одобрил его старый умный и хитрый армянин, осторожно усаживаясь на железный стульчик. Огляделся и решил:
— Здесь по-прежнему отвратительно. И ногами воняет.
— Моими, наверное, — сокрушенно предположил Сырцов и, устроившись на табурете, взял быка за рога: — Все знаете, Роман Суренович?
— Все знаешь ты, Жора. Да и то, скорее всего, не все.
— Именно не все. Поэтому и бегаю. Но кое о чем наслышаны? Портрет мой у своего отделения милиции видели?
— Видел. Ты на нем вполне матерый рецидивист. А сейчас в этих усах на палаточника смахиваешь.
— Хороши? — спросил про усы Сырцов.
— Хороши, но подозрительно молоды.
— Советуете сбрить?
— Да нет. Если тебя еще недельку не заловят, они твое личико прилично закроют.
Беседа в связи с усами ушла в сторону. Поэтому Сырцов спросил:
— Дед в курсе?
— Постольку-поскольку. Витька рассказал, что знает, какой-то мент к нему заезжал.
— Демидов?
— По-моему, нет. Демидов-то уже майор, а заезжал старший лейтенант.
— Бережется и.о. начальника отдела, — понял Сырцов. — И что Дед?
— Ты что, Санятку не знаешь? Смирнов, как всегда в начале дела: сопит, думает и молчит.
— Домолчался до чего-нибудь?
— Не говорит.
— А Лидия Сергеевна? — спросил Сырцов про другого отставного полковника, жену Деда, которая просчитывала ситуацию и расклад сил с точностью и скоростью патентованного компьютера «Тошиба».
— Лидия аккуратно посоветовала нам свести контакты до минимума и ждать твоего сигнала. Я дождался.
— Только-то, — огорченно понял Сырцов, втайне от самого себя ожидавший чуда.
Между стулом Казаряна и своим табуретом он пристроил, как стол, последнее свободное седалище и выгрузил на него принесенные с рынка гостинцы.
— Я за рулем, — неуверенно предупредил Казарян, нежно коснувшись этикетки литровой емкости «Смирнофф». Сырцов не слушал возражений, он тщательно готовил закуску: разодрал плоскую упаковку драгоценной семги, резал толстыми кусками хлеб и огурцы с помидорами. Когда он, отвинтив однофамильцу учителя головку, стал разливать по хлипким пластмассовым стаканчикам, Роман Суренович повторил: — Я за рулем.
— Не принимается во внимание, — жестко отверг слабые возражения гостя Сырцов и, осторожно держа двумя пальцами стаканчик, довольно прилично пропел голосом Филиппа Киркорова: — «Я поднимаю свой бокал, чтоб выпить за твое здоровье!»
Выпили за здоровье Казаряна и Аллы Пугачевой. Растворив во рту нежнейшую рыбку, Казарян ласково посмотрел на Сырцова и спросил:
— Худо, Жора?
— Худо, дядя Рома, — согласился Сырцов и тут же разлил по второй. Тотчас приняли, посмотрели друг на друга и начали разговор.
— Почему я? — спросил Сырцов.
— Потому что ты вышел на их концы.
— Да не о том я! Почему меня, именно меня, они задействовали в своей операции? Есть десятки, сотни вариантов, а они вышли на меня, любезный вы мой Роман Суренович. Можете ответить на этот простой вопрос?
