О своих тревогах, надеждах, мечтах Игорь мог бы говорить, не прерываясь, часами. Но ведь и Сергею надо дать высказаться. Он умолк, втайне рассчитывая, что Коршунков ободрит его, оценит душевную сложность и утонченность нового друга.

— Я до армии тоже был наивным, — сказал Коршунков добродушно. — Даже собирался в институт физкультуры, на дневное отделение поступить, чтобы к красивой жизни прорваться. А теперь считаю, что жизнь везде одна и та же. Кто умеет жить, тот и живет. А кто не может — мечтами спасается. Нет, законно, жить всюду можно. Особенно на заводе. Тут всего можно добиться. Семка Лучинин правильно говорит: главное — чтобы тебя заметили.

— А ты ему доверяешь? — спросил Игорь.

— Когда-то вместе в волейбол играли. Законный был капитан! Потому мы всех и обдирали… Меня ведь к вам на участок Семка перетащил. Я не жалею. Мне у вас нравится: работы хватает и заработать можно, если не сачковать, конечно. Слушай, а что за фигура этот Сазонов?

— Мой наставник! — с легкой иронией отозвался Игорь. — Мастер его ко мне прикрепил, чтобы у меня производительность поднялась. Вообще-то Колька мужик смирный. Понимает, что из меня настоящего токаря не получится. Эх, мне бы не такую работу! Понимаешь, Серега, не могу я на одном месте! Ну что это: стоишь у станка, как бычок привязанный. А мне бы путешествовать, с интересными людьми встречаться, о смысле жизни спорить. У меня столько мыслей каждый день возникает, а поговорить с кем? Колька Сазонов отмалчивается. Лучинин вообще… высмеивает меня на пятиминутках.

Изредка поглядывая на своего нового друга, Игорь видел одно и то же: ободряющую улыбку на рельефном, правильно расчерченном лице Коршункова. Раскрепостившее Игоря чувство доверия было сладостно; в нетерпении высказаться он забывал следить за реакцией Коршункова — одно только присутствие друга согревало его и успокаивало.

— А почему все-таки Сазонов так здорово вкалывает? — продолжал выпытывать Коршунков. — Рацухи то и дело выдает… Наверное, на деньги жадный?

— Нет, Колька не очень… Это Васька Белоногов или Сивков — те действительно. А Сазонов не так уж и надрывается. Перекуривает и вообще не боится от станка отойти… Молчаливый он, это верно. Замкнутый какой-то. По-моему, он решил, что, кроме токарной работы, больше ничего не осилит — вот и остановился в развитии. Завод, цех, участок — больше ничего не знает. А мне этого мало. Я должен понять жизнь во всем масштабе — чтобы помочь людям жить возвышенно. Только меня никто не понимает. Лучинин да и Колька Сазонов твердят одно и то же: станок осваивай. А что там осваивать: мотор, шестеренки, валы. Это же все примитив, железки. Вот душа человеческая…

— Может, Сазонов в начальство метит? — прервал Игоря Коршунков.

— Нет, начальником у нас мечтает стать наладчик Сивков, — торопился рассказать Игорь. — А Сазонова звали мастером в соседний цех — отказался. Говорит, с начальства спрос большой. Кольке Сазонову самое главное — чтобы его не дергали. У станка ему самый раз, он сосредоточенность любит… Да, есть такой тип: спокойные работяги. Таких на заводе полно. Но есть ведь и другие. Карьеристы, например. А сколько у нас хамов! Есть даже настоящие уголовники: пьют, разбойничают по вечерам. Вот почему одни люди умеют жить по-человечески, а другие или хитростью насквозь пропитались, или злобой — как звери себя ведут? Я никак в этом не разберусь. Но я должен понять, это цель моей жизни!

— Да, сумбурный ты малый, — ласково произнес Коршунков. — Тебе законно на филфак надо поступить, чтобы разобраться, как жизнь циркулирует. А вот я буду на заводе работать. Тут все же попроще. Но в институт, может быть, тоже поступлю когда-нибудь — есть же у нас вечерний филиал политехнического. Токарь с инженерным дипломом, представляешь? Такие уже появляются кое-где, я в газетах читал. Теперь такое время, что рабочим громкий почет. Вот наш заводской герой Поликарпов. Простой кузнец, а сколько раз его по телевизору показывали! Нет, если по-умному действовать, можно и на заводе прилично устроиться.

