Он обнажил ятаган и стал наносить удары направо и налево. Янычарские начальники надсаживались до хрипа, понуждая людей остановиться и построиться.

В конце концов это им удалось. Пример пушкарей, удерживавших свои позиции, воодушевлял. Их меткий огонь производил опустошение в русском лагере. Эскадрону спахиев удалось перемахнуть через рогатки. Они храбро рубились, но, никем не поддержанные, полегли, переколотые багинетами гренадер.

Янычары возобновили атаку. На этот раз вперёд выдвинулись стрелки. Им удалось продвинуться почти вплотную к русским окопам. Казалось, они вот-вот преодолеют бруствер, ворвутся в них и завяжется рукопашная схватка.

Но и тут залпы гренадер сняли смертную жатву. Новый вал мертвецов вырос там, где всё ещё лежали сражённые янычары.

Тысячную толпу бегущих уже не удалось остановить. Напрасно надрывались янычарские начальники, грозя всеми карами — небесными и земными.

   — Мы не хотим погибать!

   — Пусть наступает визирь!

   — Хватит с нас!

   — Довольно крови правоверных!

Осман-кяхья схватился за голову: позор, позор! И это лучшие из воинов! Бегут, как зайцы, хотя никто их не преследует.

   — Мы потеряли едва ли не половину войска, — восклицал он. — У нас нет ни стратегии, ни тактики. Это не армия, а толпа трусливых собак! Что из того, что нас много больше русских. Нет дисциплины, нет строя — и нет войска...

   — Я предлагал визирю и тебе, почтеннейший, построить армию на европейский манер, — осторожно заметил Понятовский. — Но вы оба нашли это неприемлемым.

   — Если мы будем разбиты, нам отрубят головы за то, что воевали по-новому. Если же мы победим, то нам всё равно отрубят головы за то, что нарушили древний обычай и взяли пример с неверных, — уже успокоившись, отвечал Осман. — Эти ваши европейские порядки не для нас. Ни султан их не одобрит, ни шейх-уль-ислам не благословит.

Они вернулись в шатёр садразама. Он уже знал о поражении и был удручён.

   — Плохие вести. Я велел подсчитать наши потери, — сообщил секретарь садразама Омер-эфенди. — К вечеру мы получим печальный итог.

   — Ян так могу сказать, — хмуро заметил Осман-кяхья. — Мы потеряли только убитыми не менее восьми тысяч человек.

   — Доверенные от янычарского корпуса объявили, что отказываются воевать, — сказал дотоле молчавший секретарь Юсуфа-паши Хасан Кюрдю. — Они перевернули котлы. Они непримиримы: либо мир с русскими, либо они уходят, и будь что будет.

   — Позор, позор! — завопил Юсуф-паша. — Мне пошлют шнурок. И тебе, почтеннейший садразам. Мы оба обречены...

   — Успокойся, — прервал его визирь. — Я склонен к миру. Его величество султан, да продлит Аллах его дай, был не против замирения — вам всем это известно. Должен откровенно сказать, что я не вижу победы, несмотря на наше превосходство и на то, что русские окружены. Они отчаянно сопротивляются и вполне могут разорвать наше кольцо.

Понятовский с трудом подавлял возмущение. Как — русские в мешке, остаётся только надёжно завязать его, и дело сделано! При таком положении неприятеля проявить постыдное малодушие.

   — Высокочтимый садразам, почтеннейшие паши и беи, — начал он. — Русские окружены, их положение безнадёжно. Как можно при этих обстоятельствах говорить о мире?! — Голос его крепнул, и все с удавлением воззрились на новоявленного пашу. Визирь говорил о мире, а этот гяур настаивает на войне.

   — Выслушайте меня, о любимцы султана. Положение русских отчаянное. Они отрезаны от всех путей снабжения, они едят своих лошадей — это ли не свидетельство крайности. Пусть себе сидят в своём логове, пока не запросят пощады. Не нужно тратить силы на наступление — потери слишком велики. Давайте запасёмся терпением. И мы возьмём их голыми руками.

   — Ты хорошо говоришь, Юсуф-паша, наш верный друг и соратник, — откликнулся визирь. — Ты убедительно говоришь, да. Но что ты знаешь о намерениях русских? Ты видел: они умеют воевать и способны нанести нам такой удар, от которого мы долго не сможем оправиться. А они тем временем уйдут.

