Но тем не менее Игорь быстро настроил станок и принялся за работу. И кольца сразу же пошли хорошо. Втянувшись в ритм работы, Игорь скоро почувствовал, что утренняя ожесточенность сходит с него.

«А куда же им теперь деваться? — с вернувшейся в душу жалостью подумал он о Коршункове и Зое. — Они же на меня надеялись… Сережке теперь вообще негде жить!»

Подошел Коршунков, разминая пальцами папиросу, и, дружески взглянув на Игоря, предложил:

— Перекурим?

Игорю вспомнилось: сколько раз он вот так же подходил к станкам Коршункова и звал на перекур. А Коршунков спокойно отказывался, не задумываясь совершенно о том, что может тем самым обидеть друга. Теперь Игорю не хотелось уходить от станка. И работа срочная и вообще… Но он согласно кивнул:

— Пошли.

Возле ящика с песком никого не было. Мастер ушел в кабинет начальника цеха на рапорт.

— Проспал, что ли? — с улыбкой спросил Коршунков.

— Да вроде того…

— А я почти не спал. Ходили мы с Зоей, ходили — так ничего и не придумали. Я у Славки Кондратьева ночевал. Выпили с ним вечером: его сразу разобрало, а меня нисколько. Почти всю ночь думал. Жалко мне все же матушку свою, понимаешь?

Отмалчиваться и дальше уже было нельзя. Игорь обреченно вздохнул и признался:

— Ничего у меня не вышло, Серега! Отец уперся: нет, и все! Безнравственно, говорит. Раз у них любовь, говорит, должны открыто жить. В загсе расписаться, комнату снять и все такое…

— Комнату снять! — зло воскликнул Коршунков. — Как будто это так просто!.. С одной старушенцией я вроде договорился. А потом уже она спрашивает: а вы зарегистрированные? В паспорте печать имеется?

— Может, в самом деле надо вам зарегистрироваться?

— И ты туда же! — Обиженный Коршунков даже отвернулся. — А вдруг не получится у нас с Зоей семейная жизнь. Все-таки у нее ребенок, я же должен притерпеться… Не рассчитаешь что-нибудь — потом разводись. А это уже целая история!.. Нет, сначала нужно так пожить, для пробы.

Игорю его расчетливость показалась странной.

— Если любишь, как же это самое… пробовать?

— А ты-то знаешь, что такое — любовь? — резко спросил Коршунков.

Игорь молча пожал плечами.

— Вот и я не знаю, — продолжал Коршунков. — Нет, никак нельзя в таком деле торопиться. Все-таки в паспорт отметка. Чего его зря пачкать, паспорт… Надо еще подумать.

Озабоченность Коршункова выглядела искренней, и все-таки Игорю в его рассуждениях послышалась какая-то спокойная удовлетворенность. Собравшись с духом, Игорь напрямую спросил:

— А вы уже были… вместе? Ну, в общем, это самое…

На открытом и мужественном лице Коршункова явилась улыбка. Так остро видел его в ту минуту Игорь: прочное, спортивное тело, уверенная посадка, сигарета дымится между пальцами, задумчивый прищур ясных серых глаз. И так понятна была его осторожная полуулыбка!

— Она женщина что надо, — тихо произнес Коршунков. — Эх, папочка, как жаль, что ты этого еще не понимаешь!

— Ну уж… — Игорь дернулся всем телом от обиды. — Ты просто не знаешь, сколько женщин у меня было! — соврал он.

Из гостиницы — стеклянно-бетонного кирпича в девять этажей, поставленного на перекрестке парадных городских улиц — неторопливо вышел на широкое крыльцо лысоватый модно одетый и не старый еще человек — Борис Сушкин. Постоял, посмотрел по сторонам, покачался на высоких каблуках и не спеша двинулся по улице.

Возле газетного киоска он остановил мужичка в потертом пиджаке и с желтым шарфиком вокруг шеи.

— Милейший, а забегаловки в вашем славном городе имеются?

— Да вон, за углом… «Светланой» называется, — нутряным баском проурчал мужик. — Показать надо?

— Ну, сделай одолжение, — с озорной веселостью согласился Сушкин.

В «Светлане» было светло, душно и жарко. Сушкин заплатил за два стакана вина и две порции сыра, а мужичок, Иван Камбуров, услужливо отнес все это на ближний к распахнутой двери столик.