Ни малейшим намеком Коршунков не подчеркивал ни своего старшинства, ни профессионального превосходства над Игорем. И благодарный Игорь был далек от того, чтобы пожалеть друга за ограниченность жизненных горизонтов. И хоть для себя такой судьбы он не хотел, но чувствовал восхищение Коршунковым, решившим связать жизнь с заводом.

— Серега, я о тебе очерк напишу! — воскликнул Игорь. — Большой очерк! Да, это решено. Ты только расскажи мне свою историю поподробнее. Вот ты четыре года назад закончил школу и поступил на завод… Слушай, а почему ты именно так решил?

В ответ он услышал рассказ о том, как десятиклассников привели на экскурсию в инструментальный цех и Коршунков встретил там соседа по подъезду, оказавшегося токарем-универсалом. И вот, значит, понравилась Коршункову его работа…

— Только ты с очерками погоди, — беспокойно сказал Коршунков. — Пусть в инструментальном малость забудут про меня. А то они взбесятся, если прочтут обо мне в газете… Поработаю немного у вас, покажу себя — тогда уж можно…

Игорь подумал, что Коршунков отказывается от славы из скромности и с удовольствием прибавил к образу своего героя еще одну положительную черту. Ему уже зримо представлялось, как школьники пришли на экскурсию по заводу. Мальчишки высматривают, что бы такое слямзить, девчонки хихикают над комбинезонами женщин из термички — и только один скромный симпатичный паренек смотрит на все серыми изумленными глазами…

— Кстати, а почему ты из инструментального к нам перешел? — поинтересовался Игорь.

— С мастером не состыковался, — негромко ответил Коршунков. — До армии-то все хорошо было. Учитель мой еще работал, в обиду не давал. Ну, а после дембиля в цех вернулся — ясное дело, заработать хотелось. А Федорыча моего уже нет, на пенсии. И мастер новый, Соломатинов. Такой хмырь. У нас же там стариков было много. По двадцать, по тридцать лет стажа. Вот он перед ними стелился. Мне же — всякую чернуху. А я и не очень мечтал в виртуозы выбиваться — профиля хитрые выводить да микроны ловить. Я люблю работу спорную, темповую. Вот и решил к Лучинину перевестись. У вас хорошо: настроился — и давай, жми на всю железку!

— А в конце смены придет Дягилева и скажет: все кольца брак, — с улыбкой продолжил Игорь.

— Ну, уж это от тебя самого зависит. Смотреть надо… Что она за человек, эта Дягилева? Говорят, в институте училась?

— Да училась… пока не влюбилась. С третьего курса ушла. Из педагогического.

— Ну и почему?

— Сказал же: влюбилась. И, значит, это самое, забеременела, короче говоря.

— Ну, понятно, — со вздохом проговорил Коршунков. — И теперь, говорят, не теряется, да? С Лучининым вроде бы у них что-то вязалось?

Игорь уже любил своего друга и поэтому готов был, для удовольствия Коршункова, рассказать про Зою все, что знал понаслышке. И начать собрался как раз со слухов о ее встречах с мастером. Но тут Игорю очень живо представились оба лица: Лучинина и Дягилевой. Лицо мастера было красиво-крепким, смуглым, самодовольным. А лицо Зои представилось усталым, застывшим в недоумении и обиде. Это было то самое выражение, с каким она смотрела на Игоря, когда выявился брак и он стал кричать. Но ведь, по правде говоря, виноват-то был он сам. А валил на Зою, потому что спасал свою шкуру.

Эта простая и отчетливая мысль поразила Игоря. Разом навалилось гнетущее чувство вины.

Коршунков, ожидавший подробностей, спокойно шагал рядом. Взглянул на Игоря раз, другой.

— Слушай, Сереж, ведь я зря на нее накричал, правда? — спросил Игорь.

— Это когда брак выплыл?

— Ну да. Вот же скотина. Она-то при чем, я сам должен был прибор проверять.

— Не расстраивайся! — утешил Коршунков. — Они тоже хороши, эти контролеры. Им лишь бы к чему-нибудь придраться, прижать рабочего человека. У нас в инструментальном в ОТК такая сидит мегера — не дай бог. Так что выбрось из головы. И вообще — контролер должна в течение смены проверять приборы, иначе чем же ей еще заниматься?