— По-моему, гитлеровцы убедились в невозможности выйти из окружения.

— Что же из того? Разве нам следует менять план своих действий?

— Нет, почему же... — Бойченко пожал плечами. — Просто надо предложить им сдаться!

— Одно другому не помешает. В случае отказа хороший удар сделает их сговорчивей на будущее. Предложить — предложим! — согласился Березин. — Значит, решено: предлагаем им капитуляцию, а в случае отказа — удар!

— Уточним время.

— Вся артиллерия будет работать прямой наводкой, надо дать ей время подготовиться к новой задаче, а немцам — подумать... Начнем в десять!

Ровно в десять, когда вся артиллерия армии готовилась дать первый залп по зажатым в кольцо врагам, гитлеровцы поднялись на всей территории «котла». Из окопов, рвов, ям, из-за строений поднялись тысячи вражеских солдат, но не для последнего удара, а с поднятыми руками.

Сколько глаз с любопытством и недоверием смотрели, как серая приземистая легковая машина Гольвитцера с белым флагом на радиаторе медленно проплыла по нейтральному участку дороги и приблизилась к безмолвно застывшим орудиям.

Навстречу автомобилю вышла группа советских офицеров. Двое из них сели в машину, и она, сразу набрав скорость, понеслась в Замосточье. Она обдала пылью орудийный расчет, стоявший у самой дороги возле небольшой пушки. В это короткое мгновение командир расчета Богданов успел увидеть бледное, застывшее лицо немецкого генерала в фуражке с высокой тульей, смотревшего пустым безжизненным взглядом.

Все еще не доверяя своим глазам, Богданов взглянул туда, куда обращена была его пушка. Но и там было что-то необычайное. Везде, куда хватал глаз, стояли немцы, и среди них вспархивали белые тряпки.

Буйная радость охватила его. Он сорвал с головы каску и швырнул ее кверху:

— Товарищи... Ура!

Над полями, перелесками гремело могучее тысячеголосое «ура». Летели вверх пилотки, каски бойцов, поднявшихся из-за орудийных щитов и возле минометов, у пулеметов и из окопов, из наблюдательных пунктов и танковых башен.

Невидимая, скрытая в кустах, агитмашина перекрыла голоса людей:

— Внимание! Внимание!

Шум на передовой постепенно замер, и тогда громкий голос торжественно произнес:

— Товарищи! Окруженная фашистская группировка отказалась от дальнейшего сопротивления и капитулирует. Военный совет поздравляет вас с одержанной победой!..

«Так вот она какая, победа», — ликуя, подумал Богданов, устремляясь мыслями в тот сияющий день, когда он сможет со спокойной совестью сказать: «Конец! Отвоевались!» и вернуться к истосковавшейся семье.

Окруженная Витебская группировка сложила оружие. Двадцать семь тысяч фашистских солдат и офицеров вместе со своими генералами сдались в плен. Пять немецких дивизий и специальные подразделения армейского корпуса были навсегда вычеркнуты из числа гитлеровских войск за четыре дня боев. Командир корпуса Гольвитцер вместе со своим начальником штаба Шмидтом давали показания в Замосточье. Генерал нервно мял в пальцах носовой платок.

— Я понял, — говорил он глухим голосом, а переводчик быстро повторял за ним сказанное, — что Германия идет к гибели. Ставка перестала следовать голосу разума, а целиком положилась на волю Гитлера. Поражение неизбежно. Гитлер — наказание немцам за роковую ошибку, от которой предостерегали нас наши великие старики. Нам не должно было идти на восток, Россия нам не под силу!

— Это уже не первая ваша «роковая ошибка», — сказал Березин, до сих пор молча слушавший пространные объяснения Гольвитцера.

— Да, не первая, — отозвался Гольвитцер, — но...

Березин жестом прервал его:

— Ваша роковая ошибка не в том, что вы пошли на восток вместо запада, а в том, что вы вообще стремитесь куда-нибудь вломиться... Эти ошибки кончатся только тогда, когда немцы научатся уважать мир и соседние народы.

— Вот как вы понимаете этот вопрос, — с вынужденной улыбкой сказал Гольвитцер. — Ваша мысль интересна. Мы подумаем о ней.

