Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Малышко проголодался и хотел сразу подсесть к закускам, но на него закричали:

— Куда с мочалками? Погоди...

«Мочалками» именовали маскхалаты. Пришлось по случаю торжества переодеваться.

Кроме своих штабных офицеров за столом сидели капитан из отдела кадров и командир минометной батареи Кравченко — веселый и голосистый человек.

Кто-то немало потрудился над организацией ужина: вместо котелков на столе стояла обычная посуда, и, если считать по-фронтовому, было что выпить и закусить.

Кравченко — добровольный тамада — поднялся со стаканом в руке и, тряхнув чубатой головой, гаркнул:

— Поднимем, товарищи, этот тост за удачу нашим друзьям-товарищам, какая кому необходима!

— За удачу! — поднялись остальные и потянулись через стол чокаться с Крутовым и Малышко.

Друзья переглянулись. Неизвестно, о какой удаче говорил Кравченко. Может быть, он подразумевал награды? А они желали себе удачи только в одном, — чтобы поиск прошел благополучно. И потому, что никто не знал того, что знали они вдвоем, товарищи заговорщицки подмигнули друг другу:

— За удачу!

На короткое время установилась тишина. Слышно было, как постукивали вилки и ложки, кто-то, аппетитно чмокнув произнес:

— Эх, мала наркомовская норма. Повторить бы...

В ответ только засмеялись.

За столом заговорили кто о чем. Минометчик Кравченко, не найдя собеседников по нраву, встал со своего места и втиснулся между Крутовым и Малышко.

— Эх друзья мои, ползунки-человеки, — обнял он их за плечи. — Люблю я вас больше всех. У меня братан был, ростом с тебя, Павло, рубака-кавалерист. Про Доватора слышали? Так вот, с ним в рейды ходил. Погиб!.. — стиснув зубы, он хватил кулаком по столу так, что посуда подпрыгнула. — Не успокоюсь, — гневно, с затаенной болью воскликнул он, — пока все гитлеровское племя на распыл не пустим. Думаете, я кто? Бахвал? Я — артиллерист! Ты не знаешь, и никто не знает, а я скажу тебе, Крутов, не я, — слопали бы тебя фрицы на той высоте. Черняков мне командует: «Огонь!», а сам забыл, что у меня всего с полсотни мин на батарее. Где взять? А я взял, потому что у меня везде дружки. Только сказал «выручайте», сразу три подводы мин из соседнего полка на огневую пригнали... А ты знаешь мою стрельбу, у меня вторая мина уже лупит прямым попаданием. Вот пусть Малышко скажет, он видел, не даст соврать.

Слушая откровения Кравченко, Крутов был взволнован. Сколько людей болело за исход начатого им дела, за него, за бойцов, стоявших рядом с ним! Что-то большое и теплое подкатывалось у него к горлу, и он в порыве благодарности пожал руку Кравченко. Малышко тоже слушал и смотрел на минометчика поблескивающими глазами.

— Кое-кто говорит: Кравченко храбрец, ему сам черт не брат. А почему я иду без оглядки? Что у меня — две жизни в запасе? Как бы не так! У меня два глаза, но я знаю: за мной еще в двадцать два глаза мои товарищи смотрят. С ними не пропадешь. Поодиночке мы кто?

Он схватил кусок хлебного мякиша и, раскрошив в сильных пальцах, бросил на стол:

— Вот — кустари! А вместе — сила! Я за всех, все за меня. Понял?

В разгар ужина вошел дежурный по штабу, веером развернул несколько писем.

— Почта прибыла. Пляши!

Крутов подскочил, выхватил у него из рук свое письмо: «Лена ответила!» — и, как был, без шапки, выскочил за дверь, в темноту.

— Ответила, ответила, — твердил он, не зная еще, что она написала ему, и переживая тревожные минуты. А вокруг была тихая холодная ночь. Мерцали щедро рассыпанные по небу звезды. Запоздалая луна зацепилась за верхушку сосны и стояла, как пойманная на кукан рыбка. Далеко, где-то в районе станции Лиозно, били зенитки, и в небо плыли цепочки светлячков. Дремал, не шелохнувшись, темный лес.

