Дверь блиндажа распахнулась, и на пороге встал офицер шифровального отдела.

— Разрешите обратиться, товарищ командующий! — громко произнес он, не видя того среди большой группы людей.

— Сюда. Пропустите его, товарищи! — сказал Березин.

Сведя к переносью густые брови, он торопливо взглянул на шифровку. Там стояло всего два слова: «Ч» — десять. Семенов»

— Наконец-то! — выдохнул Березин и размашисто поставил свою подпись под текстом.

Армия готова была начать прорыв в назначенный день и час, но в полночь командующий фронтом вдруг передал: «Ч» — особым распоряжением». Это означало, что действия откладывались. Чем это вызвано, пока было неизвестно. Только сейчас начальник штаба сообщил, что «Ч» — сигнал к наступлению — получен.

— Атака в десять! — громко сказал Березин. — Желаю вам удачи, товарищи!

— Значит, в десять! — приподнято сказал Дыбачевский, как только начальство покинуло его блиндаж.

— В десять! — повторили командиры полков.

— В десять! — донеслось до командиров рот и батарей.

Черняков поспешил на свой наблюдательный пункт. На передовой было по-прежнему необычайно тихо.

И вдруг в разных местах в небо взвились красные ракеты. Лес, кустарники, обратные скаты пригорков, вся полоса земли от первой траншеи и до двух километров в глубину, превращенная в огневую позицию многих артиллерийских и минометных батарей, огласилась звонкими голосами команд. Команды шли с передовой, дублировались десятками телефонистов и достигали наивысшей ноты у орудий, когда какой-нибудь лейтенант, весь побагровев от охвативших его чувств, выкрикивал:

— По фашистским захватчикам... огонь!

— Огонь!

— Огонь!

Страшный грохот покрыл все. Задрожала и всколыхнулась земля. Не стало отдельных выстрелов, команд — они утонули в реве сотен орудийных глоток, выбрасывавших металл, дым и огонь на оборону врага. Словно вспарывая гигантские холстины, с воем и огнем взвивались и уносились ввысь хвостатые реактивные снаряды.

Из кустарников, сбрасывая с себя сосновые ветки и мягко покачиваясь на ходу, выползли танки. Только пехота ждала еще своего сигнала. Огонь достиг наивысшего напряжения, и красные ракеты, рассыпаясь над передовой ярко-пунцовыми гроздьями, повисли в воздухе.

Над брустверами окопов поднялись сотни людей в серых шинелях — пехота. Атака... Люди уже не идут, а бегут, прижимая к себе взятые наперевес винтовки.

— А-а-а! — разнесся над полем боевой клич.

Взбивая еще не застывшее как следует болото, рвались на врага, обгоняя пехоту, роты танков. Где-то ожило противотанковое орудие врага, сработала предательская мина, мимо которой прополз ночью сапер, не услышав тревожного гудения миноискателя, и вот, размотав за собой поблескивающие ленты гусениц, стал один подбитый танк, загорелся объятый черным дымом другой...

Бой набирал силу.

По дороге к передовой, обдавая обочины дымом и пылью, мчались доверху нагруженные машины. Они везли снаряды и мины, теплое обмундирование и продукты, снаряжение и горючее — все, что составляет предметы боевого потребления в обороне и наступлении. И ни одна из них даже не замедлила хода, сколько бы ни сигналил Крутов.

Прав был регулировщик на контрольно-пропускном пункте, советуя ожидать на месте, пока не найдется менее заполненный грузом автомобиль. Но разве можно было послушаться, когда каждая минута ожидания казалась вечностью.

«В полк, в полк, в полк!» — радостно напевая, Крутов быстро шагал вперед. Вещей у него не было: сухой паек, полученный в госпитале на одни сутки, разместился в полевой сумке и по карманам шинели. Несколько километров он проскочил, сам не заметив как, но потом почувствовал усталость.

«Эге, ноги отвыкли ходить, — сказал он себе. — Придется подкрепиться!»

Присмотрев удобное местечко за кюветом дороги, он уселся на небольшой валун и достал свой паек.