— Да, вам необходимо подумать о многом, — сказал Бойченко. — Но признание ошибок не снимает ответственности перед народами за преступления.

Шмидт насторожился при этих словах и резко спросил:

— Собираетесь судить всех немцев, всю Германию?

— Нет, не всех... Организаторов войны и тех, кто допускал и поощрял зверское, нечеловеческое обращение с мирным населением; кто организовывал лагеря для женщин, стариков и детей без пищи и крова над головой; тех, кто уничтожал жителей Витебска; кто жег и разрушал наши города и села... — Волнение перехватило ему горло. Усилием воли Бойченко овладел собой и тихо закончил: — Судить будем тех, кто претворял в жизнь бредовые планы Гитлера.

Шмидт опустил глаза, чтобы скрыть злобные огоньки, рвавшиеся наружу.

Березин решил окончить затянувшийся разговор. Его уже не интересовали недавние противники. Впереди были иные дела и новые противники, а эти были пройденным этапом в его жизни.

— Война не окончена, Василий Романович. Не будем терять времени, — сказал он, поднимаясь из-за стола.

Гольвитцер тоже встал.

— Позвольте выразить вам свое восхищение. Я ничего не мог противопоставить вашей тактике. Вы — мастер стремительного удара... — Высокомерие сошло с его лица, и оно обрело выражение глубоко потрясенного, уставшего и, в сущности, старого человека, для которого поздно начинать жизнь сначала. — Все, что можно потерять в жизни: веру, отечество, славу, богатство, цель жизни — я уже потерял, — сказал он. — Мне нет причин льстить вам. Я завидую вашему упорству и таланту.

За все время это были его первые откровенные слова, и Березин на мгновенье даже подивился, как горе быстро сбивает спесь и вызывает наружу все человеческое, что при других условиях скрыто глубоко под наслоениями пережитков, предрассудков, лжи...

— К сожалению, я не могу принять вашу похвалу в свой адрес. Это не моя тактика, это тактика всей Красной Армии, а я лишь скромный ученик многочисленной советской военной школы...

— Может быть, может быть, — согласился Гольвитцер, которого охватило в эти минуты неподдельное волнение. — Как я ошибся!.. Все потеряно!.. Германии больше не будет...

Пользуясь тем, что переводчик вышел, Шмидт быстро сказал Гольвитцеру:

— Не унижайтесь, генерал!

— А, бросьте эти церемонии, — отмахнулся Гольвитцер. — Я знаю, это конец всему!

Березин счел нужным вмешаться:

— Германия будет! Только новая, демократическая Германия. Строить ее будут немцы, которые быстрее отбросят прежние заблуждения, те, для которых мир будет дороже всякой войны.

— Может быть, — машинально произнес Гольвитцер.

— Я хотел бы задать вам еще один вопрос... Вам, полководцу, не стыдно было сдать в плен свой корпус?

— Как полководцу, может быть, стыдно. Но как человеку... Позвольте ответить вам по-человечески, бесхитростно. Меня будут за то благодарить женщины и дети, отцы и матери... Благодарить за то, что я сохранил жизни их близких! — ответил Гольвитцер.

— Как жаль, что к вам столь поздно пришло прозрение!

— В этом не только моя трагедия, а всего немецкого народа. Даже на гибельном пути он следует до конца...

— Кстати, — спросил Березин, — где ваше имение?

— Кугген, под Кенигсбергом!

— Спасибо. Может, придется быть в тех краях, так загляну!

Вслед за вышедшими из помещения генералами офицер вывел пленных.

Через деревню шла колонна немецких машин с ранеными. В кабинах сидели немцы-шоферы, немцы-врачи, фельдшера. Кузова были до отказа набиты почерневшими, грязными, потерявшими всякий воинский вид ефрейторами, гренадерами. За машинами двигался «тигр».

— Ну, это уж слишком, — нахмурился Березин, — в плен с «тиграми»! Еще артиллерию за собой потащат...

Но когда танк поравнялся с генералами и остановился, Березин увидел на башне надпись: «За Угловского!» Крышка люка откинулась, и оттуда показалась голова танкиста.