— Подождите меня минут пять. Видимо, обычный инструктаж, — попросил он Чернякова.

Однако вернулся он не через пять минут, а через полчаса и притом с покрасневшим лицом.

— Простите, задержался, — сказал он, пряча возбужденно поблескивающие глаза.

Вставал серый рассвет. По сторонам возникали остатки палисадников, груды кирпича, странно высокие и несуразные посреди поля печные трубы — жалкие остатки сгоревшей деревни Уны, мимо которых возвращались в полк всадники.

— Неприятный разговор вышел у меня с Коротухиным, — неожиданно вырвалось у Чернякова.

— Ему не следовало вести его в таком тоне, — поддержал его Кожевников.

— Разговор сам по себе пустяк. Меня до сих пор тревожит ошибка Крутова Формально мы должны отдать его под суд за самовольство.

— Я не сторонник скоропалительных решений, — живо отозвался Кожевников. — Пусть сначала он поправится, выслушаем его, а тогда и посмотрим, что с ним делать. Такие вопросы нельзя решать заочно. Ведь у него были какие-то соображения. А тут — вынь да положь решение. В конце концов кто лучше знает наших людей — партийная организация полка или политотдел дивизии?

Видимо, он все еще был под впечатлением недавнего разговора и продолжал его по инерции. Черняков так его и понял.

— Что, снова поднимался вопрос об атаке?

— Пришлось многое выслушать, — усмехнулся Кожевников. — Досталось: «Почему коммунист нарушил дисциплину, а парторганизация молчит и до сих пор не осудила его проступок?..» Было сказано много верного, но, спрашивается, кого осуждать, если человек одной ногой стоит еще на том свете?!

— Да... — задумчиво протянул Черняков. — Надо, положа руку на сердце, сознаться: с боевым охранением мы прошляпили, поздно хватились. Поделом сейчас и бьют, вперед наука... Ну, а насчет Крутова, должно быть, надо еще подумать. Нельзя всю вину валить на стрелочника...

В сумерки подразделения полка вышли из окопов и побатальонно отправились в новый район сосредоточения.

Командир дивизии расщедрился и разрешил потратить день для устройства на новом месте. Черняков хотел было остановить полк на опушке рощи, но офицеры доложили, что неподалеку, в глубине леса, есть старый пионерский лагерь. Правда, он заброшен с лета сорок первого года, но там можно неплохо устроиться: вода рядом, а гнезда, где когда-то стояли палатки, годятся для землянок, стоит лишь устроить над ними двухскатные крыши.

Пока одни сооружали землянки, другие разметали старые дорожки. Бойцы работали с видимым удовольствием: руки соскучились по мирной работе!

Полк разместился, как в доброе прошлое время, — в лагерях: каждое подразделение на своем, строго определенном месте. Особые заботы распространялись на материальную часть: артиллерию, пулеметы, минометы. Их чистили до блеска, перетирали, смазывали, производили мелкий ремонт, подкрашивали.

Вечером Черняков и Кожевников пошли осматривать, кто как устроился. Командир полка медленно шел вдоль линии землянок, зорко посматривая по сторонам.

— Батарея, смирно!

Дежурный подскочил с рапортом.

— Вольно, вольно, — поспешно ответил Черняков, хотя в душе и был доволен, что люди знают службу.

На площадке перед землянками, где разместились стрелковые роты, толпился народ, кто-то отплясывал в кругу товарищей. Черняков многозначительно переглянулся с Кожевниковым, и оба ускорили шаги. На войне не часто увидишь пляшущего бойца. Из крайней землянки выбрался Еремеев, обрадованно взглянул на Чернякова, отрапортовал:

— Справляем новоселье, товарищ полковник!

— Вольно, вольно, продолжайте! — ответил Черняков, направляясь к бойцам.

Гармонист, тихо перебирая лады, вопросительно смотрел на начальство.

— Что же вы, играйте, да повеселее. Может, и я спляшу, — сказал Черняков с ободряющей улыбкой.

— А ну, «барыню»! — приказал низенький, плотный стрелок. В ожидании музыки он поводил плечами и притопывал ногой. Круг сомкнулся теснее, кто-то стал хлопать в ладоши. Гармонь пошла вперебор выговаривать старые-престарые слова:

— Ах ты, барыня, барыня-сударыня!..