Юсуф-паша, начальник янычарского корпуса, одобрительно кивал при каждом слове визиря. Он чувствовал удавку на шее. Его подначальные подняли бунт. Они опрокинули котлы, а это знак непокорства. Ответ же держать ему.

   — Может быть, наш верный друг и соратник прав, описывая положение русских, — вступил он, поглаживая свою клиновидную бородку. — Но более чем прав высокий садразам, любимец султана и выразитель его священной воли, когда говорит о том, что мы ничего не знаем о намерениях русских. Между тем мы должны признать, что наше войско расстроено и можно ожидать самовольных действий и даже его распада...

   — Нам надо предлагать мирные переговоры, — как о решённом объявил садразам. — Именно сейчас, когда мы можем диктовать свои условия, а неприятель вынужден будет принять их. Мы получим выгодный мир, и наш высокий повелитель одобрит его. Вспомните: мы склонны были повести мирные переговоры в самом начале кампании, когда не находились в таком выгодном положении. Сейчас сам пророк повелел бы нам заговорить о мире, ибо он не приемлет напрасных жертв.

   — Наш предводитель совершенно прав, — высказался Осман-кяхья. — Мы не знаем, что нас ждёт. Откроем глаза и уши для выгодного мира.

   — Я согласен, — пробурчал хан Девлет-Гирей, отвергавший прежде всякую мысль о мирных переговорах. — Но условия... Условия должны быть жёсткими. Мы должны получить как можно больше.

   — Потребовать с русских выкуп! Большой выкуп! — подхватил казначей Ахмед бин-Махмуд. — Пусть заплатят золотом за наши траты. — Все невольно улыбнулись: кто о чём, а казначей о казне.

Понятовский внутренне негодовал, хотя и не показывал вида. Как, неужто эти упрямые турки упустят несомненную победу, которая сама шла к ним в руки. Русские угодили в ловушку! Они окружены со всех сторон, и даже ценой отчаянного прорыва им не спастись от поражения и плена. Знатная будет добыча! По многим донесениям агентов, с войском — сам царь Пётр, новая царица, весь цвет его генералитета, главные министры. Русские стараются скрыть присутствие царя, но, как они любят говорить, шила в мешке не утаишь. Он слишком велик, слишком открыт, он всегда на виду. Нелепый секрет, как, впрочем, многое у них.

Он, Понятовский, выступил, он сказал своё слово, он привёл более чем веские доводы. Но эти упрямые азиаты слышат только себя. Он обязан немедленно известить короля Карла о позорном решении визиря и его присных.

   — Позволь мне, прославленный садразам, ещё раз высказать своё мнение, к которому присоединился бы, притом решительно, знаменитый полководец король шведов, — произнёс он в надежде убедить визирский диван в своей правоте.

   — Ты уже сказал своё слово, — перебил его визирь, — и мы благосклонно выслушали его. Но твоё слово — слово одного. Ты слышал: никто тебя не поддержал. Нас же здесь, высказавшихся за мирные переговоры, — и он плавным жестом повёл вокруг себя, — много, много больше. Здесь, как ты знаешь, цвет моего войска...

В эту минуту ковёр, закрывавший вход в шатёр, отодвинулся, и на пороге возник глава визирских телохранителей Сейид.

   — Позволь прервать тебя, мой повелитель, — возгласил он. — Важная весть: русские прислали переговорщика с письмом.

   — Вот видишь: Аллах посылает его к нам, чтобы мы исполнили его волю. Введи его, Сейид, он явился вовремя, — визирь был чрезвычайно доволен.

Стража ввела русского парламентёра. Он чувствовал себя свободно и с любопытством осматривался вокруг.

   — Кто ты и с чем пришёл к нам?

   — Унтер-офицер Шепелев, ваше салтаново сиятельство. А прислан я от его сиятельства графа и генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, начальствующего над российской армией, с важным письмом.

С этими словами он достал из-за пазухи свиток за красной печатью и подал его садразаму.

   — Хорошо, мы изучим письмо и. если сочтём нужным, дадим ответ. А теперь уведите его, — приказал он страже. И недоумевающего посланника довольно бесцеремонно вытолкали из шатра.