Крутов прислонился к сосне, достал из кармана зажигалку и при ее трепетном свете вскрыл письмо. Читать было трудно, но он не спешил. «Недавно получила ваше письмо и только что собралась ответить...» Лена почти не писала о себе. Лишь в конце, наспех набросанные строки совсем другого тона. «Сегодня все пришли с задания, отдыхаем. Обычно ребята собираются у блиндажа, играют на баяне, поют, но сегодня не до того, потеряли лучшего разведчика. Не могу себе этого представить: еще вечером он смеялся, шутил, и вот его нет. Хочется не думать об этом, но я не могу ничего с собой поделать. Кажется, еще немного, и я расплачусь, разревусь. Простите, Павел, меня за малодушие. Мне хотелось бы увидеться с вами, поговорить. Вы, наверное, высмеяли бы меня, и это было бы правильно. Однако только теперь я начинаю понимать, что за несчастье война... Пишите хоть вы мне почаще, а то в голову лезут такие мысли, что даже говорить о них страшно. Не знаю, может быть, это лишь глупости, и вам нет до них никакого дела...»

— Милая Лена, — прошептал Крутов. Самые теплые чувства волной нахлынули на него.

Скрипнула дверь блиндажа, узкая полоса света рассекла тьму и пропала.

— Павел, где ты?

Крутов обнял Малышко за плечи:

— Сеня, дорогой мой, друг!

— Ты чего сбежал?

— Я не мог. Ты понимаешь, Сеня, она тоже разведчица, славная девушка...

Они долго, не замечая холода, говорили о том, можно ли полюбить с одной встречи, сильно навсегда, и о многом, о чем в другое время даже не подумали бы. И это было понятно: через сутки один из них должен положить на чашу весов свою жизнь ради победы, а другой — доказать, что верность друга — это не просто слово...

Они говорили еще долго, и, когда вошли в блиндаж, там было тихо и неуютно. Ушел Кравченко, улеглись спать остальные, и только один из офицеров еще сидел за неубранным столом, склонившись чубом на руку.

Заслышав скрип двери, он поднял голову, посмотрел на вошедших и сказал:

— Черти-именинники, сбежали! Я для них старался, картошку жарил... Давайте хоть посуду уберем.

 Глава третья

В легкой вечерней дымке угасало солнце. Его последние лучи скользнули над землей, коснулись верхушек сосен в роще, блеснули яркими огоньками на уцелевших стеклах в Ранино, окрасили в пурпурный цвет пучки перистых облаков. Стайка трассирующих пуль пронизала погрузившуюся в сумерки лощину. Бледной звездочкой на светлом еще небе зажглась и, описав дугу, угасла первая ракета. На землю опускалась ночь.

Одетые в темно-пятнистые халаты, разведчики поднялись на пригорок и мягко, пружинисто ступая, скрылись в траншее. Их уже ждали. Нетерпеливо поглядывая, ходил по траншее Крутов, повторял необходимые распоряжения командиру минометной роты Еремеев.

— У тебя все в порядке? — спросил Крутов, когда к нему подошел Малышко. — Здесь все готово!

Он счел излишним рассказывать ему, что произведена перестановка пулеметов; что в первую траншею сели артиллеристы-корректировщики; что с грехом пополам, после долгих разговоров, он уломал врача выйти в батальон на случай, если потребуется срочная помощь или переливание крови; что Еремеев, предоставив врачу свой блиндаж, перешел в роту; что он, Крутов, пользуясь старой дружбой, договорился с командиром дивизиона Медведевым о поддержке и тот не пожалеет снарядов и даст огонька как следует, чтобы прикрыть отход разведчиков...

Минометы и пулеметы уже начали вести беспокоящий огонь по траншеям противника на соседних участках. Казалось, не оставалось такой мелочи, которую не предусмотрел бы Крутов.

В ожидании команды разведчики примостились в траншее на корточках и закурили. Среди них Крутов увидел Григорьева, ходившего с ним осенью на задание в тыл врага, и кивнул ему головой. Большинство разведчиков было набрано из бойцов нового пополнения, и каковы они будут в деле, он не знал, хотя в разведку отбирали на добровольных началах, и народ должен быть хороший. На вид все были крепкие, здоровые парни. Они молча курили, пряча огоньки самокруток в рукава халатов. Все было ясно, все решено, и гадать «выйдет — не выйдет» не полагалось. Может, поэтому разговор не клеился.

37
{"b":"606053","o":1}