Руки впились в баранку. Он объехал конвойного автоматчика и с ходу врезался в заплесневело-зеленые шинели.

Даже потом он не сразу понял, что совершил преступление. На суде, выслушав приговор, он считал себя все-таки правым! Да, пленные уже не враги с оружием. Да, на них распространяются условия конвенции. Но ведь и его старики не стреляли в гитлеровцев... Условные годы заключения с отбытием в штрафной роте его не пугали: с винтовкой в руках не более опасно, чем идти в бой на танке. И там и здесь воевать...

Время притушило нестерпимую муку, оно же помогло ему понять всю глубину проступка. Тяжесть вины угнетала его, и он стал побаиваться, как бы не погибнуть, не искупив своего преступления, с позорным пятном штрафника.

...Оттого, что никто из артиллеристов не стал его расспрашивать, Куликову захотелось побыть с ними подольше. Присев на колено возле орудия, он выглянул из-за щита.

— Хитрая позиция, — усмехнулся он. — Если подпускать вплотную, эффект будет!

— Практику проходили, не впервой, — серьезно заявил Богданов.

У него на груди блестело несколько медалей и орденов.

— Ну, а если очень нажмут? — Куликов кивнул в сторону противника.

— Мы от орудия не уйдем, — тем же ровным голосом произнес Богданов, словно речь шла о том, чтобы не оставить пост дневального по казарме. — Нам бегать да маневрировать с орудием не с руки!

Куликов посмотрел в спокойные, немного суровые глаза Богданова и сказал дрогнувшим голосом:

— Считайте и меня в своем расчете на случай нужды. Я хоть и штрафник, так не навечно же! Может, завтра опять человеком стану...

Он взялся за лопату и присоединился к артиллеристам, чтобы помочь им управиться с окопами.

Гитлеровцы не дали окончить работу. Заговорили минометы, оглушительно рванулись первые мины, подняв в воздух сухую пыль. Артиллерия противника била главным образом по вершине холма, где находились блиндажи. Вскоре донесся и стрекот пулеметов.

— Может, во фланг атакуют? — высказал предположение заряжающий Вахрушко.

— Нет! — махнул рукой Богданов. — У него, заразы, тактика такая, что каждый унтер, не дожидаясь команды, обязан немедленно контратаковать наступающего. Пока что так, для видимости. Сейчас у них там по всем телефонам руготня: как так высоту отдали? Это потом, пожалуй, когда разберутся, нажмут. А пока так, беспокойство одно!

Однако стрельба не утихла, а наоборот, стала нарастать.

— Это со стороны леса, — сказал Богданов, прислушиваясь. — Сейчас по ним долбанут с закрытых...

Действительно, как и во время первого налета, но уже более глухо, забухала своя артиллерия, и разрывы стали ложиться за высотой.

По большаку со стороны Витебска к фронту проскочило несколько крытых неприятельских машин.

— Вот это к нам едут. Будет сейчас работа, — сказал Богданов, увидев пыль над большаком.

Из-за ближайшей рощи противно завизжали «скрипухи», воздух заполнился воем и скрежетом. Бойцы прижались к земле. Гигантские клубы черного дыма и земли вымахнули над высотой в небо. Разрывы мин и снарядов слились в сплошной грохот, в котором не разобрать было ни отдельного выстрела, ни рокота приближающихся самоходок.

Богданов, как и предполагал, оказался немного в стороне, к нему пореже залетали вражеские снаряды, и он первый увидел, что за самоходными орудиями идет цепью вражеская пехота. Он приподнялся, поглядел на вершину холма, где должен был находиться командир роты, но там все было в дыму и пыли. «Не видят», — не на шутку забеспокоился Богданов и решил сам, на свой риск, подавать сигнал вызова артиллерийского заградительного огня.

Выхватив из кармана ракетницу, он послал несколько сигнальных красных ракет в сторону противника. Куликов тоже высунулся из своего окопа, нахмурившись, некоторое время о чем-то раздумывал и вдруг помахал артиллеристам рукой.

— Бывайте! — прокричал он, — Пошел за искуплением!