Низенький стрелок степенно прошелся по кругу и вдруг стремительно начал выстукивать в лад гармони коваными солдатскими каблуками. Только пыль из-под ног.

— Пехота, не подкачай!

— Эй, «сальники» размотаешь!..

А гармонист знает дело, поддает жару. Плясун уморился, топнул каблуком, носком покачал: перепляши, мол!

Не вытерпела душа у пожилого бойца, хлопнул пилоткой об землю:

— Раздайся, море!..

— Ай да батя! Тряхни стариной!

— Шире круг, шире круг! — потребовали задние, как это бывает, когда выходит человек уважаемый.

«Ну и Кудря!» — покачал головой Черняков, удивляясь коленцам, которые выкидывал старый солдат. А тот подкрутил усы и, не переставая плясать, задорно воскликнул:

— Товарищ полковник! Мою ридну Украину освобождают, да не сплясать? Поддержите по такому случаю!

«Пойдет или не пойдет?» — переглянулись бойцы. Поломался Черняков для приличия, а потом развел руками:

— Куда денешься? — вздохнул да и пошел притопывать и прихлопывать, даже вприсядку попытался пройтись перед Кудрей, да не здорово вышло — годы не те, тяжеловат стал...

Выручила команда, пронесшаяся по линейке:

— Строиться на вечернюю поверку!

Бойцы, сбежавшиеся на гармонь чуть ли не со всего полка, бросились в строй, каждый к своему подразделению.

— Хорошо бы вам поговорить сейчас с народом, — предложил Кожевников. Черняков согласно кивнул и пошел к строю.

— Мы вот славно устроились сегодня, поработали, поплясали, а завтра — учиться! — заговорил он, когда подразделения сомкнулись вокруг него. — Все мы делаем одно общее дело — освобождаем от врага родную землю. Враг еще силен, но близится время, когда мы сломаем хребет фашистскому зверю. Партия наша и правительство поставили перед нами большую задачу — научиться хорошо владеть оружием, стать мастерами ведения боя. А для мастера владеть оружием — это еще половина дела. Вторая половина, более трудная, — взаимодействие в бою. Как это надо понимать?

Бойцы слушали внимательно, и Черняков почувствовал, что его речь принимает характер непринужденности, что суть его слов понятна каждому.

— Взаимная выручка, поддержка на каждом шагу, совместные усилия стрелков, пулеметчиков, артиллеристов при выполнении общей задачи сделают наши роты и полк сильными. Наука взаимодействия особенная: знать — нетрудно, а уметь, — Черняков покачал головой, — тут надо попотеть, тут надо не бояться...

Начались горячие дни учебы, такие, что и пяти минут свободных не выкроить. Только ученье! Ученье с утра до позднего вечера, с подъемами по тревоге и неожиданными «атаками» в ночные часы. Уставшие за день бойцы и офицеры поднимались с трудом, кое-кто ворчал, жалея недосмотренный до конца сон, но Черняков требовал своего:

— Не все время только днем, придется воевать и ночью. Темнота храброму бойцу не помеха!

Газеты были полны сообщениями с южных фронтов. Со дня на день ждали освобождения Киева. Где три человека, там и разговор:

— Ну, что взято? Какие города освободили?

Как-то Черняков, придя в землянку перекусить, не обнаружил газет на столе.

— Только вчера целая стопа лежала. Кто взял?

— Приходили из батальона, попросили... — пожал плечами Кожевников. — Что поделаешь?

— Может быть, прикажешь и мне на твои политбеседы ходить?

В голосе командира полка прозвучали сердитые нотки.

— Зачем так ставить вопрос. Литературы достаточно!.. — успокоил его заместитель и вытащил из сумки пару уже зачитанных газет.

— То-то... — Черняков уткнулся в газетную страницу и забыл про еду.

— Надо бы в третьей роте партийную группу создать, — отвлек его от чтения Кожевников.

— Отцепись, комиссар, дай хоть пообедать!

— Ты же не обедаешь...

— Ну, газету читаю, это все равно. Надо — создавай! На то ты и зам...