Сквозь дверь прорывался с улицы пахнувший горячим асфальтом пыльный ветер. Иван Камбуров печальным баском рассказывал Сушкину, что гуляет уже третий день, потому что сука-жена домой не пускает. А вообще-то работает он на мебельной фабрике столяром.

— Хочешь, плит полированных достану? — предложил он. — На стеллажи или там еще на что… Ты мужик культурный, я сразу догадался. И не жмот. Я таких уважаю, блин буду!..

Сушкин был рослым, широкоплечим, голубоглазым блондином. Правда, блондином его можно было назвать с натяжкой: к тридцати годам Сушкин изрядно облысел — плешь распространилась со лба к макушке, и он даже не пытался ее маскировать боковыми косицами — стригся коротко. От вина лицо Сушкина порозовело, залоснилось и приняло еще более насмешливое выражение.

— Слышь, а ты не аспирант? — спросил у него Камбуров.

— Нет… Но мне интересно: с чего ты взял?

— Ну, значит, уже кандидат… Ты не думай, будто я простой. Я жизнь очень даже понимаю.

— Ну, хорошо, — тонкой улыбкой согласился Сушкин. — А где у вас здесь Северный поселок?

— Это на другом конце. Через весь город пилить… там ресторан «Космос». Будешь на «четверке» ехать; как скажут «Космос», так сразу слазь: это и есть Северный. У меня там шалашня живет…

— Шалашня!.. Хорошее слово. Значит, та самая, с которой рай в шалаше? — Сушкин коротко хохотнул. — Я думаю на такси туда доехать. Можно?

— Почему же нельзя, если деньги имеются.

— Денег хватает.

— Ну, тогда давай еще по стаканчику? — солидным тоном предложил Камбуров.

— Нет, милейший, я — пас. Ты выпей, а мне нельзя, дело есть серьезное. Вот тебе рубль, выпей за здоровье своей супруги. И помирись с ней — жену слушаться надо!

Таксист доставил Сушкина не только до «Космоса» — прямо к подъезду нужного дома подкатил по узкому тротуарчику среди серых, как зола, панельных пятиэтажек с захламленными балконами. В подъезде он увидел кассету обожженных почтовых ящиков, обшарпанные стены, выбитые ступеньки лестницы, по которой поднялся на третий этаж. Сушкин позвонил — скоро дверь открыла крупная пожилая женщина с коротко остриженными белыми от седины волосами.

— Зоя Ефимовна Дягилева здесь обитает? — спросил Сушкин.

— Здесь… Только ее дома нет сейчас.

— А когда вернется?

— В магазин ушла. Скоро должна вернуться… Можете пройти, подождать, если не спешите, — пригласила Александра Васильевна.

Сушкин шагнул в квартиру, где пахло жареной рыбой и еще чем-то душновато-затхлым — так обыкновенно пахнет в квартирах, где многие годы люди живут в тесноте.

Александра Васильевна провела гостя в комнату с аквариумом и телевизором. Несколько стульев были составлены в ряд; маленькая девочка в синей матроске рассадила на них кукол. Перед каждой куклой лежала пластмассовая тарелочка; пластмассовым половничком из такой же кастрюльки девочка раскладывала в тарелки хлебные крошки.

— Поздоровайся с дядей, Леночка, — сказала Александра Васильевна.

Девочка молча, с тревожным выражением на светлобровом и голубоглазом лице уставилась на незнакомца.

Сушкин тоже молчал, не спуская глаз с девочки. В голове, точно мышь, запертая в фанерном ящике, гремело одно и то же: «Вот какой у меня ребенок. Дочь, оказывается. Вот моя дочка!..» Что-то внешнее как будто усиливало сумятицу мыслей. Наконец понял, что внутренние толчки повторяют сложный перестук часов — и подняв голову, с неудовольствием окинул взглядом висевшие по стенам разностильные хронометры. Сушкин встряхнул головой, потом спросил:

— Как же тебя зовут, малышка?

Лена назвалась и продолжала настороженно смотреть на гостя, забыв своих кукол.

— Елена, значит, Елена Прекрасная!.. Это ничего, звучит… Только непонятно: зачем столько часов? Прямо служба времени какая-то!.. Знаешь, Елена, а я ведь гостинец тебе не догадался… — Сушкин взглянул на свой блестяще-черный, с алюминиевым рантом «дипломат» и развел руками. — Ну ничего, это мы в другой раз… успеем еще. А где твоя мама?