По сторонам не было ничего примечательного: унылые, заросшие бурьяном поля, поникшие жухлые травы и кое-где небольшие голые рощицы. Может быть, при ярком солнечном свете природа еще и блеснула бы своей осенней красой, но сейчас, в тумане, все казалось однообразно серым и скучным, сырость охватывала лицо, руки, постепенно забиралась под шинель.

Крутов поежился. На какой-то момент его внимание привлекла одинокая ворона, летевшая лениво взмахивая крыльями, над полем Крутов не любил этих птиц. Он не верил в приметы, но ворона всегда вызывала у него представление о чем-то тоскливом, сыром, мрачном. «Разве стукнуть от нечего делать? — вдруг пришла в голову озорная мысль — Я и стрелять-то, наверное, разучился!» Оставив сухари, он привычным движением потянулся к кобуре, нащупал холодную рукоятку пистолета и, не глядя, взвел курок. «Не попаду, наверное. Так только, напугаю...»

Он медленно поднял руку, взял упреждение и плавно нажал на спусковой крючок. Ворона комком упала на землю.

— Зачем же вы птичку убили? — вдруг совсем рядом раздался женский голос.

Крутов резко обернулся. Покачивая головой, на него с укором смотрел сержант в шапке-ушанке с большой красной звездочкой.

«Девчонка, — мелькнуло в голове Крутова. — Откуда она взялась?» Светлый чуб выбивался из-под шапки и свисал на лоб девушки-сержанта. Аккуратно пригнанная шинель ладно охватывала ее фигуру. Вот только кирзовые сапоги были не по ней, с короткими и широкими голенищами. Захваченный на мальчишеском поступке, Крутов покраснел. И дело было не только в этом глупом выстреле. Он всегда чувствовал себя неловко в женском обществе. Почему, он и сам объяснить не мог, но замолкал и становился не самим собой.

Однажды, в смоленских болотах, в бою под Свитами, ему пришлось увидеть медицинскую сестру — молодую интересную девушку в ватнике и сапожках, с сумкой через плечо. Несмотря на артиллерийский обстрел, она с завидным спокойствием ходила по болоту, перевязывала раненых и вела себя так, словно была застрахована от смерти.

Когда очередной снаряд со свистом ухнулся в болото и взметнул фонтан мокрой земли рядом с Крутовым, он инстинктивно ткнулся головой в кочки. Медсестра направилась было к нему, но, убедившись, что он не ранен, отвернулась и пошла вдоль цепи залегших бойцов. Ему тогда даже стыдно стало своего малодушия.

Вечером, выйдя из боя, Крутов увидел ее еще раз. Она стояла возле дерева и старалась травой оттереть грязь со своих сапожек.

Если бы она обернулась к нему, если бы заговорила с ним о чем-нибудь... Но она устало терла свои сапожки и ни на кого не обращала внимания.

Это была храбрая и славная девушка, но у него не хватило духу ни заговорить с ней, ни завязать знакомство. Он просто постоял около и скрылся.

Он не склонен был к коротким увлечениям, не хотел преступать законы верности. Ведь на его небосклоне тогда сияла звезда — Иринка... «А теперь?..»

Все это пронеслось в голове Крутова в одно мгновенье, и, вероятно, он выглядел немного обалдевшим, так как девушка-сержант рассмеялась и спросила:

— Я вас напугала?

В ее глазах прыгал любопытный бесенок, как когда-то, в день первого знакомства, в глазах его Иринки.

— Вам жалко ворону? Почему же вы не сказали этого минутой раньше? — вопросом на вопрос ответил Крутов, чувствуя, как к нему возвращается то хорошее настроение, с каким он покинул госпиталь.

— А я думала, вы промахнетесь! — призналась она.

— Какое единство мыслей! Представьте, я тоже так думал. Вот даже сухари не дожевал... Может, хотите? — Он великодушно вытянул из кармана шинели аппетитно подрумянившуюся горбушку.

— Спасибо... У меня есть свой паек, сама могу вас угостить.

— Вот и чудесно, а я боялся, что мне своего не хватит, — пошутил Крутов. Ему не хотелось, чтобы она ушла, и он всеми силами старался продлить разговор. — Уж очень вы неожиданно подошли. Как это я не заметил вас раньше? — говорил он, помогая девушке снять вещевой мешок.