Решительным жестом надвинув на глаза каску, он рывком выбросился из окопа и почти бегом устремился в огонь и дым боя.

Богданов поднял руку, желая ему удачи, а у самого неприятно защемило сердце, как будто это не Куликов побежал сейчас в самое пекло искать прощения вины, а он сам идет по острой грани и, колыхнись в одну сторону, будет ранен и прощен, в другую — убит и... тоже прощен, хотя и не узнает о прощении. Другого исхода быть не могло.

Но размышлять было некогда. «Выкатывай!» — подал он команду, когда увидел, что гитлеровцы подходят к высоте.

Артиллерия с обеих сторон работала с полным напряжением, и та и другая старались уничтожить пехоту. В реве орудийных глоток трудно было заметить одно маленькое орудие, а оно выполняло свое дело. Но и его достал враг. Свистнул снаряд, людей обдало горячим дыханием взрыва. Осколками сразу смело трех человек. Словно вихрь прошелся над орудием. Когда Богданов очнулся, первым его намерением было посмотреть, цела ли пушка.

— К орудию! — подал он команду, призывая живых встать на свои места.

Пехота противника прорвалась через полосу заградительного огня и стала взбираться на высоту. Казалось, все уже потеряно. Но в это время навстречу врагу, из дымной пелены выползли танки «Т-34». Они появились в самое время и помогли отразить атаку врага.

Когда наступила ночь, генерал Квашин решил, что теперь уже ничто не помешает закрепить высоту за дивизией, и сообщил в армию: высота 222,9 взята и прочно удерживается его соединением.

Из армии его донесение было передано в штаб фронта, там его ужали, включили в сводку и понесли на подпись к Черняховскому. То, что взято, отдавать не полагалось, потому что времена сорок первого года прошли безвозвратно, канули в вечность.

Квашин был доволен исходом этой небольшой операции. Захватили высоту внезапно, почти без потерь, отстояли умело, оригинально скомбинированными действиями стрелковых и специальных подразделений.

«Сейчас закрепить достигнутое, и все в порядке», — думал он, отдавая распоряжения ставить ночью перед высотой мины, малозаметные препятствия, пополнить боеприпасы и за ночь покормить людей горячей пищей.

Предвидя, что противник еще не смирился с потерей позиции, Квашин приказал танковую роту держать в готовности за скатами высоты и на всякий случай вывел один батальон из обороны в свой резерв. «Вот теперь достаточно», — решил он и, успокоившись, послал своих штабных офицеров проверить, как его приказания будут выполняться.

Ужинать пришлось ему уже поздно.

...Утро выдалось розовое, нежное, от земли поднимались легкие испарения. День занимался, как и вчера, солнечный, теплый, без единого дуновения ветерка. Однако Квашина разбудило не пение пташек, а сильный толчок разорвавшегося поблизости снаряда. Он сразу проснулся и сел, не совсем еще соображая, что происходит вокруг.

— Что случилось? — спросил он обеспокоенного офицера, прижавшегося с телефоном в самый угол блиндажа.

— Тяжелыми начал крыть по всей обороне. Налет!

Квашин только хотел посмотреть, что делается наверху, как близкие взрывы потрясли блиндаж.

— Дело, кажется, серьезное! — озабоченно сказал Квашин.

— Наблюдательный пункт нащупал, — предположил офицер.

— А, ерунда, — оборвал его Квашин и полез к стереотрубе. Своим чутким ухом он уже определил, что основная тяжесть налета приходится на высоту, а не в расположение его наблюдательного пункта. Он не ошибся. Весь холм был затянут дымом и пылью, сквозь которые иногда прорывались к небу иссиня-черные шапки разрывов тяжелых снарядов. Он хотел позвонить в штурмовую роту, но связь прервалась. «Атакуют!» — отметил про себя Квашин, увидев, как над холмом взвились сигнальные ракеты.

Вызвав к телефону командира резервного батальона, он приказал ему подготовиться к контратаке.

Позвонил Безуглов, а потом и Березин. Донесений еще не поступало, поэтому Квашин доложил им обстановку, как сам ее представлял, полагаясь на свой опыт, и попросил не ограничивать его в снарядах и минах крупного калибра.